Фудзицубо написала наследнику в ответ:
«Спасибо за Ваше письмо. У меня ещё нет сил взяться за кисть, но поскольку Вы беспокоитесь, я пишу Вам, лёжа в постели. Мне было очень страшно перед родами, но они прошли благополучно, до сих пор всё обстоит хорошо. Да что-то будет завтра? Вы пишете, что я, мать Ваших детей, ‹…›, сегодня я так думаю. Подарки, которые Вы прислали якобы для посыльных, доставили большую радость не только мне, но и моему отцу. Об остальном напишу потом».
Мать её запечатала письмо и отправила во дворец, вручив посыльному полный женский наряд, а низшим слугам соответствующее вознаграждение.
Прибыли подарки от Первой принцессы: прекрасная одежда для Фудзицубо, Масаёри и пелёнки для новорождённого. Белые коробки, расписанные жёлтым, были доверху наполнены серебряными и золотыми монетами. На каменном декоративном столике, изображавшем взморье, были установлены традиционные журавли, и рукой Накатада написано:
«На крепкой скале,
Что вечно
Будет в небо глядеть,
Вижу огромную стаю
Журавлей тысячелетних».
Супруга советника Судзуси прислала чрезвычайно церемонное поздравление. Пришли поздравления и от мужчин. Старший сын Масаёри, Тададзуми, прислал множество подарков, другие господа от него не отставали. Поздравления поступали со всех сторон. Масаёри, выйдя из покоев, принимал гостей. Когда первый министр Суэакира был жив, в гости приходило только несколько принцев, а сейчас, когда его не стало, все сановники во главе с Накатада явились сюда; отсутствовали лишь Тадамаса и принцы.[205] Прибыли все придворные, служащие у наследника престола, а с ними все низшие чины. Масаёри играл то на флейте, то на кото, и Накатада сказал:
— Есть произведения, которые я очень давно не играл, — это потому, что я приберегал их для сегодняшнего случая.
— Молодые люди робеют и сидят смирно, только слушают. Мне сказали, что никто из настоящих виртуозов не придёт, так не сыграете ли вы хотя бы одну пьесу?[206] И я попытаюсь что-либо исполнить, — сказал Масаёри и протянул Накатада органчик.
Масаёри принялся насвистывать, Мородзуми и Судзуси заиграли на больших хитирики, кто-то играл на кото, — музыка звучала всю ночь, гости сочиняли стихи. На рассвете, получив подарки, они разошлись.
Утром жена Масаёри разделила между членами семьи полученные прошлой ночью подарки.
‹…›
На девятый день вечером во дворце был устроен большой пир, подготовкой которого занимался первый министр Тадамаса. Со всех сторон прибывали замечательные приношения. Накатада преподнёс декоративный столик: на нём было изображено море, посреди моря возвышалась гора Хорай, под которой находилась черепаха, в её брюхо были положены ароматы для окуривания одежд. Гора была покрыта чёрными ароматами, ароматами дзидзю,[207] благовониями для окуривания одежд. На горе возвышались деревья, в их нефритовых ветках сидели птички. В волнах стояли четыре чёрных журавля,[208] в воздухе парили, расправив крылья, шесть серебряных журавлей, их туловища были из литого серебра. В брюхо каждого журавля были положены мускус и какие-то редкие лекарства. На столике лежала бумага со стихотворением:
«Целебные травы
Всю гору покрыли.
У подножья её
Журавлята
На свет показались».
Никто не видел, как появился посыльный с этим столиком. Был уже вечер, когда он принёс подарок, оставил его и исчез. Судзуси преподнёс игрушки ‹…›.
В ту ночь исполняли чудесные музыкальные пьесы, на разных инструментах играли сам Масаёри и его сыновья.
На следующий день с раннего утра начали готовиться к купанию. Помещение застелили, и дамы оделись, как нужно. Распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц, прибыв в усадьбу, стала купать новорождённого. Ей прислуживала Соо. Когда церемония была окончена, между дамами завязался разговор, и распорядительница сказала:
— Я присутствовала при обрядах над новорождёнными во многих домах, но нигде не видела такого изобилия и приподнятости. Когда родилась Инумия, казалось, что с небес сыплется семь видов драгоценностей, прямо душа радовалась. Но здесь всё обставлено столь изумительно, что любой позавидует. У помощника начальника Императорского эскорта[209] празднество прошло не так хорошо, хотя всё подготовили самым тщательным образом и было очень оживлённо, подарков раздали много, все прекрасные, как семь драгоценностей.
— Думаю, что у Первой принцессы было действительно великолепно, — произнесла Фудзицубо. — Ведь обо всём заботился сам Накатада…
— Вы совершенно правы, — поддакнула распорядительница. — Когда родилась Инумия, отец её сразу же бросился танцевать, а затем чудеса последовали просто чередой. На пире седьмого дня танцевал министр Масаёри, остальные господа тоже пустились в пляс, потом играли на кото. Где ещё можно видеть такое? И всё это оправданно: Инумия — удивительный ребёнок. Она очень быстро растёт, уже ползает; когда видит кого-нибудь — так и заливается смехом. У Накатада могут быть самые срочные дела, а он знай себе играет с Инумия и не думает от неё уходить. Он просто не спускает её с колен. Инумия действительно очень красива.
