Дом купца находился неподалёку. Через полчаса носилки вернулись.
Из-под шёлковой занавески выполз меняла — жёлтый, опухший, с нечёсаной бородой, испестрённой подушечным пухом. Держась за сердце, охая и кряхтя, он поклонился вельможе и сказал слабым, но язвительным голосом:
— Приветствую сиятельного и многовластного Камильбека! Зачем понадобилось ему поднимать со скорбного одра своего жалкого раба, ничтожество которого таково, что он даже не может найти в этом городе защиты от дерзких воров?
— Я позвал почтеннейшего Рахимбая как раз по этому поводу — чтобы доказать ему своё усердие в розысках пропавших коней. Я огорчён и обеспокоен, как никогда!
— О чём же так беспокоится сиятельный Камильбек? Ведь теперь его текинские жеребцы обязательно получат первую награду на скачках.
Это был открытый удар — прямо в лицо.
Вельможа побледнел.
— Горечь утраты и сопряжённая с нею болезнь помутили разум достойного Рахимбая, — произнёс он с холодным достоинством. — Здесь, перед нами, находится один гадальщик, чрезвычайно искусный, по его словам, который берётся разыскать пропавших лошадей.
— Гадальщик! И ради этого сиятельный князь поднимает меня, больного, с постели! Нет, пусть уж властительный князь гадает сам, а я удаляюсь.
И он повернулся, чтобы уйти. Вельможа с холодным достоинством произнёс:
— В городе распоряжаюсь я! Почтеннейший Рахимбай вступит сейчас в переговоры с гадальщиком.
Он умел внушать повиновение, этот вельможа! Купец хоть и сморщился, но подошёл к Ходже Насреддину:
— Я не верю тебе, гадальщик, и на ломаный грош и говорю с тобою, вынуждаемый к этому властью. У меня из конюшни пропали два чистокровных арабских коня…
— Один белый, а второй чёрный, — подсказал Ходжа Насреддин, открывая свою китайскую книгу.
— Весь город может подтвердить справедливость твоих слов, о проницательнейший из гадальщиков! — съязвил меняла. — Многие любовались моими конями в день их прибытия из Аравии.
— Белый конь — с маленьким рубцом, не толще шерстяной нитки, под гривой, а чёрный — с бородавкой в левом ухе, величиною с горошину, — спокойно продолжал Ходжа Насреддин.
Купец опешил.
Об этих приметах знали только двое: он сам и его доверенный конюх, — больше никто.
Язвительная усмешка сбежала с его лица:
— Ты прав, гадальщик! Но как ты проник?
Встрепенулся и вельможа, придвинулся ближе. Ходжа Насреддин перевернул страницу своей китайской книги:
— И ещё: в хвост белого жеребца вплетена белая заговорённая шелковинка, а в хвост чёрного — чёрная.
Этого уже и доверенный конюх не знал: заговорённые шелковинки купец вплетал в хвосты коням самолично и в глубокой тайне, так как прибегать на скачках к волшебству и заговорам было строжайше воспрещено под страхом тюрьмы.
Слова Ходжи Насреддина ошеломили менялу вконец.
Сиятельный Камильбек тоже не остался равнодушен к этим словам. Его мысли понеслись вскачь. «Однако он, того и гляди, в самом деле найдёт! Это вовсе не входит в мои расчёты. Моё дело — проявить наибольшее усердие в поисках, а всё дальнейшее от меня уже не зависит; найдутся кони или нет, сие — дело аллаха; лучше бы не нашлись, по крайней мере — до скачек… Шайтан подсунул мне этого гадальщика! Но что же делать? Ага, волшебство! Напугать менялу, поймать с поличным, затянуть дознание — тогда его арабы никак уж не попадут на скаковое поле!»
— Что вы скажете, почтеннейший Рахимбай? — зловещим судейским голосом вопросил он.
— Я ничего не знаю ни о каких шелковинках, — сбивчиво забормотал купец, переменившись в лице и выдав этим себя с головой. — Быть может, конюхи сами… без моего ведома… Или старый владелец коней… там ещё, в Аравии…
Но здесь он опомнился, сообразив, что коней уже нет и уличить его невозможно.
— Да всё это — ложь! — воскликнул он с притворным негодованием. — Гадальщик лжёт, клевещет! Если бы нашлись мои кони!..
— Завтра найдутся, — прервал Ходжа Насреддин. — Подожди, моя книга говорит ещё что-то… Она говорит, что в подкову на передней правой ноге белого жеребца забит, в числе прочих гвоздей, один золотой, тоже заговорённый. Сверху он прикрыт серой краской, чтобы не отличался от железных. Такой же волшебный гвоздь имеется в подкове чёрного жеребца… только вот не могу разобрать — на какой ноге.
— Гм! Волшебные гвозди, заговорённые шелковинки! — усмехнулся вельможа. — По долгу службы я должен начать расследование.
А купец от крайнего изумления лишился языка; впрочем, замешательство его длилось недолго — выручила многолетняя торговая привычка ко лжи:
— Не понимаю, о чём он толкует, этот гадальщик. Скорей всего, он просто набивает цену. Пусть он скажет прямо, — сколько хочет за своё гадание и чем отвечает, если оно окажется ложным?
Книга его души была понятна Ходже Насреддину до конца, не то что китайская! Теперь купец уже не сомневался, что видит перед собой гадальщика, обладающего несомненным даром ясновидения. Желание вернуть пропажу боролось в нём со зловещим призраком тюрьмы. Заговорённые гвозди, волшебные шелковинки, вельможа, пронюхавший об этом… Кроме гадальщика, никто не может помочь в таком деле.
