ие некоторого времени не мог вымолвить ни слова. Слёзы хлынули из его глаз, и он плакал так горько, что два или три слоя рукавов стали совершенно мокрыми. Придвинув к себе тушечницу и вытащив из-за пазухи лист бумаги, он что-то написал, положил листок на тушечницу и вышел из покоев.
«Какой стыд, что он видел всю эту жалкую обстановку, — подумала госпожа. — Но уж коли так случилось… В нашем мире подобное не редкость. Я нахожусь в этом положении по его милости, и всё же мне горько, что открылась моя нищета, которую я скрывала. Но такова моя судьба: я рождена, чтобы испытать стыд и терпеть многие годы».
Она опустилась на пол и горько заплакала. Внучка кормилицы принесла ей лист бумаги:
— Вот что господин положил на тушечницу.
Там было написано:
«Увидел жилище твоё,
И слёзы, как дождь,
По щекам заструились.
И забыл те слова,
Что хотел тебе я сказать».
«Что ответить ему?» — задумалась госпожа и потом написала:
«С тех пор,
Как исчез ты,
Одна я, тоскуя,
На небо смотрю,
Которым мы любовались».
«Как же передать ему?» — размышляла она. У неё не было даже служанки, которую она могла бы послать вслед за Канэмаса. Зажав в руке стихотворение, она стояла у столба, повернувшись в сторону восточного флигеля. Она видела, как Канэмаса, выйдя из её покоев, вошёл в этот флигель. Его встретило более двадцати служанок в красивых одеждах и четыре юных служаночки в зелёных платьях.
Третья принцесса жила в том же достатке, что и прежде. В комнате были разложены подушки для сидения. Канэмаса расположился перед занавесью. Госпожа была так же красива, как и раньше, на ней была накидка с прорезами из узорчатого лощёного шёлка, окрашенного то густо, то бледно. В квадратной деревянной жаровне, хорошо начищенной, горел огонь. На столике, как когда-то, было приготовлено обильное угощение.
— В последние годы моё положение при дворе ухудшилось, государь мною пренебрегает. Раньше мне казалось, что я смогу добиться успеха в жизни, как другие, и я относился к службе ревностно, но сейчас я человек конченый. Моё присутствие возле тебя принесло бы тебе мало чести, поэтому я удалился, чтобы жить с той, чьё незавидное положение похоже на моё. Но жить мне осталось мало, и не согласишься ли ты время от времени посещать мою жалкую, как у бедного рыбака, хижину?
Принцесса, не показывая виду, что сердита на мужа, который не вспоминал о ней столько лет, спокойно ответила:
— Я давно уже думаю, что в нашем мире мне жаловаться не на что. Меня удручает только моё положение и положение моей сестры, супруги наследника престола, вот в каком отношении. Уже в течение долгого времени наши мужья нас не посещают, и злые языки поговаривают: «Они позорят своих родителей, государя и государыню». Я даже во дворец явиться не могу, как это ни печально! И сестра очень скорбит, потому что раньше время от времени она навещала родителей. А к нынешнему своему одиночеству я уже привыкла. Я и Накатада это сказала.
Как в давние времена, служанки внесли столики с угощением и поставили перед Канэмаса.
Пока Канэмаса и принцесса разговаривали друг с другом, Накатада отправился к сестре Накаёри. Он поднялся на веранду и услышал голос госпожи:
— Ах, какой неожиданный визит! Не ошиблись ли вы местом?
— Многие интересовались вами, и чтобы рассказать им… — начал Накатада.
— И не зная меня, вы решили…
У занавеси поставили переносную занавеску, вынесли подушки для Накатада, и разведя огонь в красной жаровне, покрытой красивыми узорами, поставили её перед гостем.
— Придвиньтесь, пожалуйста, немного поближе, — попросил генерал. — Я раньше был очень дружен с вашим братом, который сейчас живёт один в горах, поэтому, может быть, вы обо мне слышали.
— О ком вы говорите?
— Прошу вас, не отпирайтесь. Я очень хорошо знаю обо всём, — продолжал он. — Мне надо было бы поговорить с вами в прошлый раз, но я не догадывался, что вы сестра Накаёри. Теперь же, узнав об этом, я пришёл к вам. Если бы ваш брат услышал о вашем положении, он очень бы огорчился, поэтому я хочу поговорить с вами.
— Брат всегда мне обо всём рассказывал, и я понаслышке знаю вас. Но я не думала, что вы с ним в таких дружеских отношениях, — ответила она.
— Пожалуйста, считайте, что у вас два брата. Я буду заботиться о вас вместо моего отца и Накаёри. Хоть я человек и незначительный, но на меня можно положиться, — уверял её Накатада. — Я хочу спросить у вас. После ухода вашего брата в монахи, что стало с его женой, где она живёт?
— У своих родителей. Я недавно навещала её и очень опечалилась. Она вспоминала, каким брат вернулся из Фукиагэ, и горько плакала. Она тоже хотела принять постриг, но родители не разрешили. Однако в душе она совершенно отказалась от мирской жизни.
— У них были дети, в доме было оживлённо. Я не помню — мальчик и девочка? Сколько им лет? Где они сейчас? — расспрашивал Накатада.
