- А что, если я навсегда останусь таким? Что вы тогда скажете? - спрашивает Гэндзи.
- Нет, мне так не нравится, - отвечает она, невольно забеспокоившись: «А вдруг краска и правда не смоется?» А Гэндзи, делая вид, будто стирает пятно, говорит озабоченно:
- Видите, не стирается. Вот до чего игры доводят! Что теперь скажет Государь?
Встревожившись, девочка подбегает к нему и пытается сама стереть краску.
- Только не прибавляйте еще и туши, как Хэйтю[28]. Пусть уж лучше останется красным, - шутит Гэндзи. Право, вряд ли встретишь где-нибудь более прелестную чету!
Дни стояли ясные, и душа томилась: когда же, когда появятся цветы на деревьях, окутанных легкой дымкой? Бросались в глаза набухшие, в любой миг готовые лопнуть бутоны на ветках сливы. А алая слива, растущая подле крыльца, уже украсилась прекрасными цветами, как обычно, раньше всех…
- Не пойму отчего,
Но с алым цветом всегда я
Был не в ладах,
Хоть и пленяли меня
Цветущие сливы…
Увы… - невольно вздохнул Гэндзи.
Кто знает, что станется с ними со всеми?
Праздник алых листьев
Тюдзё (Гэндзи), 18-19 лет
Государь (имп. Кирицубо) - отец Гэндзи
Принцесса из павильона Глициний (имп-ца Фудзицубо), 23-24года, - наложница имп. Кирицубо
То-но тюдзё - брат Аои, супруги Гэндзи
Нёго из Весенних покоев (имп-ца Кокидэн) - наложница имп. Кирицубо, мать наследного принца
Четвертый принц - сын имп. Кирицубо от наложницы Дзёкёдэн
Юная госпожа (Мурасаки), 10-11 лет, - воспитанница Гэндзи
Принц Хёбукё (принц Сикибукё) - отец Мурасаки
Омёбу - прислужница Фудзицубо
Сёнагон - кормилица Мурасаки
Инуки - служанка Мурасаки
Дочь Левого министра (Аои), 22-23 года, - супруга Гэндзи
Маленький принц (будущий имп. Рэйдзэй) - сын Фудзицубо
Гэн-найси-но сукэ - придворная дама имп. Кирицубо
Высочайшее посещение дворца Судзаку было намечено провести по прошествии Десятого дня Десятой луны. Ожидалось, что церемония превзойдет по великолепию все, когда-либо имевшие место, и велика была досада благородных дам, лишенных возможности насладиться столь удивительным зрелищем[1]. Государь же, огорченный прежде всего тем, что предстоящую церемонию не увидит обитательница павильона Глициний, принял решение устроить предварительный смотр танцам в своих покоях.
Гэндзи-но тюдзё исполнял танец «Волны на озере Цинхай»[2]. В паре с ним выступал То-но тюдзё из дома Левого министра. Сей юноша, выделявшийся среди прочих как нежной прелестью лица, так и благородством осанки, рядом с Гэндзи казался неприметным горным деревом, выросшим подле цветущей вишни. В то поистине незабываемое мгновение, когда лучи заходящего солнца внезапно осветили высочайшие покои, а музыка зазвучала громче, стало ясно, что этот танец никогда еще не исполнялся танцором с таким несравненно прекрасным лицом и такой величественной поступью.
Когда же Гэндзи запел, собравшимся показалось, будто слышат они голос калавинки[3], птицы Будды. Право, столь трогательна была его красота, что Государь отирал невольные слезы, и скоро уже плакали все: и знатные вельможи, и принцы. Когда же, закончив петь, порозовевший от волнения Гэндзи поправил рукава и стоял некоторое время неподвижно, ожидая нового вступления музыкантов, он более, чем когда-либо, заслуживал прозвания Блистательный.
Нёго из Весенних покоев, недовольная столь явным превосходством Гэндзи, сказала:
- Не удивлюсь, если и боги и демоны восторгаются, взирая на него с небес. Не слишком ли много чести?
Молодые же прислужницы осуждали госпожу за подобное жестокосердие.
А принцесса из павильона Глициний думала: «Когда б не связывала нас с ним эта ужасная тайна, насколько больше радости доставил бы мне его танец!» - и происходящее казалось ей сном.
На эту ночь она осталась во Дворце.
- После «Волн на озере Цинхай» на другие танцы и смотреть было невозможно, не правда ли? - спрашивает Государь, и она через силу отвечает:
- О да, замечательно…
- Второй танцор тоже недурен. Юноши из благородных семейств всегда вносят что-то свое, особенное в рисунок танца, движения рук. Я отнюдь не желаю умалять достоинства наших прославленных танцоров, но им, как правило, недостает непосредственности и живости. Боюсь только, что, исчерпав сегодня все свои возможности, юноши окажутся куда беспомощнее под сенью алых листьев… Но мне так не хотелось лишать вас этого удовольствия…
На следующее утро принесли письмо от господина Тюдзё.
