Повесть о граффах — страница 21 из 82

выглядела раскаявшейся, то лишь на малую долю. – В тот день, когда Белый аурум был у меня, я тоже была слишком резкой. Но я считаю, что задавать вопросы – не преступление, а в то утро я задавала Ирвелин вопросы. По понятным причинам у меня был стресс. Я перенервничала. И мои вопросы могли обрести характер обвинения, легкий характер…

Август выпалил:

– Не будь ханжой, Мира! Извинись ты по-человечески!

Мира вскинула голову и, приоткрыв рот, уже намеревалась дать Августу колкий ответ, но внезапно передумала и сомкнула губы. Вместо парирования она немного помолчала, а после повернулась к Ирвелин, которая сидела напротив и смотрела прямо на нее.

– Мне действительно жаль, что я обидела тебя, – произнесла Мира. – Просто… Все эти совпадения… Белый аурум в моем доме. Еще и ты, Ирвелин, такая скрытная. Любой бы на моем месте… Не скажу, что меня до сих пор не одолевают подозрения…

– Мира!

– Да что ты привязался, Ческоль? У меня что, не может быть своего мнения?

Тут вмешался Филипп:

– Даже законы Граффеории не обременяют детей за проступки их родителей, – сказал он с достоинством. – И я, Ирвелин, хочу извиниться перед тобой. За свое сомнение.

Ирвелин повернулась к Филиппу и коротким кивком приняла его извинение.

– Видишь, как люди умеют просить прощения, – пробурчал Август в сторону Миры, за что получил от подруги-штурвала салфетницей в плечо.

– Ваше недоверие обосновано, вы меня почти не знаете, – произнесла Ирвелин прямо. – Предлагаю просто забыть всю эту историю с Белым аурумом и спокойно жить дальше.

Стоило ей закончить, как граффы сконфуженно переглянулись между собой.

– Что-то не так?

В гостиной как будто стало тише. Мира обняла свои колени и уставилась на Филиппа; Филипп развернулся к Августу; Август, сделав очевидный вывод, что роль рассказчика вновь легла на него, громко причмокнул и заговорил:

– Нам бы тоже хотелось забыть о произошедшем во дворце и в квартире Миры. Но. – Он придвинулся ближе к столу и деловито сложил пальцы в замок. – Есть одно прискорбное обстоятельство. Видишь ли, Ирвелин, я рассказал Филиппу и Мире о том, что вчера кто-то проникал в мой дом. И о той кошатнице рассказал, как ее там?

– О госпоже Корнелии?

– Точно. О ней и о том случае на Робеспьеровской. И, видишь ли, нам кажется… Нам кажется, что мы знаем, кто может стоять за всеми этими странными событиями.

На Ирвелин напал неподдельный интерес.

– И кто же?

– Нильс Кроунроул, – ответил Август, и его светло-карие глаза блеснули в полумраке комнаты.

– Погодите… Кроунроул? – переспросила Ирвелин, в растерянности глядя на Филиппа, ведь именно его она знала под этой фамилией.

– Нильс – мой двоюродный брат.

Филипп произнес эти слова с сухим ожесточением, словно ни за что в жизни ему не было так стыдно, как за данный факт в своей биографии. Ирвелин поняла, что вступает на зыбкую почву семейной драмы, и потому свой следующий вопрос она задала с осторожностью:

– И почему вам кажется, что именно Нильс стоит за всем?

– Сейчас объясним, – продолжил Август, не обращая внимания на Филиппа, который поднялся и медленно заходил по комнате. – Благодаря Мире мы знаем, что в День Ола, в день, когда был похищен Белый аурум, Нильс находился в Мартовском дворце. Он прислуживал там официантом. Далее, мы знаем…

– Еще раз напомню вам, что во время кражи Белого аурума Нильс стоял рядом со мной, – вставила Мира.

– Правильно. Он мог обратиться к помощи сообщника, а сам следил за залом и гостями, чтобы все вышли на балконы и оставили галерею пустой.

– Стеклянный куб может открыть только материализатор, – откликнулась Ирвелин.

– И снова верно, – согласился Август, не пытаясь скрыть свое нетерпение. – Видимо, сообщник Нильса был материализатором. Я могу продолжать? – Он посмотрел на одну девушку, потом на вторую. Обе одновременно кивнули. – Пойдем по нашим событиям дальше. Кто-то проникает в квартиру Миры и прячет там украденный Белый аурум. Спустя три недели этот кто-то проникает и ко мне, с целью, пока нам неизвестной. Очевидно, что похититель Белого аурума самым тесным образом связан с нами, с Мирой и со мной. Иначе зачем ему ходить по нашему дому? В столице Граффеории проживает два миллиона граффов, вокруг – сотни домов и тысячи квартир, а вор заявляется именно к нам. И если вы до сих пор сомневаетесь, то, Мира, напомни нам, пожалуйста, кто именно подарил тебе тот сувенир в виде Белого аурума, что раньше стоял на твоем стеллаже?

Даже без ответа Миры Ирвелин стало все ясно.

– Тот сувенир подарил Мире не кто иной, как наш несравненный Нильс. После кражи он поменял сувенир на подлинник, полагая, что Мира не заметит подмены, ведь на вид оба камня почти идентичны. И, в качестве вишенки на торте, – Август крутанулся на стуле и с прищуром довольного человека уставился на Ирвелин, – ты, Ирвелин, рассказываешь мне о сутулом эфемере, который гневается на срыв какой-то сделки, в своем гневе упоминает Белый аурум и расталкивает старушек? Да это же идеальное описание Нильса!

