— Кто сейчас вспоминает обо мне? — ответила Фудзицубо. — Давно, когда жила я здесь взаперти, кто-то, может быть, мною и интересовался: а вдруг она окажется самой обычной Девицей? Но после того, как я возвысилась и низкие люди распустили про меня гадкие сплетни, меня только презирают и ненавидят.
— Если кто-нибудь из бывших влюблённых и объявится, всё равно выдающихся людей между ними не найдётся,[163] — сказал советник Сукэдзуми.
— А вдруг будут и выдающиеся? — возразила сестра.
— Нет, такого быть не может, — сказал Масаёри. — Когда и я сам, и влюблённые подвергались из-за тебя немилости, это только служило мне к чести <…>. Много говорили и так, и эдак, но вспоминая о том времени, я всё больше убеждаюсь, что это было время процветания. Всё-таки нам нужно быть осмотрительными, чтобы не давать повода к пересудам.
— Кто же обо мне плохо говорит? — спросила Фудзицубо. — Если обращать внимание на всех сплетников, нельзя и шагу ступить. Я слышала, что Санэтада по-настоящему несчастен. Недавно я послала ему письмо, он был очень обрадован и ответил мне: «Сейчас я собираюсь уйти в глухие горы и принять монашество». Если бы такую верность проявлял не человек, а какая-нибудь бессмысленная тварь, и к ней чувствовали бы расположение.
Всём её слова показались странными.
— Кроме нашей семьи, все Санэтада очень жалеют, — промолвил Тададзуми. — Прекрасно, что и ты относишься к нему с сочувствием.
— Совсем нет, — ответила она. — Просто среди всех, кто когда-то меня любил, один он до сих пор меня не забыл. Кого ещё можно назвать? Акоги и другие прислужницы часто писали ему коротенькие ответы.
— Многие продолжают любить тебя. Разве не так? — спросила её мать.
— Сейчас, кроме Санэтада, нет ни одного, — ответила Фудзицубо. — Никто не сохранил ко мне преданности. Мне говорили, что когда я начала свою ненадёжную службу во дворце, иные пришли в отчаяние, кто-то ушёл в монахи. Как горько мне было такое слышать! Лучше бы я вышла замуж за того, кто глубоко любил меня! Только об этом нельзя говорить. Кроме того, часто мне бывает очень тяжело, тоска охватывает меня,[164] — заливалась она слезами.
Её мать и советник Сукэдзуми поняли, на что она намекает, и им стало очень тяжело. Остальные же ни о чём не догадывались.
— В то время я совсем не знала жизни, и мне было всё безразлично. Но когда я сейчас вспоминаю всё, мне становится так больно! — продолжала Фудзицубо.
— Тебе, конечно, не следует находиться в доме, где живёт так много народу, — сказал Сукэдзуми. — Я первый, и все другие, каждый раз по двое, будем охранять твои покои. И — мы все, мужчины, женщины и даже дети, мы всем сердцем надеемся, что скоро ты будешь нашей повелительницей.
— Ах, что ты говоришь! Разве это возможно? — возразила Фудзицубо. — Если Насицубо родит мальчика, быть ему наследником престола. А если Пятая принцесса не отправится в отчий дом, супруг будет навещать её, и она забеременеет… Ведь в вопросах престолонаследия никаких правил нет, и случается, что наследником престола объявляют не первого сына.
— Да, неизвестно, как обернётся дело с Насицубо, — согласился Масаёри. — В нашем государстве всё делается по желанию Накатада и Канэмаса. Тадамаса, левый министр, — дядя Насицубо. Все, начиная с меня самого, вынуждены склоняться перед желаниями Накатада. Не скажу, чтобы он был упрям или зол. Но все в его присутствии робеют и, естественно, подчиняются его словам. Наследник престола следует воле императора, а так как государь любит Накатада, то Канэмаса с сыном делают всё, что им вздумается. И если они посоветуют объявить сына Насицубо наследником престола, то без сомнения так и будет. И я ничего тут возразить не смогу. Ведь императрица — сестра Канэмаса, и её отчий дом — всё это семейство <…>.
— Увы, трудное положение! — вздохнул Сукэдзуми. — Но это всё разговоры. Если даже у Насицубо родится сын, Накатада не станет интриговать в его пользу. Он сейчас относится к сыновьям Фудзицубо с большой теплотой. В день крысы, истратив все семь видов сокровищ, он сделал удивительные игрушки. Одевшись в нарядные одежды, отправился к детям и своими руками кормил их. Император питает к нему большое доверие; и я, со своей стороны, не могу заметить в нём тайного коварства.
— Вот то-то и оно! Даже мои собственные дети расположены к нему! — вышел из себя Масаёри.
— Почему среди тех, кто будет охранять Фудзицубо, нет меня? Я тоже хочу быть полезным, — вступил в разговор Тададзуми.