«Как Вам понравились танцы? Когда б Вы знали, в каком смятении была моя душа…
Бремя тягостных дум
Движенья лишает свободы,
До танцев ли мне?
Но надеюсь, язык моих рукавов
Тебе был понятен все же…
Смею ли я рассчитывать на Вашу снисходительность?»
Могла ли Фудзицубо, перед мысленным взором которой все еще стоял его пленительный образ, оставить это письмо без ответа?..
«Неведомо мне,
Что в китайских старинных танцах
Значит взмах рукава,
Но вчера все движенья твои
Я ловила восторженным взором…
О, когда б могла я смотреть вчуже…» - ответила она, и, восхищенный ее письмом, Гэндзи невольно подумал: «Так, даже в этой области она осведомленнее многих. Ее мысль простирается к далеким векам чужеземных владык[4]. Уже теперь она достойна называться государыней». Он улыбнулся и, бережно, словно драгоценную реликвию, развернув письмо, долго любовался им.
В день Высочайшего посещения Государя сопровождали все без исключения придворные, не говоря уже о принцах крови. Разумеется, был среди них и принц Весенних покоев. По пруду, как обычно, кружили ладьи с музыкантами, и исполнялось великое множество танцев: корейские приходили на смену китайским. Повсюду разносились звуки музыки, барабанный бой.
Государь, мучимый дурными предчувствиями, которым причиной послужила необычайная красота, излучаемая вчера вечером лицом Гэндзи, повелел в разных храмах читать сутры, и прослышавшие об этом говорили сочувственно: «Воистину, не зря…» Только мать принца Весенних покоев по-прежнему злилась: «Ни к чему это все».
Музыканты круга[5] были избраны исключительно из тех придворных и лиц более низкого звания, коих мастерство нашло всеобщее признание в мире. Саэмон-но ками и Уэмон-но ками, одновременно состоявшие в чине государственных советников, руководили соответственно «левыми» и «правыми» музыкантами[6].
Участники танцев, на долгое время обрекши себя на полное затворничество, совершенствовали свое мастерство под наблюдением лучших в мире наставников.
Под сенью высоких дерев, убранных багряными листьями, собралось сорок музыкантов, невыразимо сладостно пели флейты, им вторил ветер в соснах, он гулял над землей, будто настоящий вихрь, прилетевший с далеких гор, срывая и увлекая за собой листы, и в их багряном кружении светоносный облик исполнителя «Волн на озере Цинхай» был так прекрасен, что страх за него невольно сжимал сердца присутствующих. Листья почти осыпались с ветки, украшавшей его прическу, и слишком ничтожной казалась она рядом с его прелестным лицом, поэтому Садайсё поспешил заменить ее сорванной в дворцовом саду хризантемой.
К вечеру стал накрапывать дождик словно с единственной целью: показать, что и небеса тронуты до слез. Необычайная красота Гэндзи приобрела еще большую значительность в тот миг, когда, украшенный прихотливо поблекшими хризантемами, выступал он в заключительном танце, в котором именно сегодня ему удалось достичь предела своего удивительного мастерства. Последние движения повергли собравшихся в благоговейный трепет; казалось, что подобная красота создана не для нашего печального мира.
Даже невежественные простолюдины, укрывшиеся за деревьями и скалами под сенью багряной листвы, во всяком случае те из них, которые хотьи не очень глубоко, но все же сумели проникнуть душу вещей, проливали слезы умиления.
Следующим танцем, привлекшим внимание собравшихся, был «Осенний ветер» в исполнении Четвертого принца, малолетнего сына обитательницы Дзёкёдэн, дворца Одаривающего ароматами. Эти два танца исчерпали восхищение зрителей, и на остальные никто уже и смотреть не мог, казалось даже, что они скорее умаляют значительность зрелища.
В тот вечер Гэндзи-но тюдзё был удостоен действительного Третьего ранга, а То-но тюдзё повысили до низшей степени действительного Четвертого. Остальные благородные юноши также ликовали, вознагражденные каждый сообразно своим заслугам, и, видя в их успехе отблеск славы Гэндзи, люди спрашивали: чему в своей прошлой жизни обязан он умением поражать людские взоры и ублажать сердца?
Тем временем принцесса Фудзицубо, покинув Дворец, поселилась в своем родном доме, и Гэндзи, снова о том лишь помышляя, как бы свидеться с нею, навлекал на себя неудовольствие дочери Левого министра. Слух о появлении в доме на Второй линии некоего юного росточка быстро распространился среди прислужниц молодой госпожи, и, подслушав как-то их разговоры, она встревожилась больше прежнего. Ее беспокойство было тем более понятно, что она не знала об истинном положении вещей. Разумеется, когда б она повела себя так, как на ее месте повела бы себя любая другая женщина, то есть когда б она открыто высказала свое недовольство супругу, Гэндзи наверняка сумел бы рассеять ее подозрения, откровенно все рассказав. Но она имела весьма неприятное свойство злиться молча, толкуя его действия самым невероятным образом, что в конечном счете скорее всего и побуждало его искать утешения в сомнительных приключениях.