– А где Тетушка Люсия сейчас?
– Ушла на кухню, – ответил Август. – Небось и там нашла какое-нибудь бесполезное занятие. Чистит от гари печку, наверное.
– Так, – снова отозвалась Мира, и погромче, чтобы не дать левитанту ее проигнорировать, – здесь мило и все такое, но должна предупредить, что я скоро уйду. Сюда меня Август притащил, а завтра у меня с самого утра доставка зелени и уйма заказов на композиции…
Большего от Миры Ирвелин и не ждала, а потому лишь коротко кивнула. Следом и Август объявил, что скоро уйдет, выказывая при этом отсутствующее у Миры сожаление.
– Завтра я отчаливаю. Полечу на Дюры.
– И надолго? – приподняла белесую бровь Мира. Для нее, как и для Ирвелин, объявление левитанта оказалось новостью, но что-то Ирвелин подсказывало, что Август был не из тех, кто обременяет своих друзей своевременными предупреждениями.
– На неделю. Уж постарайтесь как-нибудь не скучать.
Обаятельно подмигнув обеим дамам, Август подозвал Клима и заказал себе последний литр пунша.
Дюры. Зубастая цепь из горных вершин, отделяемая от низин осенним туманом. Для Ирвелин стало сюрпризом, что кто-то способен забраться на них посреди октября – тогда, когда вершины покрыты изрядным слоем снега.
– А погода не нарушит восхождение? – на всякий случай уточнила Ирвелин.
– Восхождение? – Август усмехнулся. – Вряд ли наше путешествие можно так назвать. Я и еще парочка левитантов не испытываем желания туда залезать. Мы полетим.
Звучало заманчиво. Будь Ирвелин левитантом, она и сама бы не прочь взлететь на эти дикие вершины. Наравне с птицами смотреть на Граффеорию сверху…
Пожелав левитанту удачной поездки (или полета?) и обменявшись с Мирой плоскими прощаниями, Ирвелин вернулась за клавиши. Тетушка Люсия вышла из кухни и на сей раз занялась делом полезным – принялась высчитывать вечернюю выручку. Благоприятный знак, который вселил в Ирвелин еще большее вдохновение.
Ее выступление продлилось до девяти вечера. Клим без устали сновал между столиками, жонглируя чашками, как опытный штурвал; Тетушка Люсия до самого конца делала вид, что совсем не переживает – ее выдержке и блеску протертых стаканов можно было только позавидовать. Август вместе с Мирой покинули кофейню в середине второго акта, и, к радости Ирвелин, они были единственными, кто ушел так рано. То и дело наполняясь любезными рукоплесканиями, «Вилья-Марципана» будто заново ожила. Пусть гостей собралось сегодня ровно половина, зато каждый, уходя, не пренебрег долгом оставить Тетушке Люсии слова благодарности.
Попрощавшись с роялем и бережно опустив крышку, Ирвелин устремилась к барной стойке галопом. Ее выступление удалось, и отражательные барьеры не испортили вечер. Песня!
– Я закончила, – объявила она громче, чем того требовали обстоятельства.
Тетушка Люсия вставляла в кассовый аппарат свежую чековую ленту. Закончив, она поправила очки и подняла глаза к пианистке:
– Хорошо, – прозвучал монотонный ответ. – Игра была сносной.
Сама того не желая, Ирвелин вскользь уронила взгляд на кассу. Поскольку глаза у Ирвелин отличались размером внушительным, не заметить это мимолетное движение было бы сложно. Тетушка Люсия отреагировала тут же, отчего девушка слегка покраснела:
– Как и договаривались, зарплату вы получаете в конце каждой смены.
Ирвелин заморгала, но от комментариев воздержалась. Первую зарплату она ждала, как садоводы ожидают мая, и ей было не стыдно в этом признаться. Ее счета копились и требовали погашения. С равнодушным выражением Тетушка Люсия достала из кассы несколько блестящих монет, пересчитала их и выложила ровной стопкой перед Ирвелин:
– Благодарю вас за работу, госпожа Баулин. – Стопка оказалась куда меньше оговоренной, и у Ирвелин против воли исказились губы. – Тут шесть рей, – пояснила Тетушка Люсия. – Ваша доля – двенадцать рей, но за вычетом части за разбитое имущество кофейни итоговая сумма – шесть. Будете оплачивать долг постепенно.
Разбитое имущество! Тот злосчастный фарфор!
Она забыла про долг, который самолично обещала покрыть. Опомнившись, при следующих словах она постаралась добавить голосу твердости:
– И сколько еще мне нужно будет выплачивать долг за разбитую посуду?
– Если мы продолжим снимать с оплаты ровно половину, то месяц, – чопорно проговорила Тетушка Люсия и с шумом захлопнула кассу.
Месяц.
Вся радость от успешного выступления испарилась, словно ее и не было. Схватив монеты, Ирвелин вышла в ночь понурая. Целый месяц ей предстояло жить на половину и без того скромной зарплаты. Она шла в свете фонарей по улице Левитантов и мысленно себя грызла. Черт ее дернул признать в тот день вину и возложить на себя весь ком ответственности. Между прочим, Клим тоже виноват – зачем взвалил на поднос столько посуды? Будь ее меньше, он смог бы устоять. А она, Ирвелин, добрая, неприкаянная душа, решила расхлебывать эту кашу в гордом одиночестве, довольствуясь убогой зарплатой. Велика мудрость!
От злости на саму себя девушка со всей силы пнула валявшийся на тротуаре камень. Впервые с момента переезда в Граффеорию она задумалась о возвращении к родителям, под их опеку. Жить под аккомпанемент папиных историй и отогреваться маминым чаем. И пусть там она не была отражателем и вокруг не сновали беспринципные эфемеры, там не трубил колокол из башни Утвар и вместе с птицами не летали люди, зато там были теплые родные руки и уверенность в завтрашнем дне. Что может быть важнее этих простых человеческих даров?
Прошло уже полтора месяца как Ирвелин жила в Граффеории, а от чувства одиночества она до сих пор не избавилась. С граффами общалась через пень-колоду, лезла туда, куда лезть не стоило бы, вляпалась в историю и побывала на допросе у желтых плащей… Вот и все ее заслуги.
Идея позвонить родителям опасно заалела, превращаясь в навязчивую. Агата Баулин, конечно, обрадуется и тотчас же организует для дочери скорый поезд. Такая уж была ее мама – все в ее руках решалось мгновенно. А Емельян Баулин… Ирвелин потянула за ручку с бронзовым грифоном и на секунду застыла. Узнай он о том, что его дочь приняла решение вернуться, Емельян Баулин расстроится. Вне всякого сомнения. А виной тому их схожая любовь к Граффеории. Та любовь, что отпечаталась у Ирвелин в ДНК. Будучи сам за границей в силу обстоятельств, которые он не мог изменить, Емельян мечтал о жизни единственной дочери в воплощении граффа. Ее решение он воспримет как добровольный побег, а там недалеко и до разочарования…
Снедаемая испорченным настроением, Ирвелин дернула дверь и нырнула в парадную. Позади нее, в полумраке узкого переулка, застыла фигура. Она простояла там ровно минуту, а после, скрываясь от вечернего ветра капюшоном, исчезла в лабиринте столичных улиц.
Глава 12Происшествие на Скользком бульваре
Детектив Ид Харш сидел за палисандровым бюро и выводил бессмысленные подписи. Справа от него лежала кипа из бумаг, которая была настолько высокой, что загородила собой печатную машинку; слева от него стояла пол-литровая кружка с давно остывшим кофе. Поставив очередную подпись, которая больше походила на закорючку трехлетнего ребенка, чем на уникальный знак мужчины средних лет, Харш взмахом правой руки открыл верхний ящик бюро, а левой отправил подписанное заключение в полет. Лист вспорхнул и мягко приземлился в назначенный ящик, после чего под руководством штурвала ящик захлопнулся. Угрюмым взглядом Харш обвел возвышающуюся перед ним стопку. «На это уйдет весь остаток дня», – подумал он и услышал неуверенный стук.
– Входите, – крикнул он, отпивая отвратительный на вкус кофе.
Дверь кабинета открылась, и из нее появилась лохматая голова Чвата.
– День добрый, господин Харш. Я пришел с докладом. Могу зайти?
– Ты уже вошел, – с нарочитым неудовольствием проворчал Харш, хотя на самом деле неожиданный приход младшего помощника его обрадовал. Вот и предлог, чтобы отвлечься от рутины пятничных обязанностей.
Раздосадованный ответом начальника, юноша продолжал топтаться у порога, не понимая до конца, получил ли он разрешение войти.
– Чего ты там дверь подпираешь? С петель без твоей поддержки не слезет, – усмехнулся Харш, отправляя следующий документ в один из ящиков огромной картотеки, которая занимала всю боковую сторону кабинета.
Неуклюже переставляя ноги и провожая парящий лист завороженным взглядом, Чват остановился в центре просторного кабинета. Чват всегда мечтал о даре штурвала, ведь именно штурвалы становились лучшими полицейскими Граффеории. Управлять движением предметов на расстоянии – что может быть удобнее при стычке с преступником! Раз – и тяжелая дубинка из рук грабителя оказывается в руках желтого плаща, два – прямо перед лицом норовившего сбежать преступника появляется мусорный бак с угла улицы, три – металл наручников уже поблескивал за спиной грабителя.
Чват Алливут был материализатором. Материализатором! Для Чвата, который уже в девять лет объявил отцу о своем непреклонном решении стать желтым плащом, это был генетический провал. Ладно, пусть не штурвалом, но хотя бы эфемером или левитантом – те приносили правопорядку пользы не меньше. А материализаторы? Самый бесполезный навык для полиции. Чват ненавидел свою ипостась и отказывался развивать свой дар наотрез. Материализаторы – они ведь кто? Творцы, изобретатели. Граффы, которые отличались усидчивостью и креативным видением мира. С такими характеристиками суетливый и без умолку болтающий Чват не имел абсолютно ничего общего. Он и часа не мог просидеть на одном месте, что уж говорить о великом даре сотворения. Остается только гадать, по какой такой невиданной причине Белый аурум присвоил пареньку настолько неподходящий для него дар.
– Чват? Ты здесь? – окликнул его Ид Харш, выжидающе глядя на умолкнувшего подчиненного.
– Здесь, господин Харш, – торопливо ответил юноша, часто заморгав.
– Я сказал, что готов выслушать твой доклад, – терпеливым тоном повторил Харш. Детектив встал, обошел бюро и облокотился на его заднюю стенку, скрестив на груди мускулистые руки.