В конце декабря начались сильные морозы, пурга и метели.
…В газетах страны была помещена коротенькая заметка:
«„Челюскин“ 10 января (радио). Дрейф „Челюскина“ в Ледовитом океане, шедший в декабре на север, повернул в январе на юго-восток. Сильный северо-восточный ветер взламывает многометровые ледяные торосы, лед с громадной силой и шумом напирает на пароход. Корпус выдерживает сжатие, но приняты меры на всякий случай: заготовлены на палубе продовольствие, палатки и спальные мешки для спуска на лед. Научные работы продолжаются. Начальник экспедиции Шмидт».
К тому времени уже все люди были распределены по бригадам, а продовольствие, теплая одежда, топливо и хозяйственное оборудование разложены в строгом порядке по борту. Каждый челюскинец знал, что ему надо будет делать во время аварии, неизбежность которой понимали, однако, далеко не все.
«С тех пор как „Челюскин“ был зажат и попал в дрейфующий лед, — сообщал в одной из своих радиограмм Шмидт, — его судьба зависела в значительной степени от случая».
Этот роковой случай наступил 13 февраля. Катастрофа произошла в Чукотском море на северной широте в 68 градусов 16 минут и западной долготе 172 градуса 50,9 минуты.
В этот день, как говорил один из челюскинцев: «Всю злобу, которую только могла излить Арктика на непрошеного гостя, она излила сразу — послала пургу, мороз и нордовый ветер».
После полудня начальник экспедиции и капитан корабля, стоя на полубаке, с тревогой всматривались сквозь пургу в льды, которые перекатывались друг через друга, как гребни морских волн, и прислушивались к гулу торошения.
Льды нагромождались друг на друга, образуя огромные белые гряды. Они росли непреклонно, неумолимо надвигаясь на «Челюскина». Огромный, высотой до восьми метров ледяной вал покатился на пароход. Словно живая, громада льдов подползла к обреченному кораблю, потрясла его несколькими толчками и оглушила залпом ударов, подобных артиллерийскому огню.
Судно медленно, рывками подалось назад, накренилось.
Страшным ударом разорвало левый борт. Этот пролом еще не означал потопления, так как прошел выше ватерлинии. Но лед продолжал наступать. Был дан сигнал «ледяной тревоги», расписание которой заранее было составлено по распоряжению Шмидта. С привычной организованностью и дисциплиной люди встали на заранее известные им места и начали выгрузку аварийных запасов.
У трапа стояли Шмидт и Воронин, отдавая распоряжения. Отсюда им хорошо была видна вся картина выгрузки. Люди при виде невозмутимо спокойных своих командиров тоже сдерживали волнение и работали энергично и быстро.
А лед продолжал свое медленное, но неотразимое наступление, нажимая на левый борт парохода.
Прорвало подводную часть корабля. Вода хлынула в машинное отделение.
Под новым напором льда лопнул борт.
Носовая часть парохода стала быстро погружаться в воду.
Самолет Бабушкина, стоявший на носу, был в последнюю минуту сдвинут на льдину.
Корма поднималась все выше и выше.
Было выгружено уже все намеченное по плану, часть людей стала сбрасывать за борт все, что могло пригодиться. Другие же оттаскивали грузы подальше от гибнущего судна.
Оставались считанные минуты жизни корабля.
К спокойно стоявшему Шмидту подошел его заместитель по хозяйственной части Копусов и сказал:
— Вот так, Отто Юльевич, кончается наша экспедиция.
Шмидт внимательно посмотрел на него и очень серьезно сказал:
— Гибель «Челюскина» еще не конец экспедиции… Все будет хорошо… — И тут же спросил: — Все ли выгружено?
— Все, кроме спирта, — ответил Копусов.
— Ни одного грамма не брать, — решительно приказал Шмидт.
Когда стало заливать пассажирскую палубу, был отдан приказ:
— Все на лед!
Вдруг Отто Юльевич вспомнил, что орден Ленина, полученный им за поход на «Сибирякове», остался на френче в каюте. Не задумываясь о риске, он бросился в полузатопленную каюту. Орден был спасен.
Шмидт и Воронин в последний раз окинули глазами палубу и, убедившись, что никого не осталось, стали спускаться на лед. И тут же, как будто пароход ждал, когда все покинут его, высоко поднялась корма, нос опустился в море.
Гибель «Челюскина» (с картины художника Сварога).
В эту минуту на палубе появился с испуганными глазами где-то задержавшийся завхоз Могилевич.
— Борис, прыгай! прыгай! — закричали все.
Но Могилевич поскользнулся и упал, на него обрушились обломки капитанского мостика, с грохотом покатившиеся бочки и придавили его.
«Челюскин», приняв вертикальное положение, быстро исчезал в воде.
Огромный столб пара закрыл уходящий корпус. И когда густая завеса рассеялась, парохода уже не было, и вместе с ним не стало и прекрасного товарища, комсомольца Бориса Могилевича.
Орден Красной Звезды, которым он был посмертно награжден вместе со всеми челюскинцами, был передан Музею Арктики в Ленинграде.
Сто четыре человека остались на льдине у роковой полыньи, потрясенные гибелью судна и товарища.
Мела пурга.
Сутулился больше обычного Шмидт. Засунув руки в карманы куртки, он задумчиво стоял на невысоком ропаке, окруженный челюскинцами.
