и протянул чашу Накатада. Тот сложил так:
— Чисты или мутны
Воды реки,
Наши сердца
Пусть останутся долго
Такими, как были сегодня, —
и передал чашу жене. Она сложила:
— Три тысячи лет
Чистые воды струятся.
Означились мели на месте пучин.
Так как же можно ручаться
За чувства людей?[238]
Принц Тадаясу продолжил так:
— Даже за сердце своё
Никто ручаться
Не может.
Так что ж говорить
О чувствах другого!
Восьмой принц прочитал:
— У того, кто крепкой
Клятвой поклялся,
Никогда не изменится сердце —
И сравнится
С вечным теченьем реки.
— Ты сочинил прекрасное стихотворение, — похвалил его Накатада. — Не то, что другие. Даже неприятно.
Все засмеялись.
Тем временем пришло письмо, написанное на бумаге красного цвета и прикреплённое к гвоздике. Его принял Тадаясу и спросил посыльного:
— От кого оно?
— Это госпожа Фудзицубо написала госпоже, — был ответ. На обёртке было написано одно слово: «Принцессе», — и Тадаясу, воскликнув: «Разве я не принц?»[239] — вскрыл послание:
«Я узнала, что в последнее время ты была нездорова, и мне хотелось как-нибудь навестить тебя, но я и сама ещё не поправилась, и пока собиралась отправиться к тебе, ты уехала так далеко, в путешествие по семи отмелям.[240]
Вспомнила я
О стремнинах,
Где раньше так часто
Мы вместе
Обряд совершали!
Трудно это забыть», — а на краешке было приписано: «Пожалуйста, извини за скромный подарок — для моего маленького сыночка впервые готовили еду, и старший сын захотел послать эти лакомства Инумия».
Принц Тадаясу передал подарки Первой принцессе. Когда развернули подарки, оказалось, что там кроме лакомств было множество очень красивых вещей. Господа принялись есть и разглядывать подарки.
— Не мне ли велят написать ответ? — спросил Тадаясу. — Что ж, я напишу.
Ему никто не возразил, и он повторил:
— Так, значит, я напишу.
— Ах, нет, — испугалась принцесса. — Ведь посыльный увидит, что писал ты, а не я. Передай мне письмо.
Но он пропустил её слова мимо ушей и говорил:
— Принцессе писать трудно…
Накатада находил всё это очень забавным и улыбался.
— Буду писать от твоего имени, как пишут указы государя. Смотри! — сказал Тадаясу.
«Хотела лично ответить тебе, но не могу держать кисть. Не знаю почему, но всё ещё чувствую себя плохо. Сегодня утром была вынуждена отправиться в эту поездку. Когда же я получу от тебя следующее письмо — утром или вечером?
Если ты помнишь
О бурных потоках,
Где когда-то
Обряд совершали,
То и меня не забудь!
Я же думаю о тебе всё время. Всё то, что ты прислала для Инумия, съел Накатада, сказав: „Хоть благодаря дочери поем досыта”. А почему мне ты ничего не прислала? Я очень обиделась», — писал принц.
Накатада же спросил у матери:
— Готовы ли подарки для посыльного?
Были приготовлены однослойная накидка с прорезами, вышитая шёлковая накидка и штаны на подкладке. Накатада вручил их посыльному.
Посыльные же, отправленные в столицу с форелью, возвратились очень быстро. Они передали дамам письма и теперь принесли от них ответ. Дочь главы Палаты обрядов писала:
«Мы живём недалеко друг от друга, но писем от тебя я не получаю. Вдруг пришло послание, написанное твоей рукой! Давно
Ты пишешь, чтобы я никому рыбу не давала. Как ты добр ко мне!»
— У неё ничего нет, но она всегда старается всё отдать кормилице, а сама ничего не ест, — проворчал Канэмаса, показывая письмо жене.
Госпожа прочитала и сказала:
— Да, правда…
Господам подали угощение. Еда на подносах была разложена очень красиво. Форель приготовили разными способами. Перед всеми гостями были поставлены столики со многими подносами. Накатада прошёл к жене.
— Ты что-нибудь ела? — спросил он её. — Надо что-нибудь поесть.
— Ничего она не ест, — сказала его мать. — Только сосёт колотый лёд!
— Как! Этого-то как раз и нельзя делать!
— Раз ты так говоришь, мне ещё больше хочется, — ответила ему жена. — Если мне не будут давать льда, я вообще ничего не стану есть. И раньше мне говорили: того нельзя и того нельзя — но я ела всё, что хотела. Ну и что?
— Лучше бы мне этого не слышать. Ты всё время прекословишь мне, когда речь касается еды. Здесь главный медик, спроси у него.
Он обратился к главе Лекарственного ведомства. Тот ответил:
— ‹…›.
