ешь, поэтому, пожалуйста, носи эту одежду…»
Эта записка наполнила сердце Корэкосо радостью. «В мире столько говорят о бесподобном почерке генерала, но ни у кого нет писем от него. Как бы хотели дворцовые красавицы увидеть такую записку! А те, у кого есть хотя бы одна строчка, написанная его рукой, дорожат ею, как редкой драгоценностью», — думал молодой человек.
Он разделил полученную накидку с прорезами, нижнюю часть преподнёс военачальнику Императорского эскорта, а верхнюю — второму военачальнику Императорской охраны. Остальное он оставил себе и ушёл в свою комнату.
Судзуси разложил полученные накануне подарки. Он распределил десять веток с лососями, завёрнутыми в рогожу, сумимоно, десять веток с рыбой и дичью, пять высоких чаш на ножках между министром Масаёри, генералом Канэмаса и Фудзицубо.
Госпожа распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц собралась покинуть дом Судзуси.
— Я должна купать Инумия, — объяснила она.
У Судзуси испортилось настроение, и он произнёс с беспокойством:
— Я очень боюсь, как будут купать моего сына.
— Поскольку у нас нет сведущих людей, мне бы хотелось, чтобы вы оставили указания, — попросила жена Судзуси госпожу распорядительницу.
— Я буду время от времени приходить к вам, — успокоила её та. — Если у любезного генерала станут думать, что меня здесь задобрили и я решила надолго у вас остаться, мне будет очень неловко.
— Да, в этом вы правы, — согласилась Имамия.
— Скажите мне, как вам кажется Инумия? — вступила в разговор вторая супруга Масаёри. — Мне вот что хотелось бы знать. Несколько дней назад, когда господин отправился в императорский дворец, я пошла к ним, чтобы взглянуть на девочку, но мне её так и не показали. В чём дело? Неужели у неё есть какой-нибудь изъян?
— Ничего подобного, — уверила её распорядительница. — Накатада говорит, что она немного мельче, чем другие дети, выглядит очень беспомощно, поэтому не разрешает её никому показывать. По два-три раза на день он шлёт жене письма; «Чтобы никто не видел её». Когда девочка вырастет, она будет, наверное, ещё краше, чем Фудзицубо.
— Когда слишком много говорят о чьей-нибудь красоте, пусть даже и справедливо, это всегда неприятно слушать, — заметил Масаёри.[112]
Госпоже распорядительнице вручили сундук для одежды с полным женским нарядом, ночным платьем, тремя или четырьмя штуками шёлка и ватой.
Накатада сидел в своём кабинете с Инумия на руках. Жена его уединилась в соседней комнате. В это время принесли подарки от Судзуси: десять искусственных веток пятиигольчатой сосны, к которым было прикреплено по штуке шёлка, свёрнутой в виде рыбы краснобрюшки.[113] Рогожа, в которую завернули шёлк, была не из соломы, а из белых ниток. К таким же веткам были подвешены сделанные из шёлка окуни и карпы, они казались живыми и только что не шевелились. Внутрь серебряных фазанов были положены шарики из чёрных благовоний, внутрь золотых голубей — золотые монеты. Из чёрных благовоний были вылеплены маленькие птички. В коробках из кипарисовика лежали макрель из серебра и аквилярии и моллюски «морское ушко» из чёрных благовоний, сплетённые из ниток водоросли миру и зелёные водоросли аонори, для сладких водорослей аманори использована крашеная вата, внизу расстелен узорчатый шёлк. На подносах из кипарисовика были разложены предметы из цезальпинии, сделанные в форме съестных продуктов. Рассматривая декоративный столик, Накатада заметил написанное рукой Судзуси стихотворение:
«В чистой воде,
Что беспрерывно струится,
Вижу твоё отраженье.
Пусть твоя жизнь
С журавлиным веком сравнится!»
Вместе с мешком выигранных вчера денег был прислан ещё один. В письме было написано: «Думая о будущем, все заботятся о деньгах. Ты же забыл взять даже свой выигрыш. А есть такие придворные, которые ради денег идут на низость».
Накатада ответил другу: «Оставил тебе выигрыш на хранение, и медные деньги превратились в золото. Как же это произошло?»[114]
Госпожа распорядительница, одевшись особенно тщательно, явилась к Накатада.
— Очень я люблю Инумия, и хотя меня оставляли там на сегодня и на завтра, я поспешила к вам, — начала она.
— Я очень рад вашему приходу, — приветствовал её Накатада. — А то я уже начал было беспокоиться. Что происходит у супруги Судзуси? Там раздаётся много голосов, кто сейчас там находится?
— Там сейчас Вторая принцесса, супруга старшего советника Тадатоси, супруга советника Санэмаса и супруга левого министра Тадамаса, — ответила она.
— Кто же из них всех красивее?
— Они все очень красивы. Мне трудно сказать, кто из них лучше.
— Вторая принцесса уже прошла обряд надевания взрослого платья. Она, наверное, очень красива, — продолжал генерал.
— Вторая принцесса ещё так молода, что трудно что-либо сказать.
— А лицом она какова? — настаивал Накатада.