Он прекрасно понимал, что на его плечи ложится невиданная по тяжести ответственность за судьбу людей, ставших пленниками арктической стихии. Всякая неудача будет в той или иной степени приписана ему, Шмидту. Катастрофа произошла в такое время года и в таком глухом участке Арктики, что на быструю помощь надеяться было трудно. Значит, сто с лишним человек должны будут жить на дрейфующей льдине много дней, много недель, может быть, много месяцев. Они должны быть все сыты, одеты, иметь кров над головой. Они должны спокойно ждать помощи, крепким, единым и бодрым коллективом. И он, начальник этого единственного в своем роде поселка на льдине, должен принять все меры к тому, чтобы не было среди ста этих очень разнородных людей и следа паники, недисциплинированности… С чего начать?
Сквозь быстро густеющие сумерки Шмидт рассматривал своих товарищей по экспедиции, волей «ее величества Арктики» ставших робинзонами, потерпевшими кораблекрушение и выброшенными на ледяной остров. Многие из них были случайно одеты в ватники, ботинки и сапоги, кое-кто забыл рукавицы, а мороз перевалил за тридцать градусов. Люди были разгорячены авралом по выгрузке. Нервы их, конечно, напряжены до предела. Надо как-то их успокоить!
Начальник экспедиции подозвал своего заместителя по политической части:
— Проведите перекличку… Это то, что сейчас нужно…
День уже кончился. Белесая тьма окутала людей. И, когда называлась очередная фамилия, из темноты слышался лаконичный ответ: «здесь» или «жив».
Перекличка показала, что все налицо, все… кроме Могилевича.
Перекличка, кроме того, как на это и надеялся Шмидт, сыграла определенную организующую роль. Когда люди окружили небольшой ледяной холм и услышали фамилии своих товарищей, у них возникло знакомое «чувство общего собрания». Они поняли, что на льдине не одиночки, а советский коллектив. И это было самое важное.
Теперь можно и нужно сказать им несколько слов.
Митинг был кратким. Он длился всего пять-шесть минут.
Очень спокойно и деловито Шмидт сообщил, что советское правительство знает о катастрофе. «Челюскин» держал связь с берегом до последней минуты. Скоро эта связь будет восстановлена. Продовольствия и теплой одежды выгружено достаточно. Значит, на льду можно будет жить не так уж плохо, пока не придет помощь, а она придет обязательно.
Успокоенные словами начальника, которому они привыкли безоговорочно верить, потерпевшие крушение, мокрые, усталые и голодные люди принялись налаживать свою необычную жизнь.
Одни получали меховую одежду и спальные мешки, другие ставили палатки и по распоряжению Отто Юльевича укладывались отдыхать.
Женщины и дети были уже под «крышей». Они воспользовались палаткой, поставленной на лед еще за месяц до катастрофы физиком для своих наблюдений.
Теперь надо посмотреть, как идут дела у Кренкеля. Радист с помощниками из заранее скомплектованной радиобригады устанавливал изгибавшуюся, как удочка, радиомачту. Рядом люди, вбивая колышки в лед, разбивали палатку. Ветер хлопал по полотнищам, рвал их из рук.
На рассвете Шмидт, не сомкнувший в ту ночь глаз, пришел в радиопалатку.
Тихим голосом, чтобы не слышали окружающие, он спросил Кренкеля:
— Как дела? Не связались еще с Землей?
— Пока нет, — виновато ответил радист… — хотя все предупреждены еще с парохода, — и после короткой паузы добавил: — Трудно поймать нашу волну, станция уж очень маломощна, но я уверен, там слушают и мы свяжемся.
— Буду ждать, с нетерпением ждать, — сказал Шмидт и ушел к месту аварии, где уже кипела работа. Сортировались и складывались в штабеля спасенные запасы.
Вскоре Кренкель услышал ответ радиостанции Уэллена и стремглав выскочил из палатки с торжествующим криком:
— Отто Юльевич! Радио!
В первый и последний раз челюскинцы увидели своего руководителя бегущим, как мальчишка.
Но и тут Шмидт остался верен себе:
— У меня большая радиограмма! — спокойно сказал он. — Может ли Уэллен подождать, пока я буду писать?
Через десять минут Кренкель получил записанную в журнал радиограмму № 1, кончавшуюся такими словами: «…заверяем правительство, что несчастье не остановит нас в работе по окончательному освоению Арктики, проложению Северного морского пути. Начальник экспедиции Шмидт».
Приступая к передаче, радист на мгновение задумался: какой поставить адрес отправителя.
Потом тряхнул головой и отстучал ключом: «Лагерь Шмидта».
Так родилось название «Лагерь Шмидта», не сходившее два месяца с уст людей во всем мире.
15 февраля Кренкель послал в эфир очередное донесение.
«Второй день челюскинцы живут на льду. Ночью прояснело. По звездам определили свое местонахождение: 67°17′ северной широты, 172°51′ западной долготы. Перед погружением „Челюскина“ мы разрезали канаты, которыми на палубе были прикреплены строительные материалы, бочки и другой палубный груз. Расчет оказался правильным: значительная часть грузов всплыла. Теперь вытаскиваем изо льда бревна, доски и другой материал. Заканчиваем постройку барака на пятьдесят человек с двумя камельками. Приступаем к постройке кухни и сигнальной вышки для указания места спасательной экспедиции. Надеемся построить и второй барак. До берега 130 километров. Все здоровы, полны энергии. Шмидт».