Да, вот еще что: Корэмицу по поручению своего господина продолжал подглядывать за обитателями того бедного жилища, и ему удалось выведать немало нового. В один прекрасный день, представ перед Гэндзи, он сообщил ему следующее:
- Установить, кто там живет, мне так и не удалось. По всей видимости, они от кого-то скрываются. Иногда дамы, не зная, чем занять себя, выходят в южную галерею, где есть решетки с открывающимися верхними створками, и, заслышав шум проезжающей кареты, выглядывают наружу. Время от времени к ним выходит и та особа, которая, как мне кажется, является их госпожой. Я не сумел хорошенько разглядеть ее, но похоже, что она весьма миловидна. Однажды, заметив проезжающую по улице карету с передовыми, девочки-служанки закричали поспешно: «Ах, госпожа Укон, скорее же, посмотрите! Ведь это господин То-но тюдзё проезжает мимо». На крик вышла прислужница постарше, весьма достойной наружности замахала на них руками: «Тише, тише! Почему вы решили, что это он? Сейчас я сама взгляну». С этими словами она заторопилась на галерею. А надо сказать, что проходят туда обычно по особому мостику, вроде перекидного. Женщина двигалась очень быстро и, не заметив, как подо ее платья за что-то зацепился, споткнулась и чуть не упала вниз. «Ох уж этот бог Кадзураки![11]», - рассердилась она - и желания смотреть на улицу как не бывало.
Проезжающий господин был облачен в носи и окружен свитой. «Это такой-то, а это такой-то», - называли девочки-служанки его спутников, поскольку имена, которые они произносили, и в самом деле принадлежали телохранителям и челядинцам господина То-но тюдзё, никаких сомнений быть не могло - проезжал действительно он, - рассказывал Корэмицу.
- Ах, когда б я сам увидел его карету! - вздохнул Гэндзи, и тут голове его мелькнула смутная догадка: « А что, если это та самая женщина которую То-но тюдзё не может забыть?» Заметив, что Гэндзи заинтересован, Корэмицу продолжал:
- Я вступил в сношения с одной из тамошних прислужниц, и это помогло мне ознакомиться с домом до мельчайших подробностей. Однако хожу я туда с таким видом, будто и ведать не ведаю об истинном положении дел, и молодая особа уверена, что ей удалось-таки провести меня, внушив мне мысль, будто все дамы, живущие в доме, равны по положению. Но как ни радуются они, полагая, что сумели ловко всех обмануть, все равно то одна, то другая из девочек-служанок, вдруг забывшись, начинает обращаться к госпоже с почтительностью, уместной лишь в разговоре со знатной особой. О, как они принимаются тогда суетиться, пытаясь отвлечь от нее внимание, как стараются уверить, будто никого, кроме них, обычных прислужниц, в доме нет!.. - смеясь, рассказывал Корэмицу.
- Когда я в следующий раз приеду навестить монахиню, дашь и мне посмотреть сквозь ограду, - попросил Гэндзи. «По всей видимости, эта женщина поселилась там временно, - думал он, - но, судя по ее нынешнему жилищу, она-то скорее всего и принадлежит к низшим из низших, которые, как говорилось в ту ночь, и внимания недостойны. Но вдруг она хороша собой, умна? Разве не заманчиво неожиданно обнаружить прелестное существо в таком месте?»
Корэмицу почитал первейшей обязанностью своей предупреждать любое желание господина, а будучи к тому же человеком, не менее хозяина своего искушенным в любовных делах, он, проявив немалую изобретательность и ловкость, в конце концов, правда с большим трудом, добился того, что Гэндзи начал посещать тот дом. Но подробности, право же, утомительны, и я по обыкновению своему их опускаю.
Не спрашивая женщину, кто она, Гэндзи не открывал ей и своего имени. Приходил он к ней в простом платье и - что самое необыкновенное - пешком. «Такого еще не бывало!» - дивился Корэмицу и обычно уступал своего коня Гэндзи, а сам бежал рядом.
- Может ли уважающий себя любовник приходить на свидание пешком? А если меня кто-нибудь увидит? - ворчал он, но Гэндзи, не желая никого посвящать в свою тайну, брал с собой лишь того самого приближенного, который когда-то сорвал для него цветок «вечерний лик», и мальчика-слугу, никому в тех местах не известного. Опасаясь, что тайна его будет раскрыта, Гэндзи не заходил даже в соседний дом.
Тем временем женщина терялась в догадках, не зная, чем объяснить столь странную скрытность. Она украдкой отправляла кого-нибудь следом за посланными Гэндзи, надеясь узнать, где живет ее возлюбленный, поручала слуге выведать, куда уводит его рассветная тропа, но тщетно - ее соглядатаи неизменно оказывались обманутыми. Между тем Гэндзи все более привязывался к женщине, видеть ее стало для него необходимостью, он беспрестанно помышлял о ней и, кляня себя за недостойное легкомыслие, все же время от времени наведывался в бедное жилище за кипарисовым забором. Так, на этой стезе теряют голову и благонравнейшие из людей. Гэндзи, никогда не забывавший о приличиях и старавшийся не навлекать на себя осуждения, ныне испытывал такие муки страсти, что и сам дивился: расставаясь утром с возлюбленной, он с трудом дожидался вечера, невыносимо тягостными казались ему дневные часы. Он пытался, как мог, охладить свой пыл, говоря себе: «Остановись! Разве стоит она подобных безумств?» Женщина была кротка и послушна, но, пожалуй, ей недоставало живости ума и уверенности в себе. Она казалась совсем юной, но неискушенной ее тоже назвать было нельзя. Вряд ли она могла принадлежать к знатному роду. «Но что же тогда так влечет меня к ней?» - беспрестанно недоумевал Гэндзи.