Он стал составлять распорядок: «Юкидзуми <…> Тикадзуми быть при Фудзицубо не может, так как он занят на службе в Императорском дворце. В покоях Фудзицубо поставим одного человека.[165] Если двое в течение шести дней будут охранять её, то это выйдет шесть пар». Тададзуми составил список своих младших братьев, которые должны нести охрану. «А остальные пусть прислуживают Фудзицубо при трапезе», — приписал он, подписал и передал бумагу Мияако.
— Отдаю это тебе, — сказал Тададзуми. — Прикрепи к столбу в покоях Фудзицубо. Тех, кто будет небрежно относиться к обязанностям, ругай, даже и своего старшего брата.
Мияако, явно довольный, взял бумагу.
— Но пока мы здесь, не проводить ли тебя в тот дом? — предложил сестре Сукэдзуми.
— Я чувствую себя не очень хорошо и хотела бы побыть в покое и отдохнуть. Я ещё вернусь сюда, — ответила Фудзицубо и отправилась в бывший дом Судзуси.
Все без исключения прислужницы четвёртого и пятого рангов сели в экипажи, и Фудзицубо переехала в сопровождении большой свиты. Сыновей её посадили в экипаж, а толпа домочадцев следовала за ними.
— Интересно, почему Фудзицубо отправилась туда? — задумчиво произнёс Масаёри.
— Да, что-то тут не так, — ответила его жена. — Не решила ли она, что отношение к ней здесь изменилось?
— Щекотливое положение! — вздохнул Масаёри. — В своё время о ней повсюду только и говорили, и я был вынужден отправить её на службу к наследнику.
— Не надо тревожиться, — успокоила его жена. — Отдав её служить во дворец <…>. Но слыша, как он, приходя во дворец, играет на кото, она, должно быть, по молодости завидует.
«А скоро он начнёт учить играть на кото Инумия. Вот тогда-то моей дочери наверняка придётся завидовать», — подумал про себя Масаёри.
Всё в доме, где находилась Фудзицубо, было устроено очень красиво. Вдоль ручьёв пышно цвели махровые горные розы, вокруг пруда стояли сосны с ветвей которых свисали глицинии. Великолепные вишни, клёны и другие деревья чаровали взор. Были устроены водопады и скалы — нигде в другом месте такого не увидеть, Судзуси, имевший особый талант к разбивке садов, устроил всё самым замечательным образом, несмотря на то, что этот дом был его временным жилищем. В западном флигеле утварь сверкала даже ночью, такой утвари нигде больше не сыщешь. Главное помещение было выстроено по образцу дворца Чистоты и Прохлады, но из-за скромной обстановки сходство с императорскими покоями скрадывалось. Помещение было разделено на две части: восточную и западную. В восточной поселили старшего сына Фудзицубо с четырьмя кормилицами, двумя юными служаночками и двумя служанками низших рангов. Всё здесь было предусмотрено. Восточный флигель отвели дамам, прислуживающим Фудзицубо. Во многих других помещениях располагались разные службы, начиная с домашней управы. В двух восточных флигелях поместились Мияако и второй сын Фудзицубо, а на запад от них — его кормилица. В западном флигеле расположилась прислуга сыновей наследника престола и слуги самой Фудзицубо, а кроме того множество знатных дам четвёртого и пятого рангов. В следующем флигеле поселились слуги братьев Фудзицубо, в западном коридоре — другие прислужники. К юго-востоку от дома стояли ворота. Дом был просторен, но народу в нём жило так много, что было тесно. Братья Фудзицубо появлялись здесь каждую ночь, с большим запасом коробок из коры кипарисовика, наполненных едой, и ходили перед покоями сестры и перед служебными помещениями.
От правого генерала доставили написанные на бумаге разного цвета четыре свитка прописей, которые были привязаны к усыпанным цветами веткам, а на имя Соо Накатада прислал письмо:
«Я сам должен был бы Вам всё это принести… Прописи для наследника престола, о которых мне было приказано, я отнесу во дворец. Четыре же свитка прописей, которые я отправляю с посыльным, предназначены для Молодого господина. Пожалуйста, передайте, что они недостойны того, чтобы он по ним учился, но поскольку госпожа изъявила желание, я поспешил его выполнить».
А в конце было приписано: «А какие прописи нужны Вам самой? Для меня было бы честью…»
Свитки принесли Фудзицубо, и она начала их рассматривать. Свиток, прикреплённый к ветке горных роз, был написан на жёлтой бумаге, и сверху стоял иероглиф «весна», написанный уставным почерком. К ветке сосны был привязан свиток на зелёной бумаге, и на нём скорописью был написан иероглиф «лето». К ветке цветов унохана был привязан свиток на красной бумаге, написанный по системе «Собрания мириад листьев». Сначала шло стихотворение «Небо и земля»,[166] написанное почерком не мужским и не женским,[167] а затем стихотворения, первое из которых было написано мужским почерком, то есть каждый знак отдельно, а последующие различными почерками.
«Сколько раз
В жизни моей
Писал иероглиф «весна»!
Но ни один из них
Не похож на другой…»
Женским почерком было написано: