ше нужна мама. Я привёл в дом Лизу потому, что она порядочный человек и очень мне нравится. И я надеюсь, это взаимно. Я не могу всю жизнь прожить один. К тому же у нас скоро свадьба, нравится вам это или нет. Я вас очень прошу, Варвара Степановна, принять Лизу. Иначе нам всем придётся несладко. И я прошу не настраивать Марию против моей невесты. Если вы меня услышали – кивните, пожалуйста.
Бабушка, подумав, кивнула.
– А вас, Мария Борисовна, я попрошу со всем уважением отнестись к Лизе. Я не настаиваю на том, чтобы вы называли Лизу мамой. Если захотите – другое дело…
Бабушка сердито кашлянула, а папа, серьёзно посмотрев на неё, продолжил:
– Если захочешь, то когда-нибудь назовёшь.
– А если не захочу, как мне называть её?
– Можно просто Лиза, – вмешалась в разговор Лиза.
– А можно тётя Лиза? – спросила я.
– Конечно, можно, – быстро ответила Лиза и впервые посмотрела мне в глаза. Не на потолок, не в угол комнаты, а мне в глаза. И я увидела, что она вовсе не злится на меня.
Папа пожелал нам всем спокойной ночи и впервые не зашёл в мою комнату. Наверное, он всё ещё был зол на меня и бабушку.
Бабушка уложила меня в постель, поцеловала и прошептала:
– Ничего, душа моя, устоится, успокоится. Спи, радость моя! И прости меня.
– За что, бабушка?
– За всё, родная…
И я заснула крепко-крепко.
Глава девятаяКак пионеры-герои
– Анна Генриховна, можно мне уйти сегодня после третьего урока?.. Мне сидится, но вот записка от папы. Не нужно читать её вслух! Я вас прошу!.. Не нужно поздравлять меня с новой мамой. Она мне не мама. Почему это сейчас она займётся моим воспитанием? Раньше папа и бабушка занимались. Плохо занимались? Вы дура, Анна Генриховна!.. Нет, простите, не нужно папу в школу сегодня вызывать! У нас сегодня свадьба! Вы не можете испортить нам свадьбу! Ну пожалуйста, не тащите меня к директору! Я опоздаю! Я не плачу, мне просто больно!..
У директора школы Савелия Фёдоровича всегда было полно забот. Этот кабинет я изучила досконально. И прихожую, где сидела секретарша Галочка, я тоже изучила, потому что, прежде чем попасть в директорский кабинет, нужно было ждать в кабинете секретаря. Я смотрела, как Галочка быстро-быстро печатала какие-то приказы на печатной машинке, и тихо завидовала: она так близко от директора, но ей бояться Савелия Фёдоровича не нужно. Её не ругают за «хамство», её родителей не вызывают в школу. Савелий Фёдорович был из рабочих-крестьян и очень гордился своим происхождением. Когда-то назначенный на эту должность, он продолжал нести рабоче-крестьянское знамя в массы. Так говорил мой папа.
Савелий Фёдорович терпеть не мог две категории людей: недобитых дворян и еврейскую интеллигенцию. Я попадала под обе статьи. Когда он выступал перед нами на каком-то очередном празднике, то всегда говорил о том, что именно «недобитые дворяне и им подобные, а также масоны изнутри подрывают устои нашей страны и мешают строить коммунизм во всём мире…»
Как именно они подрывают, я попыталась выяснить у папы, но он ответил как-то неопределённо:
– Это дураки мешают строить коммунизм, Тыковка. Я вообще не понимаю, на черта мы его строим. Кому он нужен?
– Борис Семёнович! Прикройте рот, пожалуйста. Вы нас всех подведёте под монастырь, – возражала ему бабушка.
– Вас, Варвара Степановна, в монастырь не возьмут. Вы в Бога не верите.
– Это я не верю? Ещё как верю. Это вы, Борис Семёнович, не верите ни во что и Марию растите атеисткой.
– Тогда можете уже собираться, Варвара Степановна.
– Не дождётесь, Борис Семёнович. Пока Марию на ноги не поставлю, не уйду. А там видно будет.
Из этого разговора я так ничего и не поняла про строительство коммунизма. Но у меня оставался ещё один вопрос.
– Папа, а кто такие эти масоны?
Папа округлил глаза, посмотрел на бабушку. Бабушка гордо вскинула голову и произнесла с нескрываемым ехидством:
– Отвечайте дочери, Борис Семёнович!
Папа вздохнул и попытался объяснить двенадцатилетней девочке то, о чём сам понятия не имел.
– Это, Тыковка, так иногда евреев называют. Плохие люди называют, империалисты. Якобы они заговоры устраивают. Но это где-то во Франции или в Англии. В общем, в недобитой Европе. У нас этих масонов нет и быть не может.
– Но директор сказал, что они и у нас есть.
И тогда папа, чтобы завершить этот сложный разговор, твёрдо сказал:
– Были, но все уехали. Так что, доченька, нам бояться нечего.
– А вдруг кто-то остался? А вдруг я встречу масона?
– Не встретишь. Они в начале века уехали. И вообще, Маша, иди и делай уроки.
Если папа не хотел отвечать на мои вопросы, он всегда заканчивал разговор именно так: «Иди и делай уроки». Я покорно садилась за стол, открывала учебники, тетради и делала уроки. Бабушка занималась со мной литературой и русским, папа помогал с математикой, и при наличии такой силы я просто не имела права не быть отличницей.
Савелий Фёдорович как-то зло посмотрел на меня и спросил:
– Ну, что на сей раз, Берман?
Не дав открыть мне рот, Анна Генриховна зарыдала:
– Дошли до ручки, Савелий Фёдорович! Эта дрянь меня дурой назвала! Меня, уважаемого в городе учителя! При всём классе! Я ставлю вопрос ребром: или я, или она.
Савелий Фёдорович покраснел и как-то очень зло посмотрел на меня. Я съёжилась под взглядом директора, но вовремя вспомнила о пьющих родителях моего друга Сашки Макарова. И я решила, что буду стоять насмерть, как пионеры-герои. Как Лёня Голиков, как Павлик Морозов, как Марат Казей. Я смело взглянула в лицо врага и произнесла еле слышно:
– Она дура, Савелий Фёдорович. Честное пионерское. А папа сказал, что дураки мешают строить коммунизм. Я хочу его строить, а Анна Генриховна мне мешает.
– Слышите, что говорит эта девчонка?! Какая каша у неё в голове?! Это всё воспитание! Я вам говорила.
– Берман, – произнёс директор, – вы наказаны за неуважительное отношение к уважаемому учителю, к Анне Генриховне, вы наказаны. Вы сегодня будете сидеть в школе до вечера.
– Я не могу до вечера. У нас свадьба. Папа сегодня женится.
– Анна Генриховна! Немедленно позвоните отцу и скажите, что я жду его в школе. Если он хочет, чтобы его дочь не пропустила столь важное событие в его жизни, пусть придёт и заберёт её.
И папа пришёл. Он вошёл в кабинет директора, там они о чём-то долго разговаривали, потом папа вышел, внимательно посмотрел на меня. Я не плакала. Я сидела и улыбалась. Я очень не хотела, чтобы враги видели мои слёзы, и поэтому улыбалась. Как Зина Портнова. Как Валя Котик. Как Юта Бондаровская.
Папа тихо сказал:
– Машенька, тебе нужно извиниться перед Анной Генриховной. И мы пойдём домой.
– Я не буду извиняться. Скажи, а Нина Куковерова извинялась бы перед фашистами? А Ленин извинялся перед белогвардейцами?
– Маша, они бы не извинялись, конечно, но ведь Анна Генриховна не фашист.
– Она хуже, чем фашист, папочка.
– Машенька, у меня сегодня свадьба. Ты же не хочешь её испортить?
Я молчала.
– Ты извиняешься за то, что ты женщину оскорбила при всех, понимаешь? А это недопустимо. Ни при каких обстоятельствах. И мне очень стыдно за это. Но только за это.
Мы разговаривали тихо, на ушко. Чуть поодаль стояли Анна Генриховна с директором и смотрели на наши переговоры. Я подошла к Анне Генриховне и сказала:
– Простите меня за то, что я назвала вас дурой. Вы вовсе не дура. И вы помогаете строить коммунизм во всём мире. Я больше не буду.
– Хорошо, Берман. На сей раз я тебя прощаю.
А Савелий Фёдорович добавил:
– Но если это ещё раз повторится, то мы вынуждены будем исключить вашу дочь из школы.
Папа попрощался с Анной Генриховной и Савелием Фёдоровичем, взял меня за руку, и мы молча вышли из школы. Я продолжала улыбаться, но предательские слёзы лились из моих глаз. Папа остановился, посмотрел на меня, потом крепко-крепко обнял меня и сказал:
– Понимаешь, Тыковка, не всегда нужно говорить то, что думаешь. Иногда нужно сдержаться. И подвиг пионеров-героев именно в том, что они держали язык за зубами. Им было очень больно, когда их пытали, но они молчали. Ты очень хорошая девочка, ты – моя радость, моё счастье, но я очень тебя прошу: начинай взрослеть.
– Я обещаю тебе, папочка, что прямо с сегодняшнего дня начну взрослеть. Прости меня, папочка! – И рыдания вырвались из моего горла. Папа взял меня на руки и нёс до самого дома. Прямо в свадебном костюме.
Бабушка встретила папу суровым взглядом:
– Если бы вы послушались меня и не отправили бы сегодня Машу в школу, ничего не случилось бы.
Папа поцеловал бабушку и меня, и они с Айзой поехали в ЗАГС. А вечером была свадьба.
Часть вторая
Глава перваяПодслушанный разговор
По просёлочной дороге шёл я молча,
И была она пуста и длинна.
Только грянули гармошки что есть мочи,
И руками развела тишина…
Пластинок у нас было много. С каждой зарплаты папа шёл в музыкальный магазин и покупал пластинку или две– когда получал премию. Сегодня свадьба, и папа поставил пластинку, на которой пел Муслим Магомаев. Я слушала песню и представляла себе Магомаева, который молча идёт по просёлочной дороге. И я, закрыв глаза, слушая песню, представляла, что шикарно одетый певец молча идёт по пустой дороге и не поёт. А навстречу ему идёт женщина. Это Тишина. Она посмотрела на молчаливого Магомаева и развела руками. И тут грянули гармошки. Вернее, не гармошки, а баян дяди Коли.
По поводу приглашения дяди Коли у папы с бабушкой возник спор. Бабушка говорила, что на приличное мероприятие, а она именно так называла папину свадьбу, слесаря-алкоголика можно и не звать. Папа же говорил, что у него один-единственный друг и он не мыслит торжества, а именно так папа называл свадьбу, без своего друга.