— А как Накатада относится к Первой принцессе? — поинтересовалась Фудзицубо.
— Он её очень любит, — ответила госпожа. — Когда несколько дней назад принцесса прибыла сюда, Накатада скоро пришёл за женой, но она говорить с ним не стала. После этого в течение пяти или шести дней Накатада укорял её. Он прибыл сюда как раз, когда вы музицировали, и он вас слышал. «Фудзицубо играет на кото, как я, и дуэт ваш был изумительным, — говорил он. — Дело не в том, что исполнитель ошибается ‹…›»
— А что ответила принцесса? — спросила Фудзицубо.
‹…›
— Хорошо нашлась! — похвалила Фудзицубо.
Жена Масаёри велела Соо принести в покои Фудзицубо подарки, полученные прошлой ночью. Взглянув на декоративный столик в виде горы Хорай, Фудзицубо воскликнула:
— Что за прелесть! Какого труда потребовало всё это! Кто его преподнёс?
Соо знала, что столик от Накатада. «Какое великолепие!» — думала она. ‹…›
Взяв в руки журавлей, стоявших на скале,[210] Фудзицубо рассматривала их. Птицы из чёрной аквилярии были очень тяжёлыми. Фудзицубо замочила руки.
«Какая прелесть!» — восторгались дамы. Серебряные же журавли особенно тяжёлыми не были. В брюхе у них находились благовония и лекарства. Стихотворение было написано на бумаге, покрытой золотым порошком, почерком «заросли тростника». Дамы, рассматривая, спрашивали друг друга: «Кто же это написал?» — но догадаться не могли. Когда взглянула Фудзицубо, она узнала:
— Мне кажется, это рука генерала. Он сделал прописи для моих сыновей, и почерк очень похож.
— Вероятно, ты права, — согласился Масаёри. — Никто другой не мог бы написать столь замечательно. Только совершенно грубый человек этого не поймёт. А ну-ка, посмотрим, что за ароматы здесь.
И взяв курильницу, он бросил в неё щепотку благовоний, которыми была покрыта гора Хорай. Несравненное благоухание наполнило покои. Ароматы, которые он достал из журавлей, были столь же хороши. Масаёри рассматривал ароматы белого цвета; оказалось, что это мускус. Масаёри бросил его в курильницу, и мускус начал источать изумительно тонкое благоухание.
— Удивительно! — восторгался министр. — Накатада преподносит ароматы самые разнообразные, но все они совершенно особые.
— Поговаривают, что эти благовония покойный Тосикагэ привёз из Танского государства, — сказал Сукэдзуми.
— Похоже на то, — согласился Масаёри. — Прошлой зимой Накатада, в тайне от всех, читал государю записки своего деда. Накатада достались невиданные в мире сокровища.
Пришло письмо от советника Санэтада, адресованное Хёэ. Фудзицубо прочла:
«Мне хотелось сразу же написать Вам, что наша встреча явилась для меня огромной радостью, но я колебался, опасаясь, что это будет Вам неприятно, ведь Вы отвергали признания множества влюблённых. А тем временем — может быть, это следствие моих молитв? — Вы благополучно разрешились от бремени. Я бесконечно этому рад. Наверное, вокруг Вас много народу, поэтому я не решался писать и так дотянул до сего дня. Погрузившись мыслями в прошлое, я забывал обо всём на свете, — что же мне сказать?
Думал в тоске, что скоро
Долго буду блуждать
На тропах к последнему рубежу.
И вдруг вдалеке услышал
Пеньё кукушки.[211]
Мою жену опекает теперь мой старший брат. Вы об этом, по-видимому, знаете. Если бы для Вас я занял место покойного Накадзуми, как говорил мне Ваш батюшка, я вряд ли стал бы уезжать в Оно. На днях собираюсь отправиться туда, но скоро вернусь в столицу. Пожалуйста, иногда призывайте меня к себе».
Фудзицубо сказала Хёэ, что нужно ответить ему, и продиктовала:
«Благодарю Вас за Ваше письмо. Мне хотелось ответить Вам самой, но я ещё чувствую себя очень слабой. Во время нашего свидания я сделала одно замечание, которое вряд ли пришлось Вам по вкусу. Похоже, что от моих разговоров толку мало, и Вы собираетесь удалиться в Оно. Перебирайтесь куда-нибудь поближе, как делают благоразумные люди. Тогда, вспоминая о Вас, я смогу сразу же с Вами говорить».
Внизу она велела приписать:
«Вы писали: „Буду блуждать". Но если нет,
Обещает, кукушка,
Что если в горы глухие
Путник не возвратится,
Услышит он пеньё,
Которое редко кто слышал.
Ваше стихотворение полно печали».
Хёэ написала также письмо от себя и послала всё Санэтада.