— Девочка одна, ей уже исполнилось десять лет. А мальчиков двое, младше её на год и два. Дочь живёт у матери, а сыновей брат взял к себе, чтобы выучить их. Старший сын, говорят, способнее отца, а младший не очень успевает, брат мой всегда его бранит, — рассказывала дама.
— У него были редкие музыкальные инструменты, — припомнил Накатада. — Он взял их с собой в горы?
— Он потом велел доставить их, сказав, что будет учить сыновей музыке. Дочь он учить не собирается ‹…›. Он передавал, что сейчас хочет уйти ещё дальше в горы.
— Ах, почему он живёт с детьми в таких унылых местах?
Как пришла тебе
В голову мысль,
Друзей, супругу
И мир весь отринув,
Жить уйти в горы глухие? -
печально сказал Накатада.
Госпожа, залившись слезами, ответила:
— Забыть того не могу,
Кто когда-то ко мне приходил,
На кого всегда полагалась…
По пустому дому брожу,
И тоска надрывает мне душу.
— Сегодня я приехал сюда, чтобы сопровождать Третью принцессу на Третий проспект. Скоро я должен переехать в просторный дом, и тогда я приеду за вами. Потерпите здесь ещё немного. Не думайте обо мне, как о чужом. — С этими словами Накатада покинул госпожу и отправился к Третьей принцессе.
— Укон, здесь ли вы? — спросил Канэмаса. — Не угостите ли меня, как в былые времена, рисом, политым кипятком?
Дама положила в золотую чашку — в такую же, какую подавала раньше, — рис, политый кипятком, добавила приправы, красиво накрыла поднос и вынесла генералу.
Когда приехавших стали угощать вином, солнце уже село. У ворот собрались все экипажи и свита. Служащие домашнем управы, принеся много угля, разжигали здесь и там костры, сопровождающим вынесли лепёшки и сушёную снедь. Вынесли вино в бочонках, его разливали в чайники, разогревали и угощали прибывших. Передовым тоже подносили фрукты, сушёную снедь и угощали их вином. Стали садиться в экипажи, сначала садились юные служанки, делавшие причёску унаи, и низшие слуги. Наконец во двор въехал экипаж, и в него села принцесса.
«Ах, вот в чём дело! — догадалась дочь главы Палаты обрядов. — Что же теперь будет со мной? Неужели я даже не смогу отдать ему это письмо?» Заливаясь слезами, она так и стояла с письмом в руке. Она видела, как экипаж с принцессой исчез за воротами. Однако, через некоторое время к её дому приблизился Канэмаса.
— Сегодня я приехал за принцессой и скоро приеду за тобой, — произнёс он быстро и повернулся, чтобы уйти. Дама бросила ему вслед письмо, и слуги, подобрав письмо, передали его генералу.
Канэмаса сел в экипаж, а Накатада поехал на коне во главе поезда. Столичные жители, видевшие это, зашумели: «Генерал Накатада приезжал за принцессой и теперь едет как передовой». Любопытные в экипажах выезжали смотреть на процессию. Зажигали сосновые факелы, садились на коней, высовывали головы из повозок. Даже знатные сановники велели высоко поднять занавески своих экипажей, украшенных листьями пальмы арека, и высунувшись, глазели на шествие. Накатада подъезжал к ним и говорил:
— Что вы хотите увидеть? Кроме меня, никого не будет ‹…›.
Наконец поезд прибыл на Третий проспект. Подъехали к южному дому. Господа вышли из экипажей. Слугам приказали устроить прибывших, и все вошли в помещения. В тот вечер Канэмаса остался с Третьей принцессой. Накатада, покидая усадьбу, сказал матери:
— Я пойду домой. Завтра я вас навещу.
Правый министр Масаёри приготовил к приезду Фудзицубо кроме экипажа Судзуси ещё около двадцати: три были украшены нитками, один позолоченный, один ‹…›, а также экипажи для юных служанок и низших слуг. Он решил не назначать в передовые чиновников из провинции, а только чиновников пятого и шестого рангов, проживающих в столице. Но наследник престола не дал Фудзицубо разрешения на посещение родительского дома, и Масаёри, решив сам просить об этом, отправился во дворец со всеми своими сыновьями, кроме Тададзуми. Экипажи въехали в крепость, остановились возле караульного помещения у северных ворот дворца, и Масаёри вошёл во дворец.
Наследник престола понял, что министр нарочно приехал днём за дочерью.
— Ах, мне почему-то стало нехорошо! — сказал он и продолжал лежать в постели вместе с Фудзицубо.
Министру доложили, что в покоях дочери изволит отдыхать наследник престола и к ней нельзя. Масаёри ничего не оставалось, как стоять у лестницы, а сыновья его ждали во дворе.
Через прислуживающую даму Масаёри отправил письмо Фудзицубо, но дама никак не могла передать письмо. Тем временем придворная дама докладывала наложнице Сёкёдэн:
— Фудзицубо, которая служит у наследника престола не так давно, но совершенно завладела его сердцем, сегодня вечером наконец-то отправится в отчий дом. ‹…›
Мальчик, служивший при госпоже Сёкёдэн, болтал с низшими слугами:
— Сегодня счастливый для нас день! В караульном помещении у северных ворот императорского дворца стоит много экипажей, слуг толпится, как будто рассыпали рис. Сегодня вечером Фудзицубо отправляется к своим родителям. Её надо было бы избить сотней китайских туфель.