Ирвелин не знала Нильса Кроунроула, но даже ей предположение Августа показалось складным.

– Все равно многие вопросы остаются открытыми, – отозвалась Мира. – Как Нильсу удалось сбежать с Белым аурумом из дворца? В тот день там кишмя кишело желтыми плащами! Как он смог проникнуть ко мне в квартиру? А в твою, Август? И самое непонятное – в какой такой волшебной подворотне он смог отыскать материализатора с двадцать пятой степенью ипостаси? Такая степень, Август, только в книжках бывает.

– А ты вспомни, Мира, из-за чего мы поругались с Нильсом!

Мира, уставившись на свои колени, промолчала.

– А из-за чего вы с ним поругались? – спросила заинтригованная Ирвелин.

Август вздохнул:

– Нильс и мы трое долгое время общались…

– Стой, Август. – В их спор вмешался Филипп. Намотав вокруг стола с дюжину кругов, он сел. – Ты сейчас запутаешь Ирвелин. Думаю, нам следует рассказать ей все с самого начала.

Слово взял Филипп, и Ирвелин узнала причины, из-за которых иллюзионист так болезненно воспринимал упоминания о загадочном граффе по имени Нильс. За все время рассказа стальное выражение Филиппа лишь изредка осветлялось понурой улыбкой; в своем повествовании он не менял делового тона, словно говорил он не о своей семье, а о семье давно забытого друга.

* * *

Величие рода Кроунроулов стало пускать корни со времен жизни прадеда Филиппа, Патруфа Кроунроула. Этот графф был блестящим кукловодом и лекарем с поистине золотыми руками. За его научные труды (создание перечня из тринадцати способов лечения внутренних органов без хирургического вмешательства для врачей-кукловодов) правящая в то время королева София Вторая присвоила Патруфу титул барона. Сей почетный титул предполагал не только громкое имя его владельца, но и присвоение семье барона солидного фамильного поместья, одного из тех, что скрываются за западными лесами. Жену Патруфа, Оуеллу Кроунроул, прабабушку Филиппа, нарекли баронессой, а их детям и внукам суждено было наследовать титул по старшинству. С тех пор род Кроунроулов, бывший родом обычных ремесленников, имел в обществе королевства высокое положение.

В Граффеории бароны и баронессы пользовались уважением не меньшим, чем родовитые герцоги и герцогини, а порой даже превосходили их. Для того чтобы стать герцогом, особые умения прилагать не нужно, необходимо лишь появиться на свет в кровном родстве с великим первооткрывателем Белого аурума, и дело за присвоением высокого титула не станет. А для того, чтобы стать бароном, граффу придется изрядно попотеть. Для титула графф должен добиться в своем ремесле небывалых успехов, таких, чтоб его имя не сходило с уст народа несколько сотен лет. Великие граффеорские писатели, целители, ученые, талантливые градоначальники и особенно щедрые филантропы – всех их клеймили незримой печатью доблести, обрекая дальнейший род на долгую славу.

Вопреки распространенным домыслам наследникам баронов не всегда приходится легко. На протяжении всей земной жизни наследник обязан нести крест высокого титула с гордо поднятой головой, иметь достойную профессию, крепкую семью и добрый нрав. Малейшая провинность способна лишить всех привилегий как самого нарушителя, так и всю его семью. Поэтому немудрено, что иной барон не спит, а ежесекундно бдит за своими отпрысками и за их порядочным образом жизни.

У Патруфа и Оуеллы Кроунроул родилась одна-единственная дочь Присса, бабушка Филиппа. Наследие знаменитого отца она приняла с достоинством, выйдя замуж за королевского иллюзиониста и потратив большую часть своей жизни на облагораживание долин Граффеории. У Приссы и ее ныне покойного мужа родилось двое сыновей-близнецов, двое непоседливых мальчуганов, истоптавших половицы родового поместья до камня. Леопольд и Феликс росли в строгом воспитании матери-баронессы, при участии наемной гувернантки-телепата. Надо признать, детство мальчиков выдалось несладким, учитывая, что гувернантка, вовремя прочитав их мысли, могла вмиг раскрыть их шаловливые затеи и приструнить действо еще в зародыше.

Будучи в добром здравии и по сей день, Присса Кроунроул живет в фамильном поместье «Гранатовый шип» вместе с большей частью своего семейства; она считается главой семьи и несет за собой беспрекословный авторитет. Леопольд и Феликс оба женились и подарили матери пятерых внуков – троих мальчиков и двух девочек; Спиридон, Филипп и Присса-младшая – дети невозмутимого Леопольда, Нильс и Лола – хитрого Феликса. Бабушка из Приссы, как и мать, вышла взыскательная. Эта женщина была не из тех, кто прыгает вокруг детей и трепещет от одного младенческого каприза; игр с ребятней она избегала, колыбельные не пела, а вот занятия по истории Граффеории, этикету и деловому воспитанию проводила регулярно. Стоит ли упоминать, что Филипп и его братья с сестрами все как на подбор выросли в статных господ, в тех самых, у кого день начинался с томного испития кофе на веранде с видом на зеленые рощи, а заканчивался в комнате с резными колоннами под звуки классической музыки. Присса Кроунроул, обладая взглядом орла и голосом полководца, не давала спуску ни детям, ни внукам, ни иным родственникам по пятое колено, желающим откусить от ее пирога. Но несмотря на стальной характер, внуков она, бесспорно, очень любила, только забывала напоминать об этом – и им и себе.