— Вечно одно и то же. Ведь очень жарко! — не слушала его принцесса.
— Пусть тебя обмахивают веерами, — сказал Накатада и повёл её в задние покои ‹…›.
Принцесса попросила льда. Слуги мелко накололи его, завернули в листья лотоса, положили в чашку, и правитель провинции Оми отнёс её в покои. Взяв чашку, Накатада поставил её перед женой. Она немного съела и сказала:
— Мне было лучше, а ты меня опять рассердил. Пожалуйста, не приходи сюда. Уходи.
— Раньше ты такого не говорила. Уж не злой ли это дух? — засмеялся генерал.
‹…›
Приползла Инумия и стала ломать всё, что попадало ей под руку.
— Не ходи везде, где придётся, — сказал ей отец. — И девочкам не положено ничего ломать. И на веранду, где сидят посторонние господа, выходить нельзя.
Наступила ночь. Развесили фонари, зажгли масляные лампы. В час свиньи[242] хозяину доложили: «Для церемонии очищения всё готово». С алтаря, устроенного в доме, лили много воды, которая стекала по уложенной камнями дорожке, низвергалась водопадом и текла подобно реке Ои.[243] На веранде были поставлены столбы, между ними повешены занавеси, расставлены ширмы. Туда вошли Первая, Вторая и Третья принцессы. Для матери Накатада тоже повесили занавеси между столбами, и она прошла за них. Перед лестницей, спиной к перилам, сели министр и четыре господина, прочие господа тоже заняли свои места. Глава Ведомства Тёмного и Светлого начал выполнил церемонию очищения. По двору провели лошадей, с которых свисали пучки волокон. Все сняли верхнюю одежду. Первая и Вторая принцессы сняли верхние однослойные платья из узорчатого шёлка, Третья принцесса — вышитую шёлковую накидку, мать Накатада — белое однослойное платье. Мужчины все сняли с себя что-то из платья.[244] Церемония окончилась поздно. Господа сели за музыкальные инструменты. Первая принцесса выбрала японскую цитру, Вторая — цитру, мать Накатада — лютню. Поставили переносные занавески, скрывающие дам от мужчин.
— Ах, как жарко! — сказала Первая принцесса, отталкивая японскую цитру, и перешла к занавеси. — Здесь гораздо лучше. — Она оперлась спиной о столб и заиграла на лютне. ‹…›.
Из-за гор чуть-чуть показалась луна девятнадцатой ночи. Мать Накатада написала на веере:
«Богам подношенья творя,
Обряд очищенья свершая,
Вместе снова и снова
Будем мы ждать
Светлой луны появленья», —
и передала его Первой принцессе. Та написала так:
«Радостно боги,
Должно быть, взирают,
Как мы долгую ночь,
Играя на цитрах,
Ожидаем луны появленья».
Вторая принцесса сложила:
«Под музыки звуки
Ждём светлой луны появленья.
Разве узнает об этом
Бог той стремнины,
Где совершают обряд?»
Третья приписала:
«На речном берегу
Ждём появленья луны.
Чем позднее, тем чище
Становятся музыки звуки,
Которой и боги внимают».
Мать Накатада послала веер сыну. Тот приписал:
«Пусть боги мне внемлют!
Чрез мириады веков
Хочу пронести
Чувства, что к вам я питаю,
Вместе обряд совершая» —
и, никому не показывая, передал обратно за занавесь.
Музицирование продолжалось всю ночь.
Наступил рассвет, и господа вошли в дом. Накатада велел литейных дел мастеру приделать к серебряным корзинкам (вроде тех, которые употребляют для ловли форели) ножки. Затем он распорядился, чтобы, разведя огонь, поймали выпрыгивающих на огонь рыб, положили в одну корзинку форелей, в другую — ельцов, в третью и четвёртую — бычков и карасей, завернули всё в рогожу, и Накатада послал это сыновьям Фудзицубо. Генерал своей рукой поставил дату ‹…› и написал имя. Сбоку он приписал:
«Каждый день,
В теченье тысячи лет,
Хочу я рыбу
Тебе посылать,
Что в заводях тихих ловлю».
‹…› Письмо было написано на красной бумаге и прикреплено к цветку гвоздики. Позвав человека ‹…›, Накатада сказал ему:
— Отнеси это в южную усадьбу, которая находится на Третьем проспекте возле дворца отрёкшегося государя, и отдай молодым господам.
Когда посыльный доставил подарки, старший сын Фудзицубо, взглянув на них, сказал:
— Это для нашей матери, — и велел отнести ей.
У неё в то время находился Масаёри. Фудзицубо увидела сыновей, приняла подарки и сказала старшему сыну, чтобы он написал в ответ то-то и то-то, а сбоку приписала сама: