– Я все-таки имею надежду, – сказал ему Сидни, – что имя и влияние доктора Манетта могут оказать ему такую же поддержку на завтра… Вы говорили, что его завтра же потребуют в суд, мистер Барсед?
– Да, кажется, так.
– …такую же поддержку на завтра, какую оказали сегодня. Но может случиться, что не окажут. Признаюсь, мистер Лорри, я совсем сбит с толку тем обстоятельством, что доктор Манетт не имел силы предупредить этот арест.
– Может быть, он ничего не знал о нем заранее, – сказал мистер Лорри.
– А это уже само по себе крайне тревожное обстоятельство, принимая во внимание, как его интересы тождественны с интересами его зятя.
– Это правда, – сказал мистер Лорри, поглаживая себя дрожащей рукой по подбородку и вперив смущенный взор в Картона.
– Словом, – сказал Сидни, – время теперь такое отчаянное, что приходится играть в азартные игры и ставить отчаянные ставки. Пускай доктор играет наверняка, а я буду играть на проигрыш. Ничью жизнь покупать здесь не стоит. Сегодня человека триумфально принесут домой на руках, а завтра его же могут осудить на казнь. И вот я решился в крайнем случае сыграть в азартную и поставить себе такую ставку: завести приятеля в Консьержери. И приятелем этим я намерен взять себе мистера Барседа.
– Вы должны наперед заручиться хорошими картами, сэр, – сказал шпион.
– А вот посмотрим, какие у меня карты… Мистер Лорри, вы знаете, какая я негодная скотина; дайте мне немножко водки.
Водку принесли; он выпил рюмку, потом выпил другую, задумался и отодвинул от себя графин.
– Мистер Барсед, – продолжал он вдумчивым тоном человека, действительно разбирающего в руке сданные ему карты, – Тюремная Овца, лазутчик при республиканских комитетах, играет роль то тюремного сторожа, то арестанта, но всегда шпион и тайный доносчик; тем более ценный для своих доверителей, что он англичанин и как таковой считается менее доступным подкупу, нежели француз; при всем том мистер Барсед известен своим здешним хозяевам под фальшивым именем. Это очень хорошая карта. Мистер Барсед, ныне состоящий на службе при республиканском правительстве Франции, прежде служил аристократическому правительству Англии, то есть врагам Франции и свободы. Это отличная карта. Подозрительность здесь в большой моде, а я могу доказать ясно как день, что мистер Барсед и поныне состоит на жалованье у аристократического правительства Англии, что он шпион Питта[31], предательский враг республики, пригревающей его на своей груди, английский изменник и причина всяких бед, о котором так много толкуют и никак не могут отыскать. Это уж такая карта, которую не побьешь. Прямо козырная. Вы вникли в то, какие у меня карты, мистер Барсед?
– Я еще не понял вашей игры, – отвечал шпион с некоторым беспокойством.
– Я хожу с туза: доношу на мистера Барседа ближайшему участковому комитету. А у вас какие карты, мистер Барсед? Посмотрите хорошенько, не торопитесь.
Он подвинул к себе графин, налил рюмку водки и выпил. Он видел, что шпион боится, как бы он не напился пьян до отчаянности и не пошел сию минуту доносить на него. Заметив это, он налил себе еще рюмку и тотчас же выпил ее.
– Рассмотрите ваши карты как можно внимательнее, мистер Барсед. Не спешите.
У мистера Барседа на руках были такие плохие карты, о которых Сидни Картон даже и не знал. Лишившись в Англии своего честного заработка по той причине, что уж слишком часто лжесвидетельствовал понапрасну, а вовсе не потому, чтобы не находил на родине применения своим талантам (мы в Англии ведь с очень недавнего времени начали хвастаться тем, что не нуждаемся в шпионах), Барсед знал, что оттого он и отправился в чужие края и поступил на службу во Франции. Сначала он действовал в качестве подстрекателя и шпиона среди соотечественников, потом постепенно стал подстрекателем и шпионом среди местного населения. Он знал, что при прошлом, ныне упраздненном, правительстве его приставили лазутчиком к предместью Сент-Антуан, и в особенности к винной лавке Дефаржа; тогдашняя бдительная полиция снабдила его даже такими важными сведениями касательно тюремного заключения доктора Манетта, его освобождения и истории его жизни, чтобы с помощью этих сведений он был в состоянии вступить в интимную беседу с Дефаржами; он помнил, как пробовал завязать знакомство с мадам Дефарж и как потерпел поражение в этом деле. Он всегда с ужасом вспоминал, что эта страшная женщина не покидала своего вязания во все время, пока он с ней разговаривал, и при этом поглядывала на него самыми зловещими глазами. С тех пор он десятки раз видел, как она, являясь в комитет Сент-Антуанского квартала, предъявляла там свои вязаные списки и обличала различных лиц, которых гильотина каждый раз после этого стирала с лица земли. Он отлично знал, что и ему угрожает такая же опасность; что бежать не удастся; что он, под тенью этой секиры, как бы связан по рукам и ногам; и, невзирая ни на какие его старания и подыгрывания воцарившемуся террору, одного слова было достаточно, чтобы его раздавить. Если на него донесут, да еще на таких серьезных основаниях, какие сейчас были перед ним изложены, он предчувствовал, что ужасная женщина, беспощадный характер которой был ему довольно известен, предъявит против него свой вязаный список и сразу лишит его всякой надежды на спасение своей жизни. Секретные агенты вообще бывают пугливы, а тут у него на руках было такое собрание карт пиковой масти, что было от чего смертельно побледнеть игроку, разбиравшему эти карты.