— О цене, так же как и обо всём прочем, мы должны говорить с глазу на глаз, только двое, — сказал Ходжа Насреддин, обращая слова к самому жгучему, самому затаённому желанию купца.
— А втроём нельзя? — обеспокоился вельможа.
— Нет, нельзя, моё гадание потеряет силу.
Вельможе пришлось уступить. Он отошёл, приказав стражникам расчистить место. Через минуту вокруг Ходжи Насреддина и купца никого не осталось. Главный гадальщик попробовал затаиться в своей нише, но был выброшен оттуда пинками.
— Мы одни, — сказал купец.
— Одни, — подтвердил Ходжа Насреддин.
— Не могу понять, откуда взялись эти гвозди и шелковинки.
— А вот сейчас узнаем, откуда.
Ходжа Насреддин потянулся к своей китайской книге.
— Не надо, гадальщик! — поспешно сказал купец. — Это дело вчерашнее, прошлое, а нам надлежит думать…
— О будущем, о завтрашнем деле, — закончил Ходжа Насреддин.
— Вот именно! Было бы хорошо, гадальщик, если бы эти кони вернулись ко мне в том виде… в таком виде… как бы это сказать…
— Без гвоздей и без шелковинок, — я понимаю…
— Тише, гадальщик! Теперь — скажи свою цену.
— Цена сходная, почтенный купец: десять тысяч таньга.
— Десять тысяч! Милостивый аллах, да ведь это же половина их стоимости! Кони обошлись мне с перевозкой из Аравии до самого Коканда в двадцать тысяч таньга.
— Сиятельному Камильбеку ты называл другую цену. Помнишь, там, в лавке, — пятьдесят две тысячи…
У купца выпучились глаза, — всеведение этого удивительного гадальщика заходило, поистине, слишком далеко!
— Это всё — твоя книга? — помолчав, боязливым голосом спросил купец.
— Да, она.
— Удивительная книга! Где ты её раздобыл?
— В Китае.
— И много там, в Китае, подобных книг?
— Одна-единственная на весь мир.
— Слава аллаху, пекущемуся о нашем благополучии! Страшно подумать, что было бы с нами, торговыми людьми, если бы в мире появилась сотня таких книг! Закрой её, гадальщик, закрой — вид этих китайских знаков тягостен для моего сердца! Хорошо, я согласен на твою цену!
— И не пытайся обмануть меня, купец!
— Я безоружен, а в твоих руках книга как острый меч.
— Завтра ты получишь своих коней. Получишь их без шелковинок и гвоздей, по нашему уговору. Приготовь деньги — золотом, в одном кошельке. А теперь совершим последнее.
Ходжа Насреддин откупорил тыкву, побрызгал волшебной водой на себя и на купца.
Вельможа, начальники, стражники, гадальщики молча наблюдали всё это.
Костлявый старик — предводитель гадальщиков — изнемогал от зависти; дважды пытался он подобраться к беседующим, чтобы подслушать, и дважды, пресечённый в своём намерении стражей, был отбрасываем пинками.
С ним сделались корчи, когда он услышал цену гадания.
— Десять тысяч! — хрипло воскликнул он и в беспамятстве повалился на землю.
Поднимать его было некому — все оцепенели, ошеломлённые такой неслыханной ценой.
Вельможа многозначительно кашлянул, откровенно усмехнулся, но промолчал.
Зато когда купец отправился домой, по его следу кинулась целая стая шпионов.
«Значит, и я не буду оставлен их вниманием», — подумал Ходжа Насреддин. И не ошибся: оглянувшись, увидел троих за спиной и ещё одного в стороне.
— Гадальщик! — Вельможа пальцем подозвал к себе Ходжу Насреддина. — Помни: кони могут быть возвращены купцу только в моем присутствии, не иначе! И не обязательно тебе с этим делом спешить. Кроме того — шелковинки и гвозди; смотри, чтобы они вдруг не исчезли куда-нибудь — иначе ты пожалеешь о дне своего рождения! Иди!
Ходжа Насреддин свернул коврик и под злобный, завистливый шёпот своих собратьев по гадальному ремеслу покинул мост Отрубленных Голов.
Шпионы последовали за ним.
Глава четырнадцатая
Весь день он слышал за собою их крадущиеся шаги. Шпионы проводили его в харчевню, из харчевни — в чайхану. Он прилёг отдохнуть; шпионы, все четверо, уселись над ним, двое — с одной стороны, двое — с другой, и, переговариваясь через лежащего, начали унылую беседу о скудости своего жалованья и горестях ремесла. Под эти тоскливые речи он и уснул, а проснувшись — увидел над собою уже других шпионов, ночных, одетых в серые халаты-невидимки. Но беседа шла и у ночных всё о том же: о горестях ремесла, о скупости и придирках начальства.
Смеркалось, заря угасала, в небе висел тонкий месяц, и муэдзины со всех минаретов поднимали к нему свои протяжные, звонко-печальные голоса. Ходжа Насреддин начал готовиться к вечернему гаданию: откупорил тыкву, налил в чашку волшебной воды, помочил в ней пальцы, побрызгал на масляную коптилку, потом зажёг. Угол чайханы озарился зыбким слабым светом, серые халаты шпионов растаяли в нём. Зато явственно обозначились их унылые рожи, надвинувшиеся вплотную, чтобы лучше видеть; особенно досаждал самый старый и потасканный шпион, надоедливо сопевший над самым ухом в своём неотвязном стремлении заглянуть через плечо уловляемого.