- Я вам крайне признательна,- церемонно отвечала дочь принца,- но при моем столь необычном образе жизни стоит ли, право… Я бы предпочла умереть здесь, в родном доме.
- Образ жизни у вас и в самом деле необычен. Где это видано, чтобы молодая женщина похоронила себя заживо в столь отвратительном жилище! О, я не сомневаюсь, что, если господин Гон-дайнагон соблаговолит заняться этими развалинами, они очень быстро превратятся в сверкающий, драгоценный чертог. Но должна вам сказать, что в настоящее время, судя по всему, господин Гон-дайнагон все сердечные попечения свои сосредоточил на дочери принца Хёбукё. Он порвал связи со всеми домами, куда захаживал в былые дни, повинуясь прихоти своего непостоянного сердца. Тем более сомнительно, чтобы он почтил своим вниманием особу, которая влачит столь жалкое существование в этих диких зарослях. Разумеется, вы хранили ему верность и надеялись на него все эти долгие годы, но неужели вы воображаете, что этого достаточно?..- поучала племянницу супруга Дадзай-но дайни, и та, понимая, что в ее словах есть доля истины, совсем расстроилась и горько заплакала.
Тем не менее она упорно стояла на своем, и, почувствовав, что добиться ее согласия не удастся, супруга Дадзай-но дайни вынуждена была отступить.
- Что ж, отпустите хотя бы Дзидзю,- сказала она, спеша уехать, пока не стемнело, и Дзидзю, не в силах превозмочь волнения, залилась слезами.
- Раз она так настаивает, я поеду хотя бы для того, чтобы проводить ее. Нельзя не признать справедливости ее слов, но и ваше нежелание ехать мне тоже понятно. Право, мое положение более чем затруднительно,- тихонько сказала Дзидзю своей госпоже.
Нетрудно представить себе, как горько и обидно было дочери принца! В самом деле, могла ли она предугадать, что даже Дзидзю… Впрочем, удерживать ее она не стала, только все плакала и плакала не переставая.
На память о вместе проведенных годах следовало бы подарить Дзидзю одно из своих платьев, но все они оказались слишком изношенными других же вещей, приличествующих случаю, у дочери принца не нашлось, и в конце концов она решила подарить ей сделанную из собственных выпавших за последнее время волос прекрасную накладку длиной более девяти сяку. Накладку она положила в шкатулку, присовокупив к ней горшочек с тончайшими старинными благовониями.
- Мне казалось всегда:
Неразрывно со мною связаны
Драгоценные пряди.
Но, увы, и они теперь
Готовы меня покинуть.
А я-то надеялась, что, несмотря на мою ничтожность, ты останешься со мною до конца, как того хотела твоя покойная матушка. Что ж, может быть, ты и права. Но подумала ли ты о том, кто будет обо мне теперь заботиться? Как все это обидно, право…- И дочь принца снова зарыдала.
Дзидзю ответила не сразу:
- Ах, что говорить теперь о завете матушки! Долгие годы мы прожили вместе, разделяя друг с другом горести этого мира, и вот меня влекут в чужие, дальние земли…
Драгоценные пряди,
Расставшись с тобою, твоими
Навеки останутся.
Будьте клятве моей свидетелями,
Боги-хранители путников.
Только кто может знать, что нас ждет впереди?
- Да где же она? Уже совсем стемнело…- ворчала между тем супруга Дадзай-но дайни, и Дзидзю, с неспокойным сердцем сев в карету, долго еще оглядывалась.
Когда они уехали, дочери принца стало совсем одиноко, ведь прежде только присутствие Дзидзю и скрашивало ее унылое существование. Теперь даже старые, ни к чему не пригодные дамы начали поговаривать:
- Что ж, госпожа Дзидзю совершенно права. Разве можно жить в этом доме? Вряд ли и у нас достанет терпения.
Никто из них не имел желания оставаться, каждая пыталась извлечь из памяти давние связи, к которым прибегнув можно было бы подыскать другое место, а дочь принца, прислушиваясь к их разговорам, трепетала от страха и стыда.
Наступил месяц Инея. Часто шел снег или град. В других садах он успевал таять, а здесь, в зарослях полыни и хмеля, куда ни утром, ни вечером не проникали солнечные лучи, лежал сугробами, при взгляде на которые невольно вспоминалась Белая гора в Коси[6]. В доме не было даже слуг, которые могли бы оставить следы на этом снегу, и дочь принца целыми днями уныло глядела на его нетронутую белизну. Она осталась совсем одна, ей не с кем было даже словом перемолвиться, не с кем поплакать или посмеяться. Ночами она лежала без сна под пыльным пологом, и сердце ее разрывалось от тоски.
Тем временем в доме на Второй линии царило радостное оживление, и, почти не имея досуга, Гэндзи не мог навещать особ, кои не были предметом постоянных его попечений. И уж тем более он не торопился к дочери принца Хитати, хотя иногда и вспоминал о ней: дескать, жива ли? Так шло время, и скоро еще один год сменился новым.
Однажды в дни Четвертой луны Гэндзи вспомнил о Саде, где опадают цветы, и, простившись с госпожой из Западного флигеля, тайком отправился туда.