– Как видно, карточки ваши не нравятся вам, – сказал Сидни с полнейшим хладнокровием. – Будете играть?
– Полагаю, сэр, – сказал шпион самым униженным тоном, обращаясь к мистеру Лорри, – полагаю, что мне позволительно обратиться к джентльмену ваших лет и вашей благодушной наружности с просьбой поставить на вид этому другому джентльмену, который гораздо моложе вас, что ему ни под каким видом неприлично пускать в ход того козырного туза, о котором он сейчас говорил. Я сознаюсь, что я шпион, и знаю, что это ремесло считается постыдным, хотя надо же кому-нибудь исполнять его. Но… ведь этот джентльмен не шпион, так зачем же он намерен так себя унизить, чтобы сыграть роль шпиона?
– Смотрите, мистер Барсед, – сказал Картон, принимая на себя обязанность отвечать ему и взглянув на часы, – через несколько минут ведь я пойду с козырного туза, и даже без зазрения совести.
– Я бы мог надеяться, господа, – сказал шпион, все-таки желая втянуть в разговор мистера Лорри, – что из уважения к моей сестре…
– Я не мог бы искреннее выразить мое уважение к вашей сестре, как избавив ее окончательно от такого брата, – сказал Сидни Картон.
– Вы так думаете, сэр?
– Думаю положительнейшим образом.
Вкрадчивые манеры шпиона, составлявшие странный контраст с его преднамеренно грубой одеждой и, вероятно, с обычным его способом обращения, решительно разбивались о неприступную загадочность Картона, которого не могли раскусить даже люди гораздо более умные и благородные.
Шпион растерялся и не находил слов, а Картон между тем снова принял вид игрока, рассматривающего свои карты, и сказал:
– Сейчас только я сообразил, что у меня имеется еще одна очень хорошая карта помимо тех. Кто этот ваш друг и приятель и также Тюремная Овца, который сам рассказывал, как он пасется в провинциальных тюрьмах?
– Француз. Вы его совсем не знаете, – отвечал шпион проворно.
– Француз… э-э? – повторил Картон задумчиво и притворяясь, что не обращает на него внимания, хоть и вторит его словам. – Француз? Что ж, может быть.
– Уверяю вас, что он француз, – подхватил шпион с прежней поспешностью, – хоть это и не важно.
– Хоть это и не важно, – повторил опять Картон как бы машинально. – Хоть это… и… не важно… Ну да, конечно, не важно. Однако ж его лицо мне знакомо.
– Не думаю, и даже уверен, что нет. Этого быть не может! – сказал шпион.
– Быть… не… может, – пробормотал Сидни Картон, опять наливая себе рюмку (по счастью, она была маленькая). – Быть не может? Он хорошо говорит по-французски. Однако ж мне показалось, будто он не здешний, а?
– Провинциал, – сказал шпион.
– Нет, иностранец! – крикнул вдруг Картон, хлопнув ладонью по столу, и в ту же секунду его озарило воспоминание. – Это Клай! Переодетый, но я его узнал; он тоже был на суде во время уголовного процесса в Олд-Бейли.
– Позвольте вам сказать, сэр, вы слишком увлекаетесь! – сказал Барсед с улыбкой, от которой его орлиный нос еще резче склонился на сторону. – На этот раз я могу положительно опровергнуть вас. Теперь дело прошлое, и я не стану скрывать, что Клай действительно был в то время моим сотоварищем по службе. Но он умер несколько лет тому назад. Я за ним ухаживал во время его последней болезни. А похоронили его в Лондоне, в приходе Святого Панкратия. Он был так непопулярен в народе, что подлая чернь в ту пору помешала мне участвовать в его похоронах. Но я своими руками клал его в гроб.
Тут мистер Лорри заметил на стене очень странную тень. Оглянувшись, чтобы узнать, откуда она взялась, он увидел, что щетинистые волосы на голове мистера Кренчера вдруг поднялись и стали дыбом.
– Надо же быть благоразумным и сдаться на очевидность, – продолжал шпион. – Чтобы доказать, насколько вы ошибаетесь в вашем неосновательном предположении, я сейчас выложу перед вами свидетельство о погребении Клая, которое я с тех пор случайно ношу в своем бумажнике. – С этими словами он поспешно вынул и открыл свой бумажник. – Вот оно. Посмотрите, посмотрите сами. Можете и в руки взять и убедиться, что оно не подложное.
Мистер Лорри увидел в эту минуту, как странная тень удлинилась, выросла и сам мистер Кренчер поднялся с места и выступил вперед. Прическа его приняла такой диковинный вид, как будто «криворогая корова чесала его рогами», как говорится в сказке про «Домик, выстроенный Джеком».
Незаметно для шпиона мистер Кренчер приблизился к нему и тронул его за плечо, точно призрак судебного пристава.