Выйдя в другую комнату, он вдруг обернулся к провожавшим его мистеру Лорри и доктору Манетту и сказал, обращаясь к последнему:
– Вы еще вчера пользовались значительным влиянием, доктор Манетт; попробуйте, нельзя ли еще что-нибудь предпринять. Эти судьи и прочие власть имущие относятся к вам дружелюбно и очень высоко ставят ваши заслуги. Разве это не важно?
– От меня не скрывали ничего, что касалось Чарльза. Меня положительнейшим образом обнадежили, что я его спасу; и ведь я уж спас его?
Он произносил свой ответ крайне медленно и с видимым усилием.
– Попробуйте сызнова. Не много остается часов от настоящей минуты до завтрашнего полудня, но все-таки вы попытайтесь.
– Я и хочу попытаться. Ни минуты не буду медлить.
– И отлично. При вашей энергии мало ли каких великих дел можно наделать. Я видел такие случаи… хотя, впрочем, – прибавил он со вздохом и улыбнулся, – не такие уж важные случаи, как настоящий. Однако ж попробуйте! Хоть жизнь и недорого стоит, если прожить ее без толку, но для такой жизни стоит потрудиться. Иначе и жить не стоило бы.
– Я пойду, – сказал доктор Манетт, – сначала прямо к обвинителю и к председателю, а потом отправлюсь к другим, которых лучше не назову… И, кроме того, напишу…
Однако постойте, ведь теперь на улицах справляют какое-то торжество, стало быть, до вечера никого не застанешь и ничего не добьешься.
– Это правда. Во всяком случае, надежды на успех довольно мало, так что едва ли вы что-нибудь потеряете, подождав до вечера. А я все-таки желал бы узнать, как идет дело, хотя я лично ничего хорошего не жду… Когда примерно будете вы иметь возможность повидаться с этими грозными властями, доктор Манетт?
– Как только стемнеет. Надеюсь, что часа через два это случится.
– Нынче темнеет уже в пятом часу. Растянув немного положенный вами срок, если я приду к мистеру Лорри, например, часов в девять, могу ли я надеяться узнать о вашей деятельности через нашего друга или от вас самих?
– Можете!
– Ну, желаю вам успеха!
Мистер Лорри пошел провожать Картона до наружной двери и, тронув его за плечо, заставил обернуться.
– Я потерял всякую надежду, – сказал старик тихим и скорбным голосом.
– И я также.
– Если бы кто-нибудь из этих власть имущих или хотя бы все они вместе были расположены пощадить его… а это так маловероятно, потому что для них его жизнь и вообще человеческая жизнь ничего не значит! И то я сомневаюсь, чтобы возможно было его спасти после того документа, который мы прослушали на суде.
– И я того же мнения. В этом реве толпы мне послышался лязг гильотины.
Мистер Лорри оперся рукой о косяк и припал лицом на руку.
– Не печальтесь так, – сказал Картон очень ласково, – не горюйте. Я подал эту мысль доктору Манетту, чтобы ободрить его, и потом, я думаю, что когда-нибудь ей от этого будет легче. Иначе она может подумать, что «о его жизни не довольно позаботились и допустили его погибнуть по нерадению», и такие мысли могут ее тревожить.
– Да, да, да! – отвечал мистер Лорри, осушая глаза. – Вы правы. Но он все-таки погибнет. По-настоящему нет никакой надежды.
– Да, он погибнет, и надежды нет никакой! – ответил Картон и твердой поступью стал спускаться с лестницы.
Глава XII. Тьма
Сидни Картон остановился на улице, не сразу решив, куда идти.
«В банкирской конторе Тельсона надо быть к девяти часам, – сказал он себе в раздумье. – Тем временем не будет ли полезно кое-где показаться? Сдается мне, что это будет кстати. Пускай здешние обыватели знают, что в Париже есть такой человек, как я. Такая предосторожность нелишняя и даже может послужить необходимой подготовкой. Но, чур, не спешить и ничего не делать наобум. Сперва хорошенько обдумаю, как поступить».
Задержав шаг, увлекавший его к намеченной цели, он раза два тихо прошелся взад и вперед по улице в наступавших сумерках и сообразил, какие последствия могут иметь задуманные им действия. Результат оказался удовлетворительным.
– Да, – молвил он в конце концов, – надо, чтобы они знали, что в Париже существует такой человек, как я. – И пошел прямо в квартал Сент-Антуан.
Поутру он слышал, как Дефарж говорил, что он виноторговец в предместье Сент-Антуан. Для человека, давно знакомого с городом, нетрудно было отыскать лавку Дефаржа, не прибегая к расспросам. Найдя этот дом и запомнив его положение, Картон ушел из тесных переулков этого квартала, пообедал в ресторане и после обеда лег спать. В первый раз с очень давнего времени он обошелся без крепких напитков. Со вчерашнего вечера он пил лишь немного легкого вина, а водку накануне медленно вылил на очаг камина у мистера Лорри в знак того, что навсегда покончил с этой забавой.
Было уже семь часов вечера, когда он проснулся со свежими силами и снова вышел на улицу. На пути в предместье Сент-Антуан он остановился у окна магазина, где было зеркало, и слегка поправил на себе бант широкого галстука, воротник и растрепанную прическу, после чего отправился прямо к Дефаржу и вошел в его лавку.
