– Ох, ради бога, не толкуйте про вольность: этого добра и так слишком много, – сказала мисс Просс.
– Тише, милая… Опять! – напомнила Люси.
– Хорошо, моя касаточка, – сказала мисс Просс, энергично кивая, – только ведь я, слава богу, подданная его пресветлого величества короля Георга Третьего (произнося это имя, мисс Просс сделала книксен) и, стало быть, у меня такое правило:
Я политики не знаю,
Прах бы взял все козни их;
Все надежды полагаю
На правителей своих:
Ими держится земля.
Храни, Боже, короля.
Мистер Кренчер, в приливе верноподданнических чувств, хрипло повторил эти слова за мисс Просс, как делается в церкви.
– И отлично, что вы остались таким истинным англичанином; жаль только, что простуда испортила вам голос, – сказала мисс Просс одобрительным тоном. – А еще, все-таки у вас спрошу, доктор Манетт. Скажите, пожалуйста (надо заметить, что эта добрая душа имела обыкновение притворяться, будто ей кажется совсем не важным то, что всего больше их тревожило, и затрагивать эти вопросы как бы случайно и мимоходом), скажите, пожалуйста, скоро ли мы отсюда уедем?
– Боюсь, что еще не скоро. Это было бы небезопасно ради Чарльза.
– Ну ничего! – молвила мисс Просс, подавляя вздох и весело глядя на золотистые волосы своей милочки, озаряемые пламенем камина. – Значит, надо стиснуть зубы и еще подождать, только и всего. Держи голову выше и сожми кулаки, как говаривал мой брат Соломон… Идем, что ли, мистер Кренчер?.. А ты, птичка, смотри у меня, сиди смирно!
Они ушли, оставив Люси, ее мужа, отца и ребенка у ярко пылавшего камина. Мистера Лорри ожидали с минуты на минуту, тотчас после закрытия банкирской конторы. Мисс Просс перед уходом и лампу зажгла, но отставила ее в сторонку, в угол, чтобы им приятнее было у огня. Маленькая Люси сидела возле дедушки, обняв обеими руками его руку, а он начал вполголоса рассказывать ей волшебную сказку о том, как одна могущественная фея разрушила тюремные стены и освободила узника, который когда-то оказал ей услугу.
Все было тихо и спокойно, и Люси начинала чувствовать себя гораздо лучше.
– Это что такое! – вскрикнула она вдруг ни с того ни с сего.
– Душа моя, – сказал ее отец, прерывая свой рассказ и положив руку на ее руку, – успокойся. Ты совсем не владеешь собой. Можно ли так распускать себя! Всякий пустяк, малейшая безделица тебя пугает. Ты ли это, дочь своего отца?
– Мне показалось, папа, – сказала Люси, побледнев и дрожащим голосом, как бы извиняясь, – мне показалось, что на лестнице кто-то чужой.
– Душенька, на лестнице ровно никого нет.
Едва он произнес эти слова, как в дверь постучались.
– Папа, папа, что это? Спрячьте Чарльза. Спасите его!
– Дитя мое, – сказал доктор, вставая и положив руку на ее плечо, – я и так спас его. Что за малодушие, моя милая? Пусти, я пойду отворю.
Он взял лампу, прошел две комнаты, отделявшие гостиную от передней, и отпер дверь. Последовал грубый топот ног по паркету, и в комнату ввалились четверо мужчин в красных колпаках, вооруженные саблями и пистолетами.
– Дома ли гражданин Эвремонд по прозвищу Дарней? – спросил первый из вошедших.
– Кому его нужно? – сказал Дарней.
– Мне нужно. Нам всем нужно. Я вас узнал, Эвремонд. Я вас видел сегодня в суде. Арестую вас снова именем республики.
Все четверо окружили его; он стоял среди комнаты, и жена, и дочь повисли у него на шее.
– Скажите, за что меня опять арестуют?
– Довольно с вас того, что велено сейчас же отвести вас прямо в Консьержери; завтра узнаете остальное. Завтра поутру вас вызывают к суду.
Доктор Манетт так и окаменел на месте при этом вторжении и стоял с лампой в руке, изображая из себя канделябр. Но, услышав эти слова, он очнулся, поставил лампу на стол, подошел к говорившему и, взяв его за переднюю полу красной шерстяной рубашки, сказал:
– Вы сказали, что узнали его. А меня вы знаете?
– Как же вас не знать, гражданин доктор!
– Мы все знаем вас, гражданин доктор! – отозвались трое остальных.
Он рассеянно посмотрел на каждого из них и, понизив голос, сказал после краткого молчания:
– Так не ответите ли вы мне на его вопрос: как это случилось?
– Гражданин доктор, – сказал первый с видимой неохотой, – на него донесли комитету Сент-Антуанского квартала. Вот этот гражданин тамошний, – добавил он, указав на второго из вошедших.
Указанный гражданин кивнул и сказал:
– Да, обвинение идет от квартала Сент-Антуан.
– В чем же его обвиняют? – спросил доктор.
– Гражданин доктор, – сказал первый все так же неохотно, – не спрашивайте больше. Если республика потребует от вас жертвы, вы, как добрый патриот, почтете за счастье принести ей жертву. Республика прежде всего. Народ важнее всего. Эвремонд, нам некогда ждать.
– Еще одно слово! – сказал доктор умоляющим тоном. – Скажите, кто на него донес?
– Это против правил, – отвечал первый, – но вы можете об этом спросить у гражданина из Сент-Антуанского квартала.
Доктор перевел глаза на того; тот начал переминаться с ноги на ногу, подергал себя за бороду и, наконец, сказал:
– Да, это совсем против правил. Но уж так и быть… Обвиняют его… и притом в очень важном деле… гражданин и гражданка Дефарж. Ну и… еще одно лицо.
– Кто же именно?
– И это вы спрашиваете, гражданин доктор?
– Да!
– Ну так завтра узнаете. А теперь я буду нем как рыба! – сказал гражданин Сент-Антуанского квартала и посмотрел на него очень странно.
Глава VIII. Полны руки козырей
В счастливом неведении о новых бедствиях, обрушившихся на семью, мисс Просс бодро шагала по узким улицам и перешла через реку по Новому мосту, все время пересчитывая в уме все, что нужно было купить. Мистер Кренчер, неся корзину, шел рядом с ней. Оба заглядывали направо и налево в большую часть лавок, попадавшихся по дороге, издали замечали, не было ли где лишнего скопления народа, и делали большие крюки, лишь бы избежать встречи с особенно возбужденными группами беседующих на улице людей. Вечер был сырой и холодный, над рекой стоял туман, сквозь который прорывались яркие огни и резкие звуки, указывавшие, где стояли баржи и работали кузнецы, ковавшие оружие для республиканской армии. И горе тому, кто вздумал бы плутовать с этой армией или получил в ней повышение незаслуженно! Лучше бы у него никогда не вырастала борода, потому что таких выскочек национальная бритва брила особенно чисто.
Накупив кое-какой мелочи по части колониальных товаров и запасшись небольшим количеством лампового масла, мисс Просс вспомнила, что нужно вина. Заглянув одним глазком в несколько винных лавок, она остановила свой выбор на погребке под вывеской «Добрый Брут, республиканец древности», неподалеку от Национального дворца (бывшего Тюильри), где общий характер заведения подействовал на нее благоприятно. Тут казалось потише, нежели во всех других учреждениях этого сорта, и не так уже красно от множества патриотических шапок. Посоветовавшись с мистером Кренчером и узнав, что он того же мнения, мисс Просс вошла в сопровождении своего кавалера к «Доброму Бруту, республиканцу древности».
Мельком оглянувшись вокруг, они увидели закопченные лампы; в одном углу несколько человек, с трубками в зубах, играли в засаленные карты и пожелтевшее домино; в другом – рабочий с обнаженной грудью и голыми руками, густо замазанный сажей, читал вслух газету, а кучка народу вокруг него слушала. Одни в полном вооружении, другие сложили оружие в сторону; двое или трое посетителей, припав грудью на стол, спали; их мохнатые черные куртки, высоко приподнятые на плечах, в этом положении делали их чрезвычайно похожими на спящих медведей или собак. В такую обстановку вошли наши двое иностранцев и, подойдя к прилавку, указали, что им нужно.
Покуда им отмеривали вино, один из людей, сидевших в углу со своим собеседником, встал и собрался уходить. Проходя, он очутился лицом к лицу с мисс Просс. Как только она его увидела, из груди ее вырвался крик и она всплеснула руками.
Вмиг вся компания вскочила на ноги. Если бы кто-нибудь кого-нибудь убил из-за несходства во мнениях, это никому здесь не показалось бы странным. Поэтому все смотрели, где же тот, кого укокошили, но вместо этого увидели мужчину и женщину, таращивших глаза друг на друга. Мужчина был по всем внешним признакам француз и чистейший республиканец, а женщина, несомненно, англичанка.
Что именно было сказано в этот торжественный момент посетителями «Доброго Брута, республиканца древности», того ни мисс Просс, ни ее спутник, конечно, не поняли бы, даже если бы прислушивались самым внимательным образом: по-халдейски ли тут говорят или по-eврейски, им это было все равно, они знали только, что говор был громкий и очень быстрый. Впрочем, они были в таком изумлении, что даже и не слушали ничего; и не одна мисс Просс пришла в такое волнение, но и мистер Кренчер, со своей стороны, также остолбенел от удивления.
– Что это значит? – проговорил наконец человек, по поводу которого мисс Просс подняла крик. Он произнес эти слова отрывистым, недовольным тоном, но вполголоса и по-английски.
– О Соломон, милый Соломон! – воскликнула мисс Просс, опять всплеснув руками. – Сколько лет я тебя не видала, не слыхала, и тебя ли я вижу!
– Не зови меня Соломоном. Разве ты желаешь моей погибели? – прошептал он, украдкой озираясь вокруг с испуганным видом.
– Братец, братец! – сказала мисс Просс, ударяясь в слезы. – Когда же я была так черства к тебе, чтобы ты мог задавать мне такой жестокий вопрос!
– Так придержи свой несносный язык и выйдем отсюда, коли желаешь со мной говорить, – сказал Соломон. – Отдавай деньги за вино и уходи. Это кто же с тобой?
Мисс Просс, печально качая головой и любящим оком взирая на далеко не любезного братца, проговорила сквозь слезы:
– Это мистер Кренчер.
– Так пускай и он уходит, – сказал Соломон. – Чего он уставился на меня, словно я привидение с того света?