— Императрица-мать зовёт сегодня ночью Тадамаса к себе, чтобы отнять его у меня, — горько заплакала она и упала ничком на пол. Сёстры её смотрели на неё с жалостью.
Министр с мрачным видом взял письмо и прочитал:
«У меня к тебе важное дело, и я много раз писала тебе, чтобы ты пришёл ко мне, но ты всё время отвечаешь, что болен. Мне говорят, что это не так, — может быть, ты уже выздоровел? Если ты совершенно оправился, приди хотя бы ненадолго. Я не столь важная персона, и меня все презирают, но родители мне постоянно твердили: „До конца жизни советуйся с братьями”. Кому же ещё могу я откровенно рассказать о моих многочисленных печалях? Обязательно приди».
Читая письмо, Тадамаса и представить не мог, что задумала императрица, он полагал, что речь по-прежнему идёт об объявлении наследника престола. Прочитав письмо, он сказал себе: «Если я после этого не явлюсь…» — но идти во дворец не хотел. Однако жена его, лежавшая на полу за занавесью, тотчас поняла, что речь идёт о женитьбе, и решила: «Это расставание навеки». Она зарыдала ещё громче. Министр ответил императрице:
«Письмо Ваше получил, благодарю. Всё это время, по-видимому из-за бери-бери, я совсем не могу ни стоять, ни ходить. Жена моя, которая в течение долгого времени ухаживала за мной, отправилась в отчий дом и неожиданно заболела. Мне сообщили, что положение её серьёзно, и возможно, нужно ждать худшего. Я должен был её увидеть, и даже не приготовив как следует экипажа, приехал сюда. К чему напоминать мне о покойных родителях? Во всех делах я стараюсь быть Вам полезным. Как только смогу немного ходить, я сразу же приду к Вам».
Он сложил письмо и отправил императрице.
Прочитав письмо, императрица спросила заместите правителя провинции:
— Где ты видел Тадамаса? В каком он был состоянии?
— Я видел его в доме Масаёри, где сейчас находится высочайшая наложница Фудзицибо. У неё собралось много придворных, и министр разговаривал со всеми.
— А как тебе показалось, действительно ли он болен? — допытывалась императрица.
— Определённо я сказать не могу. Экипаж его стоял за воротами. Сидя на веранде, министр не производил впечатления тяжело больного человека.
«Опять он, по-видимому, не хочет внять моим словам. Но я не поддамся на его хитрости. Бери-бери! Что ж! Прикажу отправить за ним ручную коляску», — решила императрица.
Первый министр всё ещё сидел на веранде.
Время шло. Луна семнадцатого дня восьмого месяца поднималась всё выше и выше; ручьи в саду, деревья и травы были очень красивы. Стрекотание цикад навевало грусть. Дул прохладный ветер.
— И впредь, когда я уезжала бы к отцу, он являлся бы за мной, так иногда мы могли бы расставаться… Но если его запрут в этом ужасном доме — как я тогда буду жить? — причитала жена Тадамаса.
Сёстры её сидели у занавеси главных покоев, совсем близко от министра.
— Посадили меня перед занавесью, как мальчишку, который только что приходил от императрицы, и разглядывают — достойно ли это? — обратился он к жене. — Раньше ты никогда так бесцеремонно со мной не обращалась. По-видимому, это результат наущений Фудзицубо.
Но жена так к нему и не вышла. Всю ночь министр оставался на веранде, и сыновья Масаёри не осмеливались покинуть его. На рассвете он решил возвратиться домой и написал жене письмо:
«Впервые пришлось мне испытать такое унижение. Хорош, должно быть, учитель!
Не мог и представить,
Что такое в мире бывает.
Промучившись до рассвета
На ложе холодном,
Впервые об этом узнал я.
И на старости лет мне такому учиться? Пожалуйста, возвращайся скорее. Я пришлю за тобой экипаж».
Госпожа на это ничего не ответила. Письма от неё не было, а приехавшие за ней слуги министра целый день прождали её напрасно и возвратились ни с чем. «Госпожа ничего нам не сказала», — доложили они министру. Он был совершенно озадачен поведением жены. У них было четверо детей, старшему исполнилось одиннадцать лет, младшим сыновьям — четыре и пять. Девочку семи лет, свою единственную дочь, и отец, и мать любили особенно нежно.
Было объявлено, что церемония восшествия на престол состоится двадцать третьего дня. Император об этом совсем не думал, он с утра до вечера стенал о том, что Фудзицубо к нему не возвращается. Несколько дней император не посыпал к ней гонцов с письмами. С глубоким унынием размышлял он о словах императрицы-матери, и не знал, что предпринять. Кормилицы, придворные дамы и архивариусы говорили: «В начале своего правления вы должны сделать что-то памятное. А вы всё время погружены в печальные думы и с каждым днём выглядите только хуже и хуже».
Все наложницы, кроме Фудзицубо, находились во дворце, но император ни к одной из них не приближался и лишь повторял: «В этом мире меня ничего не радует».
Наступил день восшествия на престол нового императора. Во дворец прибыли все придворные, кроме первого министра, который, прислав прошение позволить ему на церемонии не присутствовать, остался дома.
