Коркин сознавал свою вину, зашевелился. Шуганул расчеты к орудиям. Кинулись, покатили. Вязкая земля, не вышедшая в трубку озимь наматываются на колеса, утяжеляют орудия, но ребята катят, тужатся, из сил выбиваются, но катят. Глядя на эту картину, Пятницкий распорядился передать на "Припять", чтобы от нитки не отцеплялись, держали связь на ходу. Но и этого мало Взял у Савушкина трубку.
Коркин, позади вас небольшой участок кустарника, вербы, кажись, это место для первого орудия. Бегом с буссолью туда. Данные от этих кустов пересчитаю. Понял? Действуй!
Ошибку с выбором огневой Пятницкий заметил вовремя, предотвратил беду, но во что может вылиться смена позиции - и в ум не пришло. Рокировка орудий привлекла внимание какого-то пехотинца, и он понял маневр по-своему. Заорал:
- Пушкари драпают!
Да так заорал, будто ему в копчик неношеным сапогом пнули. Уж не тот ли, которому глаз заузили? По второму бы ему сейчас, чтобы поменьше видел.
Немцы, можно подумать, услышали взбалмошный крик, подогрели его ударили по Розиттену из "скрипачей". Затрещали деревья, в щепки разнесло пароконную двуколку, лошади запутались в упряжке и, волоча за собой дышло, с ошалелым ржанием понеслись в дыму через развалины скотного сарая.
К наблюдательному Пятницкого подбежал офицер в развевающейся плащ-палатке, выхватил пистолет, заорал что-то непонятное, плохо слышное на сеновале. Неужели и он подумал, что пушкари драпают? Кипит, аж пар идет.
Пятницкий спрыгнул с возвышения и увидел возле своего носа ствол пистолета, услышал захлебистые матюки:
- Сейчас же верни батарею! В пехотную цепь орудия! В цепь! Немедленно!
Такому и не объяснить сразу, такого еще успокоить надо. А успокоить только глотка на глотку, такого психа только глоткой возьмешь.
- Замолчать!!! - взревел Пятницкий, заранее настроившийся на этот крик. Так взревел, что в кашле зашелся.
Плащ-палатка сползла с плеча офицера, обнажила мятый-перемятый капитанский погон. Пятницкий было оробел, смутился своего нахальства, но преодолел себя, снова повысил сорванный, осипший голос:
- Не паникуйте, капитан! И не суйтесь не в свое дело!
Теперь впору капитану оробеть, каблуки соединить, подпрямиться в своем невеликом росте. И он впрямь шевельнулся, сделал попытку к этому. От властного крика могли же звездочки Пятницкого до подполковничьих увеличиться. Нет, не спутал лейтенанта с подполковником. Спятился шага на три, выдавил растерянно и злобно:
- Я т-тебе покажу, я те ..
И просвет один видел, и звездочки невеликие, коли такое выдавил. Просто сказалась военная косточка. Похоже, не ох как любил капитан выслушивать обалдевшее начальство. Что из того, что лейтенант. Если из корпуса или, не дай бог, из армии, то и лейтенант похлеще иного полковника бывает.
Капитан поспешил к полковым артиллеристам. На шум прибежал майор Мурашов. Измененного в лице Пятницкого узнал не сразу, а когда узнал, спокойно спросил:
- Что произошло, лейтенант?
Пятницкий задрал голову на верхушки деревьев:
- Гребень укрытия для моих "зисов" велик, а с их зарядом,- указал на полковую батарею,- саданут и всех тут покалечат. Надо менять позицию.
- Клюкин! - повернулся майор к вестовому.- Пулей туда, чтобы...
Клюкин не пуля и не снаряд. На поле за Розиттеном, там, где утвердилась батарея пятидесятисемимиллиметровых орудий, ахнуло, а через секунду - промежуток, нужный снаряду, чтобы пролететь шестьсот метров,ахнуло прямо над головами солдат, в ветвях древнего дуба. Посыпались сучья, черепки кровли. Солдат, возвращавший битюгов, всполошенных обстрелом "скрипачей", бросил поводья, приседая, схватился за враз окровеневшую голову. Мурашов чертыхнулся сквозь зубы, крупно пошагал за развалины.
Проклиная неловкие в беге и жаркие для весеннего дня ватные брюки, Пятницкий догнал Мурашова. Большеголовый старший лейтенант и капитан, под напором которого этот старший лейтенант успел выпустить пристрелочный снаряд, перестали размахивать руками, замолчали. Щуплый капитан подал Мурашову руку, а владелец длинной шинели и брезентовых сапог со шпорами настороженно уставился на свое непосредственное начальство. Мурашов хмуро посмотрел на старшего лейтенанта, бросил язвительно:
- Отличился? Отправляйся менять позицию.- Повернулся к капитану: - А ты почему здесь, Заворотнев?
Роман остановился в двух шагах, посмотрел на умаянного, растерянного капитана Заворотнева и подумал: "Полезет- вон в те кусты запросто кину". Но заляпанный грязью малорослый капитан не намерен был продолжать ссору с Пятницким. Только качнул головой с укором, усмехнулся, показывая вставной, самоварного блеска зуб. Где-то видел Роман этот зуб.
Мурашов сказал Пятницкому:
- Знакомься, артиллерист,- зам по строевой из третьего. Заворотнев. Их батальону вон там надо быть, а он тут околачивается, моей артиллерией командует.
Теперь Роман вспомнил, где видел золотой зуб - под Фридландом, роту этого капитана поддерживал. Тогда Заворотнев ротой командовал. Не встречались больше.
Зам по строевой из третьего пропустил замечание насчет того, где ему быть положено, сверкнул примирительно зубом.
- Ну, лейтенант, ты даешь! Не мог по-человечески-то?
- Вам надо было по-человечески. Один обормот завопил - и вы туда же.
Капитан перестал улыбаться, повернулся к Мурашову.
- Недолго припадочным сделаться. Нет хуже славянам остаться без артиллерии, а пушкари, изволь радоваться, сразу четыре пушки назад поперли. Хоть бы растолковал, а то как с цепи сорвался.
- Ты-то почему здесь, Заворотнев? - повторил свой вопрос Мурашов, не получивший ответа в первый раз Может, и не нужен был ответ, спросил, чтобы сказать следом: - Не трать время, пужни свою братву в окопы, мои уже за селом. Иначе немец скоро всех тут перемолотит.
Это верно, надо и Пятницкому от сеновала подаваться. Натура у человека такая - к хатам прижиматься Где-то этого не оспоришь, а здесь, на переднем крае, надо ломать натуру, иначе немец такого наломает.. Подождет, пока иваны поднапрутся, помедлит, чтобы немного разгулялись, осторожность свою, внимание утратили, остерегаться перестали - и врежет всем, что имеет в наличии. Напрасно, что ли, мины кидал, из шестиствольных пристрелочный залп сделал.
В стороне, где медсестра бинтовала только что раненного, собралась группа солдат Костерят артиллеристов, но беззлобно, по въевшейся пехотной привычке и больше для красноречия, чтобы обратить на себя внимание сестрицы. А ей не до их зубоскальства. Немолодой солдат, но и не старый еще, страдальчески скукожился, допытывается - шибко ли задело. Сестра успокаивает:
- Не волнуйся. Кожу да клок волос. Просто ударило больно.
Раненый огорченно помотал головой, у сестры даже бинт из рук выпал
- Ай-я-яй...
Не волновался солдат, что тяжело ранен, надеялся, что тяжело. Потому ответ не утешил, огорчил его.
Боец в расстегнутой шинели, с автоматом, перекинутым через плечо дулом вниз, ехидно скривил губы.
- Тебя, Боровков, весна отравила. В госпиталь тебе захотелось, на простыню стирану, чтобы утку и сестру на минутку. Ничего у тебя не получится. В санбате еще разок помажут йодом и назад в роту пошлют.
- Конешно, назад завернут,- поддержал тонконогий солдат в обмотках и продолжил мечтательно: - А хорошо бы в госпиталь... Весной-то щепка на щепку плывет, а мы люди все же, живые покуда...
Пятницкий вгляделся в Боровкова. Щеки всосаны, нос острый, над правой бровью вмятина от прежнего ранения, из-под бинта седые пряди торчат, слиплись от крови.
- Чего мелют, чего мелют,- обиженно бормотал Боровков. Увидел майора Мурашова, к нему обратился: - Скажите, товарищ майор, разве я что плохое задумал? Ведь одиннадцать ран на теле моем. Сколько можно... Примериваются, примериваются - да и убьют когда... Если сильно пораненный, можно и полечиться. Кто запретил лечиться? А они - про весну, про щепки... И никуда я не пойду, шибко нужен мне этот медсанбат. Перевяжет сестричка - спасибо ей,- и довоюю перевязанный.
Пятницкий подумал: "Доведись до меня - отпустил бы Боровкова совсем с фронта. Хватит с него. Вон. уже от своих попало..."
Вздохнул горько, с болью сердечной: "Неразумный ты, комбат Пятницкий. Если всех таких отпускать..."
Козырнул Мурашову, побежал по своим делам, сво ими заботами заниматься.
Глава восемнадцатая
Умеют немцы отступать, умеют, сволочи. Бросили Розиттен - и до Бомбена. Нате вам два километра голого поля, а мы за кирпичными стенами заляжем, бойницы в них понаделаем, окопы до полного профиля доведем - те самые, что загодя нарыты. Идите, суньтесь.
Первая атака захлебнулась в километре от Бомбена. Пехота расползлась, укрылась в межах, воронках, ямках всяких, лопатами да касками перед собой бугорки наскребли.
Командир роты Пахомов и поддерживающий второй батальон лейтенант Пятницкий устроились за буртом бурака. Игнат выковырнул из-под опревшей соломы корнеплодину с полпуда весом, очистил кинжалом и спросил Пятницкого:
- Роман, хочешь немецкую фрукту-брюкву?
Сморенный Пятницкий, привалившись к бурту, перематывал портянку. Отозвался:
- Давай.
Как ни старался Игнат сделать дольки чистыми, все же не смог: руки не оттерлись ни шинелью, ни соломой и оставляли на свежих срезах брюквы грязные следы. Наткнув порцию на кинжал, протянул товарищу и посоветовал:
- Ромка, ты поплюй да об рубаху нижнюю.
- Ничего, так сойдет,- вяло улыбнулся Роман и пытливо поглядел на Алеху Шимбуева.
Шимбуев и Женя Савушкин ковыряли землю малыми саперными и выдолбили окопчик чуть выше колен. Употевшие под пригревающим солнцем, они были без шинелей. Шимбуев заметил взгляд комбата, вытер мокрый лоб и принялся отстегивать фляжку.
- Тут много. Товарищу командиру роты тоже хватит.
Игнат покосился на своих присных, одному сказал с намеком:
- Учись, Вогулкин.
Автоматчик, он же связист, связной, ординарец и еще черт знает кто по совместительству,- Вогулкин этот хмыкнул: