[4] падали на плечи, придавая ее облику особую изысканность. Право, будь они длинными, это скорее повредило бы ей.
Рядом с монахиней сидели две миловидные прислужницы, тут же резвились девочки, то вбегая в дом, то выскакивая наружу. Вот одна из них - лет как будто около десяти - вбегает в покои. Одетая в мягкое белое нижнее платье и верхнее цвета керрия[5], она выделяется особенной миловидностью, обещая со временем стать настоящей красавицей. Девочка подбегает к монахине - волосы рассыпались по плечам, словно раскрытый веер, щеки пылают…
- Что приключилось? Поссорилась с детьми? - поднимает глаза монахиня.
«Наверное, это ее дочь», - предполагает Гэндзи, подметив черты сходства в их лицах.
- Инуки выпустила моих воробышков, тех, которые под корзиной сидели! - жалуется девочка. Видно, что раздосадована она не на шутку.
- Опять эта негодница виновата, - сердится одна из прислужниц. - То и дело приходится бранить ее. Куда же они могли улететь? Такие милые, почти совсем уже ручные. Как бы ворона не поймала…
И она направляется к выходу. Густые блестящие волосы ниспадают почти до самого пола. Судя по всему, она весьма недурна собой. Остальные называют ее кормилицей Сёнагон, очевидно, она присматривает за девочкой.
- Что за неразумное дитя! Разве можно так себя вести? Ты совершенно не задумываешься над тем, что не сегодня завтра оборвется моя жизнь, и беспокоишься только о воробьях! А ведь сколько раз говорила я тебе: «Наказание не замедлит…»[6] О, как это грустно! - И, тяжело вздохнув, монахиня подзывает девочку к себе.
Та приближается. Личико ее прелестно, брови туманятся легкой дымкой[7], открытый лоб и по-детски откинутые назад волосы удивительно хороши. «Посмотреть бы на нее, когда вырастет», - думает Гэндзи, не сводя глаз с этого милого существа, и вдруг замечает, что девочка поразительно похожа на владычицу его тайных дум. Не этим ли сходством и пленила она его воображение? Слезы навертываются у него на глазах. Между тем монахиня, поглаживая девочку по волосам, говорит:
- Какие чудные волосы! Хотя ты так не любишь, когда их расчесывают. Увы, ты совсем еще дитя, и это не может не беспокоить меня. В твои годы следует быть взрослее. Твоя покойная мать в двенадцать лет осталась без отца - да, такое горе! - но она в ту пору уже многое понимала. А коли я покину тебя теперь, как ты будешь жить одна в этом мире?
Слезы текут по ее щекам, и вряд ли кто-то остался бы равнодушным, на нее глядя.
Посмотрев на монахиню, девочка смущенно опускает голову, и блестящие, дивной красоты волосы закрывают ее лицо.
Не в силах роса
Исчезнуть, оставив в мире
Этот нежный росток.
Ведь не дано ей узнать,
Где найдет он себе приют…
- О, как это верно! - вздыхают, роняя слезы, прислужницы, и кто-то них отвечает:
Неужели роса
Решится наш мир покинуть,
Не успев и узнать,
Что с этим юным росточком
Станет в грядущие годы?
Тут входит монах Содзу.
- Разве можно сидеть здесь, у всех на виду? - пеняет он дамам. - Именно сегодня вы почему-то решили устроиться у самой галереи! А между тем наверху в келье досточтимого старца изволит находиться сам Гэндзи-но тюдзё, которого пытаются исцелить от лихорадки посредством соответствующих обрядов. Мне только что сообщили об этом. Его посещение окружено строгой тайной, и я ничего не знал, а то бы непременно поспешил засвидетельствовать ему свое почтение.
И монахиня, воскликнув:
- О ужас! Надеюсь, нас никто не видел! - торопливо опускает шторы.
- Блистательный Гэндзи, о котором столько говорят в мире! Наконец-то и нам представляется случай поглядеть на него! Если верить слухам, красота его такова, что далее отрекшийся от мира монах, увидав его, способен забыть о мирских печалях и почувствовать прилив новых жизненных сил. Что ж, отправляюсь к нему с поклоном.
Услыхав, что монах выходит, Гэндзи поспешил вернуться.
«Какое милое существо! Должно быть, моим приближенным, этим любителям приключений, случай часто дарит столь же нечаянные встречи. Ведь я так редко выезжаю, и вот… Право, мог ли я ожидать? - изумлялся он. - И все же… Как хороша эта девочка! Хотел бы я знать, кто она? Увы, никто другой не мог бы стать утешением моих дней и ночей, заменив мне ту, к которой тщетно стремится сердце…» - Раз возникнув, эта мысль глубоко запала ему в душу.
Гэндзи уже лег почивать, когда служка монаха Содзу вызвал Корэмицу. Келья была столь тесна, что Гэндзи слышал каждое его слово:
- Мой господин просит передать благороднейшему господину Тюдзё следующее: «Я был чрезвычайно огорчен, узнав о том, что господин Тюдзё, соблаговолив почтить своим посещением сии окрестности, проехал мимо моего бедного жилища. Разумеется, несмотря на это, я должен был немедленно засвидетельствовать ему свое почтение, и извинить меня может лишь столь прискорбное для меня обстоятельство, что, зная о моем затворничестве в здешней обители, господин Тюдзё тем не менее изволил окружить свой приезд строжайшей тайной. Право, жаль, что он не счел более уместным постелить свою подстилку из трав в моей хижине…»
- Уже более десяти дней я страдаю от жестоких приступов лихорадки. С каждым разом переносить их становилось все мучительнее, и наконец, поддавшись на уговоры близких, я поспешил сюда. Понимая, что досточтимый старец, будучи человеком необыкновенным, огорчится несоизмеримо больше обычного монаха, коли заклинания не возымеют желанного действия, я намеревался сохранить свое посещение в тайне. Но теперь ничто не мешает мне навестить господина Содзу, - передал настоятелю Гэндзи. И тот не замедлил явиться.
Этот монах принадлежал к стариннейшему столичному семейству и пользовался большим влиянием в мире, поэтому Гэндзи чувствовал себя в его присутствии довольно неловко. Да и в самом деле - принимать столь важную особу в простом дорожном платье…
Рассказывая об уединенной жизни в горах, настоятель сказал между прочим:
- Моя тростниковая хижина ничем не лучше этой, но смею думать, что журчащий рядом прохладный ручей достоин даже вашего внимания…
Столь велика была его настойчивость, что Гэндзи решил все-таки посетить его, хотя, вспоминая, в каких поистине преувеличенных выражениях описывал монах его достоинства тем никогда не видевшим его женщинам, испытывал мучительное смущение. Возможно, когда б не тайная надежда разузнать о прелестной девочке…
В самом деле, в саду монаха Содзу даже вполне привычные деревья и цветы поражали какой-то необыкновенной, изысканной красотой. Ночи в ту пору стояли безлунные, и над прихотливыми ручейками горели огни, сияли зажженные фонари. Особой утонченностью отличалось убранство южных покоев. В воздухе витали томительно-сладостные ароматы, пахло молитвенными курениями, с ними смешивалось неповторимое благоухание, исходившее от платья Гэндзи при каждом его движении и заставлявшее трепетать сердца обитательниц внутренних покоев.
Монах Содзу неторопливо беседовал с гостем - о тщете этого мира, о грядущих мирах, и Гэндзи думал про себя: «Сколь велико бремя моих прегрешений, сколь глубоко проникли в душу непозволительные желания! Видимо, суждено мне терзаться до конца дней своих в этом мире, а о будущем и помыслить страшно. О, если бы и я мог жить вот так…» Но тут же перед его мысленным взором возникло дневное видение, и сердце томительно сжалось.
- Что за особа изволит у вас проживать? - обращается он к монаху. - Мне недавно приснилось, будто я вас о ком-то расспрашиваю, и вот, видите, сегодня этот сон наконец сбылся.
- Поистине, неожиданный сон! - с улыбкой отвечает монах. - Боюсь только, что, узнав ее историю, вы будете разочарованы. Немало лет минуло с того дня, когда Адзэти-но дайнагон покинул этот мир, вы вряд ли изволили слышать о нем. Госпожой Северных покоев в его доме была младшая сестра вашего покорного слуги. После кончины супруга отвернулась она от мира, а недавно, удрученная тяжкой болезнью, решилась прибегнуть к моей помощи и поселилась в этой глуши, ведь я не могу переехать в столицу.
- Слышал я, что у покойного Адзэти-но дайнагона была дочь… Поверьте, я не имею в виду ничего дурного… - говорит Гэндзи наугад.
- Дочь? Да, у них была единственная дочь, но и она покинула этот мир более десяти лет тому назад. Покойный Адзэти-но дайнагон, желая, чтобы дочь его поступила на службу во Дворец, немало сил отдал ее воспитанию, но скончался, увы, раньше, чем осуществилась его мечта. После его кончины монахине одной пришлось заботиться о дочери, и тут - может, и свел их кто? - завязались у нее тайные отношения с принцем Хёбукё. А надо сказать, что госпожа Северных покоев в доме принца принадлежит к весьма знатной фамилии, и вот из-за нее-то и пришлось бедняжке пережить немало горя. Целыми днями предавалась она печали, скоро ее не стало. Так, узрели мы воочию, как тоска губит человека. «Наверное, девочка, которую я видел, - ее дочь, - догадался Гэндзи. - и принца Хёбукё, отсюда и сходство[8]». Это открытие не могло не волновать его, и желание поближе познакомиться с девочкой стало еще сильнее. «Ее черты так благородны и прекрасны, никаких же недостатков ней я не заметил. Ах, когда бы я мог взять ее к себе и сам заняться ее воспитанием!»
- Какая печальная история! - сказал он. - Неужели никакой памяти о себе не оставила она в этом мире?
Ему явно хотелось получить более подробные сведения. И вот что ответил монах Содзу:
- Есть дитя, появившееся незадолго до ее кончины. Тоже девочка. Постоянный источник волнений для сестры моей, чьи годы близятся к концу.
«Да, это она», - решил Гэндзи.
- Боюсь, что вы сочтете мою просьбу несколько странной. Но не согласитесь ли вы отдать девочку на мое попечение? Поверьте, у меня есть причины… Правда, узы супружества уже связывают меня с одной особой, но не по душе мне этот союз, и я чаще живу один. И не говорите: «Она слишком мала»! Надеюсь, что вы не сочли меня обычным ветреником…