Министр взглянул на хмурое небо и, не в силах превозмочь тоски, написал Гэндзи длинное и трогательное письмо. Он передал его через своего сына, Куродо-но сёсё. Кончалось оно так:
«Мнится: ко мне
Вернулась та давняя осень
И мои рукава,
Еще не успевшие высохнуть,
Окропила новой росой…»
Так, в тот вечер и Гэндзи невольно вспоминал о прошлом. Мысли его устремлялись к тем далеким осенним дням, и он не успевал вытирать слезы. Почти ничего не видя перед собой, он написал ответ:
«Право, не знаю,
Тогда иль теперь роса
Выпадала обильней?
Наверное, осень всегда
Безнадежно уныла…»
Он не мог открыть министру всего, что чувствовал, ибо хорошо знал, что тот не преминет усмотреть в этом проявление малодушия, поэтому, заботясь прежде всего о том, чтобы письмо произвело приятное впечатление, приписал:
«Чрезвычайно признателен Вам за участие…»
Той давней осенью Гэндзи сказал: «Обычай велит, чтобы светлым было мое одеяние скорби…»[115] На этот раз его платье было гораздо темнее…
У людей, отмеченных счастливой судьбой и достигших высокого положения в мире, обычно бывает немало недоброжелателей. Иногда же они сами, кичась своим превосходством, исполненные тщеславия, становятся причиной несчастий других людей. Однако ушедшая госпожа обладала редким умением располагать к себе окружающих. Ее любили все, даже самые низкие слуги. Любое, самое незначительное ее начинание неизменно возбуждало всеобщее восхищение. Она обладала тонким умом и чувствительным сердцем, поэтому даже люди, никак с ней не связанные, проливали теперь слезы, внимая стонам ветра, голосам насекомых. Еще труднее было утешиться тем, кто хоть раз имел счастье ее увидеть. Многие из ее старых, преданных прислужниц, не желая оставаться в этом мире без своей любимой госпожи, приняли постриг и удалились в горы, чтобы там, подальше от мирской суеты, доживать свой век. От Государыни из дворца Рэйдзэй беспрестанно приходили трогательные письма. Она писала о том, сколь беспредельна ее печаль:
«Нагоняют тоску
Луга, уныло поблекшие.
Не оттого ли
Так не любила ушедшая
Эти осенние дни?..
Увы, лишь теперь я поняла…»
Безучастный ко всему на свете, Гэндзи тем не менее снова и снова перечитывал это письмо, обретая в нем источник утешения. «Теперь только Государыня способна скрасить мое одиночество…» – думал он. Не успевая рукавом отирать бегущие по лицу слезы, он никак не мог написать ответ.
«К обители туч
Душа твоя устремилась.
Хоть раз оглянись
На этот непрочный мир,
Где не кончается осень…»
Свернув письмо, Гэндзи долго сидел задумавшись. Его собственное здоровье тоже оставляло желать лучшего, и большую часть времени он проводил в женских покоях, скрываясь от посторонних глаз. Заключившись в молельне, он отдавал дни служению, и лишь немногие близкие прислужницы разделяли его уединение. Когда-то они с госпожой мечтали прожить вместе тысячу лет, но, увы, всякая жизнь имеет предел, и разлука неизбежна. Теперь ничто не мешало ему сосредоточить помыслы на грядущем мире и видеть перед собой росинки на лепестках лотоса. Право, когда б он не дорожил так мнением света…
Подготовку поминальных служб, не дождавшись от отца каких бы то ни было указаний, взял на себя Удайсё.
«Сегодня наконец…» – часто думал Гэндзи, томимый тайным беспокойством, но дни шли, и жизнь казалась ему пустым сном.
Государыня-супруга тоже предавалась скорби, ни на миг не забывая госпожи…
Кудесник-даос
Гэндзи, 52 года
Принц Хёбукё (Хотару) – младший брат Гэндзи
Удайсё (Югири), 31 год, – сын Гэндзи
Государыня-супруга (имп-ца Акаси), 24 года, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси
Третий принц (Ниоу), 6 лет, – внук Гэндзи, сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси
Третья принцесса, Вступившая на Путь принцесса (Сан-но мия), 26(27) лет,– дочь имп. Судзаку, супруга Гэндзи
Сын Третьей принцессы (Каору), 5 лет, – сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)
Госпожа Акаси, 43 года, – возлюбленная Гэндзи, мать имп-цы Акаси
Обитательница Летних покоев (Ханатирусато) – возлюбленная Гэндзи
Сияние новой весны озарило мир, а в душе Гэндзи по-прежнему царил беспросветный мрак. Как обычно, в первые дни года многие приходили к нему с поздравлениями, но, сказавшись больным, он никого не принимал и, только узнав, что пожаловал принц Хёбукё, велел провести его во внутренние покои.
– В доме моем
Никто не станет отныне
Восхищаться цветами.
Так для чего же, весна,
Ты снова приходишь ко мне?—
сказал он принцу, и тот ответил, рыдая:
– Пришел я сюда,
Чтобы вдохнуть аромат,
Цветами оставленный,
А ты меня счел, увы,
Обычным весенним гостем.
Выйдя в сад, принц остановился под красной сливой. «Может ли кто-нибудь другой оценить…» – подумал Гэндзи, любуясь его изящной фигурой.
Стояла та прекрасная пора, когда цветы только начинают раскрываться. Раньше в такие дни в доме Гэндзи звучала музыка, но нынешней весной все было иначе.
Дамы, давно прислуживавшие в доме, не снимали одеяний скорби. Новый год не принес им облегчения, они плакали и стенали, ни на миг не забывая о своем горе. Единственное их утешение составляли заботы о господине, который не покидал дом на Второй линии даже ради того, чтобы навестить кого-нибудь из близких ему особ. Некоторые из этих дам в былые времена не то чтобы пробуждали в душе Гэндзи глубокие чувства – этого не было, но становились предметом его сердечной наклонности и, казалось бы, теперь, когда он коротал ночи в тоскливом одиночестве… Однако Гэндзи не отличал никого, и даже прислужницы, остающиеся на ночь в его покоях, помещались в отдалении. Иногда, не в силах сдерживать тоски, Гэндзи беседовал с дамами о прошлом. Далекий от суетных помышлений, он тем не менее часто вспоминал, как огорчали госпожу его измены. «Для чего я заставлял ее страдать? – думал он, терзаемый запоздалым раскаянием. – Госпожа все принимала так близко к сердцу – и случайные прихоти, и подлинные увлечения… Она не была злопамятна, тем более что, обладая недюжинным умом и прозорливостью, прекрасно понимала, сколь велика моя любовь к ней, и все же каждое новое свидетельство моей неверности повергало ее в отчаяние и заставляло сомневаться в моих чувствах».
Многие дамы прислуживали в доме долгие годы и, разумеется, знали немало. Они рассказывали Гэндзи о том, как грустила и сетовала на судьбу госпожа, когда в дом на Шестой линии переехала Третья принцесса. Пусть она притворялась спокойной и безмятежной, нельзя было не видеть, что она страдает… А как ласково госпожа встретила его в то утро после метели, когда он, дожидаясь, пока ему откроют, едва не окоченел от холода… Только вот рукава ее промокли от слез, и она прятала их, стараясь, чтобы он ни о чем не догадался. Когда, в каком из миров доведется ему снова увидеть ее? Неужели даже во сне…
Всю ночь он не смыкал глаз, когда же рассвело, услыхал голоса дам, очевидно возвращавшихся в свои покои.
– Смотрите, сколько выпало снегу…
Да, в тот день тоже шел снег… Но теперь Гэндзи был один, и мучительная тоска сжимала его сердце.
– Когда бы я мог,
Этот горестный мир покинув,
Исчезнуть-растаять.
Но, видно, мне жить суждено,
Хоть и к другому стремился… (352).
Омыв руки, Гэндзи постарался обрести забвение в молитвах.
Отобрав еще не прогоревшие угли, прислужницы положили их в жаровню и поставили ее подле господина. Тюнагон и Тюдзё постарались развлечь его беседой.
– Нынешней ночью одиночество показалось мне особенно мучительным, – пожаловался Гэндзи. – Неужели сердце мое до сих пор не очистилось и я по-прежнему во власти суетных помышлений?
«А ведь если и я уйду, – невольно подумал он, глядя на дам, – их жизнь будет вовсе безотрадной…»
В такие дни особенно трудно было удержаться от слез, внимая его тихому голосу, произносящему священные слова. В самом деле, могли ли рукава стать запрудой? (353). Да и кто остался бы равнодушным, денно и нощно видя его печальное лицо?
– Высокое рождение позволило мне прожить свой век, ни в чем не испытывая недостатка, – говорил Гэндзи, – и все же мне всегда казалось, что мало кому на долю выпало столько горестей. Видно, сам Будда определил мне такую судьбу, желая раскрыть глаза мои на печаль и тщету этого мира. Я долго жил, упорствуя в своем неведении, но, когда годы мои склонились к закату, на меня обрушилось новое и самое страшное несчастье. Увы, сомнений быть не может – и предопределение мое, и душевные силы исчерпаны. Ничто больше не привязывает меня к миру. И все же страх овладевает мной при мысли о скорой разлуке с вами. За эти дни мы сблизились больше, чем за все предыдущие годы. Да, как ни тщетно все в нашем мире, нелегко от него отказаться…
Он попытался осушить глаза, но слезы катились по его щекам неудержимым потоком, и, глядя на него, дамы тоже заплакали. Им хотелось сказать, в какое отчаяние повергает их одна мысль о разлуке с ним, но, не в силах выговорить ни слова, они лишь молча роняли слезы.
Часто в тихие утренние часы после томительного ночного бдения или унылыми вечерами, приходившими на смену мрачным, тоскливым дням, Гэндзи призывал к себе прислужниц, с которыми был особенно близок, и подолгу беседовал с ними.
Даму по прозванию Тюдзё он знал еще девочкой и, видимо, не раз тайно оказывал ей внимание. Она же, чувствуя себя виноватой перед госпожой, старалась держаться от него в отдалении.