Накрапывал дождь, который не прекращался вот уже несколько дней, сквозь тучи проглядывала луна. Думы Гэндзи невольно устремились в прошлое, и многое вспомнилось ему, пока ехал он по этой вечерней дороге. Путь его лежал мимо какого-то полуразвалившегося дома, окруженного мрачными купами деревьев, придававшими саду вид диких лесных зарослей. Цветущая глициния обвивала могучие ветви сосны, лепестки трепетали в лунном свете, ветерок разносил повсюду нежное благоухание…
Привлеченный этим чудесным ароматом, пусть и не померанцевыми цветами источаемым, Гэндзи высунул голову из кареты: неподалеку росли плакучие ивы, а как стена уже не могла удержать их, ветви, спутавшись, лежали прямо на земле. «Как будто я уже видел когда-то эти деревья!» - подумалось Гэндзи. И действительно, это был тот самый дом, где он бывал в прежние времена. Сердце его забилось от волнения, и он велел остановиться.
Корэмицу, в подобных случаях неизменно сопровождавший своего господина, был с ним и этой ночью. Подозвав его, Гэндзи тихонько спросил:
- Ведь это здесь был дом принца Хитати?
- Совершенно верно,- ответил Корэмицу.
- Быть может, та женщина по-прежнему живет здесь в печальном одиночестве… Следовало бы давно навестить ее, но слишком обременительно было ехать для того только, чтобы увидеться с ней. А сейчас как раз подходящий случай… Разузнай сначала, что и как, а потом уж заводи разговор. А то, если на ее месте окажется другая, можно попасть в глупое положение.
Между тем дочь принца, которой в последние дни было как-то особенно грустно, сидела в своих покоях, погруженная в глубокую задумчивость. Днем, задремав, она увидела во сне покойного отца и, проснувшись, совсем приуныла: «Ах, был бы он рядом!» Приказав подмести часть передних покоев, где было мокро от проникающего сквозь кровлю дождя, она распорядилась, чтобы дамы привели в порядок сиденья, и, занимаясь столь непривычными для нее повседневными делами, сложила такую песню:
Тоска по ушедшему
Неизбывна, никак не просохнут
Мои рукава.
А теперь еще капли дождя
На них с ветхой стрехи упали…
Неизъяснимо тяжело было у нее на сердце.
Войдя в дом, Корэмицу прислушался, не доносятся ли откуда-нибудь голоса. Но он не заметил никаких признаков человеческого присутствия.
«Так и есть, я ведь и раньше не раз заглядывал сюда, проходя мимо, и дом всегда казался необитаемым»,- подумал Корэмицу и повернулся, чтобы уйти, но тут взошла луна, и он увидел, что решетки в двух пролетах подняты, сквозь них виднелись слегка колыхавшиеся занавеси. Это еле уловимое свидетельство того, что дом все-таки обитаем, произвело на Корэмицу жутковатое впечатление, но, превозмогая страх, он приблизился и покашлял, дабы привлечь к себе внимание. Изнутри тоже послышался кашель, и чей-то старческий голос спросил:
- Кто там еще? Что за человек? Корэмицу назвал себя и сказал:
- Мне хотелось бы видеть женщину, которую называют госпожа Дзидзю.
- Госпожа Дзидзю здесь больше не живет, но есть другая, которая могла бы, если желаете, ее заменить.
Этот хриплый голос, судя по всему, принадлежал совсем уже древней старухе, однако Корэмицу он почему-то показался знакомым.
Женщины, не привыкшие к подобным неожиданностям, всполошились. И в самом деле, в дом неведомо как проник мужчина в охотничьем платье, держится учтиво… А что, если это лис или другой какой оборотень?
Но Корэмицу, приблизившись, сказал:
- Я желал бы получить точные сведения. Ежели чувства вашей госпожи за это время не изменились, мой господин изъявляет готовность поддерживать с ней прежние отношения. Проезжая сейчас мимо, он не мог не остановиться у вашего дома. Так что мне прикажете ему доложить? Уверяю вас, вам нечего бояться.
Засмеявшись, женщина отвечала:
- Когда б чувства госпожи переменились, она вряд ли осталась бы жить в этих диких зарослях. Да вы ведь и сами видите… Так и доложите своему господину. Даже мы, немало повидавшие на своем веку, не устаем удивляться, на нее глядя,- право, в целом свете не сыскать ей подобной.
Опасаясь, что разговор слишком затянется, ибо дама оказалась словоохотливой и готова была долго еще рассказывать о вещах, о которых ее вовсе и не спрашивали, Корэмицу прервал ее:
- Хорошо, хорошо, я передам.- И с этими словами вышел.
- Отчего ты так задержался? - недоумевал Гэндзи.- Право, в этих зарослях полыни не осталось ничего от прошлого.
- Да, это так,- отвечал Корэмицу.- Даже людей удалось отыскать с трудом. Там тетка Дзидзю, старуха по прозванию Сёсё, я ее узнал по голосу.
Выслушав его рассказ, Гэндзи едва не заплакал от жалости. «Как должна была она страдать все эти годы, живя в таких зарослях! А я даже не удосужился ее навестить»,- подумал он, впервые почувствовав себя виноватым.
- Но что же делать? Мне нелегко будет поддерживать с ней тайные отношения, и вряд ли когда-нибудь представится другой такой случай… Если она по-прежнему… Впрочем, скорее всего так оно и есть, на нее это очень похоже!..