— Извините меня, но мне кажется, правы те, кто говорит, что она немного слабенькая.
— Вторая принцесса действительно очень красива, — раздался голос жены Накатада. — Ведь её родители красивы необыкновенно, а кроме того, в ней чувствуется высокое происхождение. Ты хочешь знать, каковы у неё цвет лица и волосы? Таких ты больше ни у кого не увидишь. Волосы её падают на плечи и ложатся на спину, расширяясь, как веер. Сколько на них ни гляди, не налюбуешься. Я сама хотела бы ими любоваться.
— Мне случалось видеть женщин с красивыми волосами и прекрасным лицом. Из всех из них самые красивые волосы у тебя и у второй дочери Масаёри, — сказал Накатада. — Но у тебя лучше, таких волос больше нет ни у кого. В этом я убеждён.
— Ах, не говори, — запротестовала принцесса. — Красота лица зависит от возраста. А волосы… Высочайшие наложницы особенно и не расчёсывают волос, но будучи днём и ночью на службе возле государя, только пригладят их, а выглядят они необыкновенно хорошо.
— Говорят, что Вторая принцесса так же красива, как ты. Поэтому я и думал, что она красавица. ‹…› Я слышал также, что она похожа на Фудзицубо. — Тут Накатада обратился к распорядительнице: — Что вы думаете о внешности моей жены?
— Вот ваша супруга похожа на госпожу Фудзицубо, она необыкновенно хороша, — сказала та.
— Мне не случалось видеть Фудзицубо, поэтому я не могу судить, — заметил Накатада.
— Неужели? А мне казалось, вы знаете…
— А какова жена Судзуси? — продолжал расспрашивать Накатада.
— Она моложе вашей супруги, но так же прекрасна. Они обе необыкновенно хороши.
— Что?! Как это всё неприятно слушать, — воскликнула жена Накатада.
— Ты что-то увидела во сне? Или с кем-то говорила? — спросил её Накатада и продолжал, обратившись к распорядительнице: — А каковы отношения между Судзуси и Имамия? Берёт ли он на руки сына, как я свою дочь?
— Рассказывают, что отношения между ними самые душевные. Когда госпожа была тяжело больна, он плакал, прямо убивался. Он часто входит в комнату и подолгу смотрит на ребёнка, но на руки не берёт — боится.
— А мне он говорил, что ещё не видел ребёнка, и мне показалось это странным, — промолвил Накатада.
Госпожа распорядительница взяла на руки Инумия и ушла в задние комнаты.
— Встань посмотри, какие подарки я получил вчера от Судзуси, — обратился Накатада к жене. — Убери их куда-нибудь. Бывает, что нужно одарить кого-нибудь и сразу не сообразишь чем.
Принцесса поднялась и стала рассматривать полученные прошлой ночью подарки.
— Такие подарки преподнесли всем без исключения, — рассказывал Накатада. — Поистине, Судзуси — мастер готовить удивительно красивые, редкостные вещи. Это платье со всем прочим отдадим господину.[115] А этот полный наряд с китайским платьем преподнесём госпоже Дзидзюдэн, когда отправимся с визитом во дворец.
— Вот это платье твоей матери, — предложила принцесса.
— Это ни к чему, — возразил Накатада. — Для чего такая одежда заурядной женщине, которая всё время сидит дома?[116]
В тот день Накатада никуда не пошёл, а на следующий объявил, что должен отправиться на Третий проспект. Он надел красивые одежды, благоухающие редкостными благовониями, и вышел из дому. Прибыв в усадьбу отца, Накатада, не заходя в главный дом, посмотрел, как убрано южное помещение. Всё было приготовлено наилучшим образом. Через некоторое время туда прибыли экипажи от разных господ. Позолоченный экипаж Судзуси был заново отделан, кроме того, он прислал более двадцати сопровождающих в полных нарядах. При экипаже, украшенном нитками, было около тридцати низших слуг в парадных одеждах. В свите было десять человек четвёртого ранга, двадцать человек пятого ранга и тридцать — шестого.
<…>
Рано утром Канэмаса и Накатада сели в экипаж и, взяв с собой только двух сопровождающих, отправились на Первый проспект. У западных ворот они вышли из экипажа. Накатада направился к Третьей принцессе, а Канэмаса тихонько прошёл к дочери главы Палаты обрядов. Жилище поразило его своим жалким видом. Там стояли пара изодранных ширм, одна-две покрытых сажей переносных занавески, которые употребляют летом. Сама госпожа была в белом платье, сплошь запачканном сажей, поверх она надела разорванное там и сям платье из узорчатого лощёного шёлка. В чёрной от копоти деревянной жаровне еле-еле теплился огонь. На столике для еды стояла белая фарфоровая чашка, в которой осталось немного какой-то пищи, перец, маринованная репа, крупная соль. Ничего другого она не ела ни вечером, ни утром. Перед госпожой стояли лакированная коробка из старой кожи и такая, же коробка с письменными принадлежностями. Коробка для гребней была открыта. Кормилица вытаскивала из кувшина присланные Канэмаса мандарины. Госпоже прислуживала дочь и внучка кормилицы, у неё был только один низший слуга. Канэмаса обвёл взглядом это помещение и в течен