Случилось так, что из посетителей никого не было, исключая Жака Третьего, с вечно шевелившимися пальцами и скрипучим, каркающим голосом. Этот человек, бывший поутру в числе присяжных, стоял у прилавка, пил вино и беседовал с супругами Дефарж. Месть также участвовала в разговоре в качестве непременного члена совещаний. Картон вошел, уселся и на очень ломаном французском языке спросил себе небольшую порцию вина. Мадам Дефарж беспечно оглянулась на него, потом посмотрела внимательнее, потом еще внимательнее, наконец, подошла к нему в упор и осведомилась, что бишь он заказал.
Он повторил свое требование в тех же выражениях.
– Англичанин? – молвила мадам Дефарж, вопросительно подняв свои черные брови.
Он посмотрел на нее озабоченным взглядом, как будто с большим трудом вникал в каждый звук французской речи, потом, притворившись, что насилу понял ее вопрос, отвечал с сильным британским акцентом:
– Да, сударыня, да, я англичанин.
Мадам Дефарж вернулась к своей конторке и стала доставать вино, а он взял со стола якобинскую газету и, водя по ней пальцем, сделал вид, что нелегко ему разбирать, что тут напечатано, и явственно расслышал, как она сказала своим собеседникам:
– Клянусь вам, ни дать ни взять Эвремонд!
Дефарж подал ему вино и пожелал доброго вечера.
– Что?
– Добрый вечер, я говорю.
– О-о! Добрый вечер, гражданин, – отозвался Картон, наполняя себе стакан. – А-а! Доброе вино. За здоровье республики!
Дефарж отошел обратно к конторке и сказал:
– Да, пожалуй, есть сходство.
Жена сурово возразила на это:
– Я тебе говорю, очень даже похож.
Жак Третий примирительно заметил:
– Вам оттого так показалось, что вы уж больно много о нем думаете.
А бойкая Месть прибавила со смехом:
– Вот правда! И с каким же удовольствием ты думаешь о том, что завтра поутру еще разок увидишь его!
Картон продолжал медленно водить пальцем по газете, и по лицу его было видно, что он совершенно поглощен этим мудрым занятием. Собеседники, все четверо облокотясь о прилавок и близко наклонясь друг к другу головами, разговаривали очень тихо. Потом они помолчали некоторое время, пристально глядя на незнакомого посетителя, но, видя, что он не отрывается от газеты и сильно заинтересовался рассуждениями якобинского редактора, они успокоились и возобновили свою беседу.
– Твоя жена правду говорит, – заметил Жак Третий, – к чему останавливаться на полдороге? Это очень сильно сказано. В самом деле, к чему останавливаться?
– Ну хорошо, – рассуждал Дефарж, – где-нибудь надо же будет остановиться? Стало быть, весь вопрос в том, где и на чем?
– На поголовном истреблении, – сказала мадам Дефарж.
– Великолепно! – прокаркал Жак Третий.
Месть также выразила горячее одобрение.
– Истребление – вещь хорошая, что и говорить, – сказал Дефарж не без смущения, – вообще я против этого ничего не имею. Но этот доктор столько уж пострадал, ты сама видела сегодня – ведь ты наблюдала за ним, пока читали его показание.
– Видела, как же! – отвечала она гневно и презрительно. – И лицо его наблюдала очень хорошо. И заметила по лицу, что он не искренний друг республики. Пусть-ка он сам получше наблюдает за своим лицом.
– И дочь его ты также видела, – сказал Дефарж умоляющим тоном. – Ты заметила, в каком мучительном волнении была его дочь? Каково же ему было смотреть на это!
– И за дочерью тоже наблюдала! – сказала мадам Дефарж. – Да и не раз я наблюдала за его дочерью: видела я ее и сегодня, и в другое время. Смотрела на нее и в суде, и на улице, у тюрьмы. Стоит мне только пальцем шевельнуть…
Картон не отрывал глаз от газеты, но ему показалось, что она подняла палец и потом с треском ударила им по прилавку, подражая падению секиры.
– Прелесть что за гражданка! – прокаркал присяжный.
– Она ангел, вот что! – сказала Месть и заключила ее в объятия.
– Что до тебя, – продолжала мадам Дефарж, с неумолимой суровостью обращаясь к мужу, – если бы дело от тебя зависело – чего, по счастью, нет, – ты бы и теперь отпустил этого человека на свободу.
– Нет! – возразил Дефарж. – Хотя бы стоило для этого только поднять вот эту рюмку, я бы ее не поднял. Но зато я бы на этом и остановился. Я говорю, пора остановиться.
– Так слушайте же, – сказала мадам Дефарж гневно, – слушай, ты, Жак, и ты, Месть. Эта самая порода за многие свои преступления, тиранства и злодейства давным-давно обречена по моим спискам на полное исчезновение и истребление. Спросите у моего мужа, так ли это?
– Это так, – подтвердил Дефарж, прежде чем его спросили.
– В самом начале великих дней, когда пала Бастилия, он нашел там документ, прочитанный сегодня на суде, и принес его с собой домой. Когда все разошлись, среди ночи, при запертых дверях, мы с ним прочли эту тетрадь вот тут, на этом самом месте, под этой лампой. Спросите его, так ли это?