Отправляясь на свидания с возлюбленной, он старался до неузнаваемости изменить свою внешность, переодевался в грубое охотничье платье[12], скрывал лицо, приходил же и уходил ночью, когда все в доме спали, так что у женщины порой возникало опасение: уж не оборотень ли это, какие бывали в старину? Однако даже случайное прикосновение убеждал» ее в том, что перед ней человек, причем человек отнюдь не простого звания. «Но кто же он?»
Ее подозрения пали на Корэмицу: «Этот молодой повеса, живущий по соседству, наверняка здесь замешан». Но того, казалось, совершенно не занимало происходящее, словно и не подозревая ни о чем. он по-прежнему посещал их дом в поисках собственных развлечений, и женщине оставалось недоумевать и теряться в догадках: «Что же все это значит?» Но не знал покоя и Гэндзи: «А вдруг, усыпив бдительность мою своей покорностью, она внезапно скроется? Где мне искать ее тогда? Этот дом - не более чем временное пристанище, она может покинуть его в любое время, и я не уверен, что меня поставят об этом в известность…» Разумеется, если бы действительно произошло нечто подобное и Гэндзи, бросившись на поиски, вынужден был отступить, так ничего и не добившись, он скорее всего легко примирился бы с тем, что блаженство, дарованное ему судьбой, оказалось столь быстротечным, но пока он и помыслить об этом не мог без ужаса. В те ночи, когда, отдавая дань приличиям, Гэндзи воздерживался от свиданий, невыносимая тревога овладевала всем его существом, порой он был близок к безумию. «А не перевезти ли ее тайно в дом на Второй линии? - думал он. - Несомненно, люди сразу же начнут судачить и неприятностей не избежать. Но ни к одной женщине еще не влекло меня с такой силой. Какое же предопределение соединило нас?»
- Позвольте мне найти какое-нибудь тихое местечко, где нам не нужно будет опасаться свидетелей, - предлагал Гэндзи, но женщина, беспомощно глядя на него, отвечала:
- Все это слишком неожиданно. Ваши речи ласкают слух, но вы ведете себя так странно, это пугает меня…
- В самом деле, - улыбался Гэндзи, - кто же из нас лисица-оборотень? Не противься же моим чарам, - ласково говорил он, и женщина покорялась ему, думая: «Что ж, видно, так тому и быть».
«Да, она готова уступить любому моему желанию, каким бы необычным, даже нелепым оно ни было. Удивительно трогательное свойство», - думал Гэндзи, и снова возникало у него подозрение: уж не ее ли То-но тюдзё называл «вечным летом»? Ему вспомнилось все, что тот рассказывал, но, понимая, что у женщины могли быть свои причины таиться, он не решался докучать ей расспросами.
Трудно было себе представить, чтобы такая женщина оказалась способной вдруг обидеться и уехать неизвестно куда, но, как знать, возможно, она и изменилась бы, если б Гэндзи стал навещать ее реже, оставляя надолго одну. Сам-то он полагал, что иные увлечения - возникни они у него - лишь умножили бы его нежность к ней.
Пятнадцатой ночью Восьмой луны яркий лунный свет, просачиваясь сквозь редкую деревянную кровлю, заливал все уголки дома, отчего и без того необычная обстановка казалась Гэндзи совсем уж диковинной. Ночь близилась к концу. В соседнем доме, видно, проснулись. Послышался непривычно грубый мужской голос:
- Ну и холода наступили! В нынешнем году дела идут из рук вон плохо! В провинцию ехать тоже бессмысленно… Да, надежд никаких. Эй, сосед, слышишь? - такие примерно фразы долетали до слуха Гэндзи.
Люди вставали, готовые приступить к своим жалким каждодневным трудам, тут же за стеной слышался шум, раздавались громкие голоса, и женщина совсем смутилась. Какая-нибудь надменная, привыкшая к роскоши особа на ее месте сквозь землю готова была бы провалиться от стыда. Но ни тяготы житейские, ни невзгоды, ни горести не ожесточали кроткого сердца возлюбленной Гэндзи. Нежная, девически хрупкая, она словно не понимала, что происходит вокруг, не замечала ни скудного убранства покоев, ни бесцеремонной шумливости соседей, и это пленяло Гэндзи куда больше, чем если бы она стыдилась и краснела.
Почти у самого изголовья громче шагов бога Грома застучали ступы по которым яростно колотили ногами.
«Отроду не слыхивал ничего подобного!» - подумал Гэндзи, прислушиваясь к этому грохоту, которого происхождение оставалось для него тайной. Множество других, не менее странных звуков доносилось до его слуха. Со всех сторон слышались приглушенные расстоянием удары вальков, которыми отбивали грубые полотняные одежды; по небу с громкими криками летели дикие гуси…