Император был мрачен. «Если я не могу показать церемонию Фудзицубо, с которой хотел быть всегда вместе, то к чему всё это?» — думал он. Но в конце концов придворные уговорили его, и он вышел в зал.
Когда церемония была окончена, придворные, рассевшись в караульном помещении, принялись обсуждать между собой: «Как первый министр мог отсутствовать сегодня! Он прислал письмо, но не так уж он болен!», «Его жена перебралась в родительский дом, малолетние дети плачут, и он должен нянчить их».
«По-видимому, стало известно о замыслах императрицы-матери. В этом, собственно, нельзя было сомневаться», — считали Канэмаса и Накатада. По поводу же отъезда в отчий дом жены министра Накатада и Тадатоси полагали: «Если уж человек в таком положении, как Тадамаса, вынужден терпеть подобное, что же нам жаловаться!»
В тот же день состоялась церемония присвоения рангов, и все придворные получали повышение. Масаёри и Канэмаса был присвоен второй ранг, помощнику управляющего делами наследника престола — четвёртый. Учёный Суэфуса, старший ревизор Правой канцелярии, получил третий рант. Иэако стал помощником военачальника Дворцовой стражи, ему был присвоен пятый ранг. Получили повышение и дамы. Высочайшим наложницам присвоили более высокие ранги. Не были обойдены ни кормилицы, ни прислуживающие дамы.
В последний день месяца, во время назначения на должности, неожиданно скончался военачальник Дворцовой стражи, бывший одновременно советником сайсё, поэтому старшего ревизора Правой канцелярии Суэфуса назначили советником сайсё, а Накатада, будучи правым генералом, был назначен кроме того особым надзирателем над местными властями. На должность военачальника Дворцовой стражи был назначен Цурэдзуми, бывший до этого помощником главы Военного ведомства, и по этому поводу говорили: «‹…›». Помощником же главы этого ведомства стал Акидзуми, а старшим ревизором Правой канцелярии — помощник управляющего делами наследника престола. Архивариус Корэкосо стал помощником военачальника Правой дворцовой стражи.
Жена Тадамаса перебралась жить в покои матери. От министра приходили письма, она на них не отвечала, а когда он сам приезжал, к нему не выходила. И Масаёри, и его жена увещевали её:
— Это неразумно! Ты не ребёнок. Если даже отношение его к тебе изменилось, ведь у вас много детей. Он приезжает за тобой, и можно думать, что он не перестаёт любить тебя.[273] Он так тебя упрашивает, прими же его.
— Пока никто не знает о его женитьбе на принцессе, я хочу покинуть его, несмотря на то, что он уговаривает меня вернуться домой. Дети привыкли ко мне, они умны и меня не забудут. Им не брали постоянной кормилицы, всё время они были при мне и сейчас тоскуют и плачут. Как мне их жалко! Если бы взять их сюда! Самое худое, что я не могу быть с ними, — говорила их дочь.
Тем временем Тадамаса был погружён только в заботы о детях и очень мучился, он даже не явился на церемонию восшествия на престол. «Жена так любит дочь, что тоскуя по ней, может быть, приедет хоть взглянуть на неё», — думал он и не спускал глаз с дочери.
Обо всём происходящем узнал Канэмаса. «Я это предвидел, — вздохнул он, — и даже предупреждал императрицу-мать».
Накатада же был охвачен беспокойством. «Как бы со мной не случилось того, что с дядей», — думал он и из дому никуда не отлучался, дни и ночи проводя возле жены. А когда ей приносили какое-то письмо или когда мимо дома проезжал экипаж, он посылал спросить, от кого письмо, кто проехал. Он всё время был настороже.
Отрёкшийся от престола император никого из дам, кроме высочайшей наложницы Дзидзюдэн, с собой во дворец Судзаку не взял. Только она сопровождала его, когда он покидал императорский дворец, и только она прислуживала ему в новых покоях.
— Сейчас императрица-мать остаётся во дворце, — говорил отрёкшийся от престола император. — Вряд ли кто-нибудь будет приезжать сюда. Ты возле меня, детей у нас много, меж нами дружелюбие. Я хочу жить с тобой, как обыкновенный глава семьи, в окружении детей.
В новом дворце помещения были просторные ‹…›. Император велел приготовить экипаж и сказал Дзидзюдэн:
— Надо пригласить сюда Первую принцессу.
Дзидзюдэн написала письмо, но на него ответил Накатада:
Сейчас моя жена очень плохо себя чувствует. Когда пройдёт её недомогание, я привезу её к Вам во дворец».
Зато к отрёкшемуся императору прибыла Вторая принцесса. О ней император сказал Дзидзюдэн:
— Я всегда думал, что лучше Первой принцессы никого нет. Но и Вторая очень хороша собой. Она прекрасно играет а лютне и на цитре. Пусть она учит музыке своих младших братьев.
Принцы тоже поселились в новом дворце, они днём и ночью музицировали. Те из них, кто был женат, отправлялись к своим жёнам только ночью. Принц Тадаясу всё время проводил во дворце, и император как-то спросил наложницу: