лее чем устраивало. Предположения, как и зачем был похищен известный кукловод, представлялись в программах самые неожиданные. В коротком интервью господина Баша, арендодателя Олли Плунецки, владеющего изрядным количеством зданий на Скользком бульваре, графф сделал весьма громкое заявление, сказав, что господин Плунецки «испытывающим образом жульничает». Основываясь на долгом сроке знакомства с пропавшим, господин Баш считал, что свое похищение кукловод подстроил и что сделал он это для уклонения от выплаты ренты. Кто-то из знакомых кукловода сетовал на лишнюю рекламу, для которой Олли и устроил побег, кто-то склонялся к версии вселенского заговора кукловодов. За оба дня прослушивания сводки новостей Ирвелин пришла к неутешительному выводу: мало кто из знакомых Олли Плунецки допускал вероятность опасности, в которой кукловод мог сейчас находиться. «Мой бывший муж? Похитили? Да кому он нужен! Уверена, он уехал в Штоссел, донимать своим присутствием бедных провинциалов».
После комментария бывшей жены господина Плунецки, которую его исчезновение только обрадовало, Ирвелин выключила радио. Интересно, если бы она все-таки выдала имя Нильса Кроунроула, что бы тогда говорили по радио?
К вечеру воскресенья брусчатку на улицах Граффеории совсем размыло. Лежа в постели, Ирвелин расположила на коленях тяжелую «Историю Граффеории» и пыталась вникнуть в мелкий текст. Локоть постоянно чесался, а ограничения в движениях страшно мешали.
В парадную дверь постучали. Уже четвертый раз за воскресенье. Ирвелин закрыла глаза и прикинулась спящей – непонятно, правда, зачем, дверь-то была заперта. Она знала, кто именно жаждал общения с ней, но разговаривать ей сейчас не хотелось.
Стук стал настойчивее. «Мира», – в который раз решила про себя Ирвелин. Никто, кроме этой блондинки, не вламывался с таким усердием. Утром, скорее всего, приходил один Август: несмотря на его внешнюю развязность, в вопросе личного пространства он сохранял деликатность. Мира же, казалось, о таком понятии, как «деликатность», и не слышала никогда. К стуку добавились голоса. Слов из спальни было не разобрать, и Ирвелин, превозмогая сопротивление каждой мышцы, вылезла из укромной постели.
Накинув на плечи одеяло, Ирвелин подошла к вырезанному из сандалового дерева трюмо и заглянула в зеркало. Двое суток без еды давали о себе знать: лицо осунулось, а глаза потеряли свой привычный кофейный блеск. Наспех пригладив растрепанные волосы, Ирвелин босиком прошла в гостиную и включила торшер. Похоже, Мира кричала в замочную скважину – ее голос отчетливо разносился по всей гостиной:
– Ирвелин! Мы знаем, что ты дома! Открывай! И мы не уйдем, пока ты нам не откроешь! Господин Сколоводаль уже вскипятил воду и скоро выйдет, и, если тебя хоть немного заботит наша судьба, – открывай! Я уже слышу его ворчание и скрип половиц…
– Это называется шантаж, – сказала Ирвелин, выглядывая за дверь.
У порога стояли все трое. Мира, как полководец, принимала воинственную позу впереди всех, а Август и Филипп стояли за ней, с бумажными пакетами наперевес.
– Ты ужасно выглядишь, – заявила Мира.
– Я тоже рада вас видеть.
В парадной было тихо. Никакого ворчания и скрипа, только шуршание бумаги.
– Мы принесли тебе ужин, – отозвался Август и приподнял над Мирой пакеты. Вот еде Ирвелин была действительно рада: в ее холодильнике был только лед, да и тот, наверное, уже растаял от мук одиночества.
– Ладно. – Она распахнула перед ними дверь и, не дожидаясь, пока они разденутся, прошла в кухню и уселась в свое кресло.
В гостиной закипела деятельность. Август занялся наполнением холодильника, Мира взялась за чайник, а Филипп забренчал тарелками, вытаскивая их из настенного шкафа. Кухонные дверцы открывались и закрывались, чашки брякали, пакеты шуршали. Ирвелин же сидела и наблюдала за действиями своих соседей с преступной безмятежностью.
Спустя четверть часа дубовый стол был накрыт не хуже скатерти-самобранки: кукурузные лепешки под пряной подушкой из петрушки и масла, хрустящие тарталетки с луком, ломоть клекотского сыра и целая тарелка сладких пирожных. От струящихся по кухне ароматов у Ирвелин свело желудок. Такого плотного ужина она не видела со времен переезда от родителей. Мира, хлопотавшая вокруг стола с полотенцем на плече, поставила перед Ирвелин чашку и снабдила ее порцией свежезаваренного чая.
– У меня что, день рождения? – вмешалась Ирвелин, чья голова торчала из-под белого одеяла.
Ответил ей Август; он уселся напротив и уже накидывал в свою тарелку лепешек.
– Не знаю. А когда у тебя день рождения?
– Двадцать пятого ноября.
– Тогда будем считать, что у нас репетиция.
Четверо граффов уселись за стол. Отхлебнув чаю, Ирвелин принялась за нарезание сыра, но Мира с твердым намерением отобрала у нее нож: «Одной рукой ты каши не сваришь». Это было правдой. Ее левая рука так и свисала безжизненной клюкой.
– Как твой локоть? – с набитым ртом поинтересовался Август.
– Лучше, чем в пятницу.
– А что сказал лекарь? Сколько тебе с этой повязкой ходить?
– Все зависит от меня и качества моего отдыха.
– Получается, играть на рояле тебе пока нельзя? – спросила Мира, на что Ирвелин кивнула, не в силах ответить по-другому – она только что запихнула в рот огромный кусок сыра.
Когда блюда опустели, а желудки наполнились, Август взял вилку и постучал ей о стакан.
– Кхм-кхм. Прошу внимания, пожалуйста!
– Ты что же, тост подготовил? – усмехнулась Мира.
– Вроде того, – подмигнул левитант и обратился к Ирвелин: – Дело в том, что о пятничном инциденте в лавке Олли этим двоим я уже все рассказал. По крайней мере, рассказал все, что знаю я.
Бренчание посуды сошло на нет, лица граффов обратились к Августу. Ирвелин пожала плечами – мол, хорошо.
– Так вот, – продолжил Август с азартом. – У меня появился план.
Левитант сложил на столе руки как послушный школьник и стал ждать их реакции.
– Мы слушаем тебя, – отозвался Филипп, до сих пор державший молчание.
Ирвелин опустила блюдце и покрепче закуталась в одеяло; Мира сменила роль полководца на роль скептически настроенного слушателя.
И Август начал свой рассказ.
– План появился у меня еще в пятницу, когда я вышел из лавки Олли после разговора с Ирвелин. В тот же вечер, решив не откладывать, я отправился на юг, на Зыбучие земли. Думаю, все вы наслышаны о восхитительном колорите юга – беспорядки и грабежи, забавы головорезов…
– И для чего тебе понадобилось отправляться в эту глушь? – с вызовом спросила Мира.
– Не все сразу, моя благородная публика, не все сразу, – улыбнулся ей Август. – Буду вести рассказ по порядку и прошу перебивать меня как можно реже, а то я мог, чего доброго, заразиться от южан агрессией. Итак. – Он выправил рукава и откинул руки на подлокотники. – Долетел я, значит, до юга. Дорога не близкая – летел до полуночи. Как только я миновал Зыбучий проселок, снова накатил дождь, и жители Зыбучих земель попрятались по домам да по кабакам. Признаться, это оказалось мне на руку, как и день, выбранный мною для приключения: пятница, время кутежа и неосторожных откровений. Удобно. Значит, дошел я до тюфяка и начал…
– До куда ты дошел? – переспросила Мира, а Ирвелин едва слышно ахнула.
– До тюфяка, – повторил Август и с надеждой взглянул на Филиппа, но иллюзионист был растерян не меньше Миры. – Эх. Повезло вам, ребята, что я путешествую, хоть просвещу вас о Граффеории немного. Есть на Зыбучих землях одна круглая площадь с гарцующим Великим Олом по центру. Местные, то бишь южане, нарекли эту площадь тюфяком, и все из-за соломы, которой на площади раскидано по самое горло. Поняли теперь? Ты, Ирвелин, говорила, что Нильс с тем огромным граффом на тюфяк торопились. На этот самый тюфяк я и отправился. Дай, думаю, подкараулю наших ребят.
– Ты отправился туда… один? – уточнила Ирвелин у Августа, одновременно ужасаясь и восхищаясь.
– Беру с тебя пример, – усмехнулся левитант. – Ты ведь тоже в лавку кукловода заявилась без сопровождения.
– Да, но я ведь не знала, что встречу там этих…
– Во всяком случае, особым выбором я не располагал, – сказал Август, закинув в рот целое пирожное. – Ты, Филипп, уехал в «Гранатовый шип», ты, Ирвелин, валялась на койке лекарей, а ты, Мира, была по уши в своих цветах. – Громко сглотнув, Август продолжал. – Так вот, дошел я до тюфяка и начал высматривать Нильса. Народу на площади было немного – повторюсь, шел дождь, – и среди присутствующих – сплошные отражатели. Постоял я там с четверть часа, Нильса не встретил, зато хорошенько промок. По периметру площади расположились одни харчевни, в них-то я, промокший и оголодавший, и направился. Начал с сомнительного заведения под названием «Кулак быка», но кроме прокисшего пива и крыс, выбегающих из-под лавок, ничего полезного я там не обнаружил. Потом заглянул в соседнюю харчевню, и не зря – там готовили славные отбивные! Проглотил порцию, чтобы, так сказать, силы восполнить, поосматривался, поприслушивался, но за Нильса нигде не зацепился, ни глазом ни ухом. Следующей точкой был музыкальный бар. Ну как музыкальный, скорее бар для мазохистов. Граффы в нем выпивали под бренчание расстроенных скрипок. Слушать такое я не смог (лучше уж крысы) и по-быстренькому ушел.
А вот в четвертом заведении мне улыбнулась удача, но, опять же, бежать впереди лошадей не будем. Таверна называлась «Косой левитант», то еще злачное местечко. Я сразу его заприметил – фонари именно этой таверны освещали круглую площадь. Внутри на первый взгляд довольно приятно. Представьте: вокруг все сплошь деревянное – столы, скамейки, пол, потолок – одни отциклеванные доски; по доскам гуляют косые лучи света, исходящие от камина и пары люстр из обгорелых свечей. В воздухе витают запахи розмарина и жареной картошки. Неплохо, а? Выбрал я себе столик поближе к камину, чтоб подсушиться, заказал горячего пунша и стал осматриваться. Народу в таверне было полно. Сгруппировавшись по кучкам, граффы шумели, пили и играли в кости – все как и в любом питейном заведении. Отличие я усмотрел только в одном: вид большинства из них был довольно разбойничьим. На поясах трепыхались ножны, во рту дырки вместо зубов, штаны, забрызганные непонятно чем, и тяжелые сапоги до колена. Если бы в Граффеории не было запрета на огнестрельное оружие, честное слово, у каждого из посетителей «Косого левитанта» имелось бы по стволу. В общем, уверяю вас, – посмотреть там было на что. Сидел я, значит, никого не трогал, выискивал глазами Нильса. И тут на скамью напротив меня падает один графф, с рожей как у питбуля. И давай пялиться на меня со злобным прищуром.