О гражданских и говорить нечего. Славяне готовы свой паек отдать. Эти цивильные быстро нос по ветру настроили. Осмотрелись, воспряли. Прут с мисками прямо к солдатским кухням. Своего гражданского, будь это где-то в России, на ружейный выстрел не подпустили бы к расположению воинской части, а тут...
Барахло это самое в пустующих домах... Коли брошено - взять можно. Брали. На портянки, на ветошь для чистки пушек. А тут разрешили посылки с фронта родным - раздетым да разутым за время войны, истощавшим на карточной системе. Что в посылку положишь? Барахло это? Противно же, унизительно...
Порассуждали вот так кандидат партии Пятницкий и член ВКП(б) с тридцать пятого Кольцов и спросили друг друга: как тут быть?
Пятницкий сидел хмурый, озабоченный. Жестко посмотрел на Кольцова и сказал непреклонным голосом:
- Будет кто из шкафов тащить - под суд отдам! Глазом не моргну!
- Где же выход? - мягко спросил Кольцов.
- Пойду в полк к замполиту, к самому Варламову! Есть же трофеи. Государственные склады, скажем... Пусть выделяют для солдат. Уйдем на передовую, эти трофеи до рядового Ивана вряд ли дойдут, начнут хапать по домам. Навоюем тогда...
- Сходите,- поддержал Кольцов.- Я с парторгом полка поговорю. Есть еще одна штука... Вчера огневики первого взвода клад в огороде нашли. Связки отрезов, новые костюмы, платья...
Пятницкий от коварного сообщения нащурился на Кольцова, спросил язвительно:
- Какой это, к черту, клад, Михаил Федорович?
- В земле - значит, клад,- усмехнулся Кольцов.
Пятницкий перестал пытливо разглядывать Кольцова, ухмыльнулся.
- Клад, говоришь? Ну, а что в недрах земли - достояние народа. Здесь народ - победившая армия.
- О чем разговор, комбат. Мы не возьмем - трофейщики заприходуют, на склады свезут.
- За мой компромисс ухватился? Ладно, Михаил Федорович. Посмотрим, как другие коммунисты рассудят.
Было о чем поговорить, о чем посоветоваться. Взять хотя бы тот недавний случай. Встретили группу женщин, угнанных гитлеровцами в Германию. Как ее? Маруся, кажется... У Мамонова жена - Маруся, госпитальная сестра Маруся, и эта, из-под Минска, тоже Маруся. Кругом Маруси... Беременная эта Маруся. У бауэра работала. Туда же время от времени пленных пригоняли. Ослабела Маруся перед полоненным матросиком. А тут один долдон освободитель называется! - пристал, поганец: от немца да от немца. От фрица, говорит, прижила. Если и от немца, то что? Ну, скажи, лейтенант Пятницкий. Или ты, парторг Кольцов...
Только вышел Кольцов, заявился Гарусов.
- Разрешите обратиться, товарищ командир.
- Слушаю. Садитесь, чего нам стоять,- сказал Пятницкий.
Солидно-тяжелый Гарусов улыбнулся в ответ, взял у стены стул. Бескровные десна и мелкие, с интервалом, почернелые зубы в изъединах мешали понять смысл этой улыбки.
- Боюсь, командир, что буду плохим телефонистом. Надо катушки таскать, по линии бегать. Какой из меня бегалыцик, я ведь конторский работник. Полегче бы куда,- Гарусов поерзал пухлыми пальцами по коленкам.
Пятницкий с оторопелым удивлением посоображал над тем, что услышал, но заговорил о другом - не о том, что хотелось Гарусову:
- Скажите, Гарусов, что произошло, что вы там с бойцами?
- Ничего особенного, товарищ командир. Я сказал что-то, они тоже. Бывает же... Я вот насчет...
- Насчет полегче? А как - полегче? - весело удивился Пятницкий.- На войне нет легкого. Катушки таскать, по линии бегать - это не все, товарищ Гарусов. Война многое другое заставит. Окопы, например, рыть. Как остановились - берись за лопату, выкопал себе в полный рост - огневикам беги помогать. Им не только для себя в полный рост, для пушек чуть не котлован надо, для снарядов ровики с нишами. Да разве одно это. Ведь война, товарищ Гарусов, фронт, люди гибнут. В любой должности надо солдатом быть стрелять, ходить в атаку.. Вы больны, Гарусов? У вас ограниченная годность?
- Да нет, болел, потом ничего, призвали вот...
Ну что, лейтенант Пятницкий, скажи что-нибудь, посочувствуй, пожалей, должность, наконец, найди без рытья окопов, без стрельбы и опасности. Вон как у тебя сердце-то обливается, глядя на бедненького товарища Гарусова. А может, подумаешь немного да в роту Игната Пахомова уйти посоветуешь - на должность солдата Боровкова, которого одиннадцать раз ранило, а в двенадцатый подло - насмерть. Чем Гарусов хуже его? И моложе, и бодрее выглядит, и ран на теле нет.
Разбередив больное, Пятницкий сказал все же спокойно:
- Разве могут быть на фронте вольготные должности? Нет их, товарищ Гарусов.
Гарусов поднял на Пятницкого усталый, упрямо-недружелюбный взгляд, просипел осевшим голосом:
- Я не говорю - вольготных. Просто полегче. Мог бы при вас состоять вместо этого... Или писарем.- Он для чего-то поднес руку к лицу, посмотрел на заросшие волосами пальцы.
- Ах, вот оно что! - снова весело задело Пятницкого.- Вместо Алехи Шимбуева? Тут, понимаете, заблуждение какое-то, Гарусов. Ординарец командира батареи должен быть разведчиком номер один, лучшим из всех. Он спит меньше других, а ходит в десять раз больше. Он обязан отлично читать карту, владеть оптическими приборами, рацией, корректировать артиллерийский огонь. Вы умеете работать с картой? Вот видите. Только такие, как Шимбуев, имеют право "состоять" при командире. Вы понимаете, что в этом смысле вам с Шимбуевым не потягаться, вне конкуренции Алеха Шимбуев. Что касается котелка каши для командира или умыться принести... Алеха Шимбуев разумный парень и понимает, что у командира не всегда бывает время не только сходить за кашей, но и проглотить ее. Писарем? Курлович охотно уступил бы вам это место, да я не соглашусь. У Курловича глаза нет. Вернее, глаз есть, только... Заставь защурить здоровый, он другим таракана в миске не увидит, съест таракана. Вот, а комиссоваться отказывается. Да и писарь он постольку-поскольку, чаще в орудийном расчете, бумаги в затишье между боями составляет. Вы знаете, сколько убито в последнем бою? Вот какие пироги, товарищ Гарусов.
Гарусов сопел, обтирал шапкой лоб и поводил взглядом из угла в угол.
- Так ладно, я пойду,- прохрипел он. Лицо его набрякло, сделалось серым.
- Идите, Гарусов. Липцев заждался, поди. У него в отделении всего два связиста осталось. Липцев толковый связист, многому у него научитесь.
Шаркая ногами, Гарусов направился к выходу. Глядя ему в спину, Пятницкий все же не выдержал, посочувствовал далеко не молодому, не очень-то бодрому телом и духом солдату. На самом деле, какой из него связист. Сам мучиться будет и других измучает. Что за умник прислал его сюда! Санитаром в госпиталь, на склад армейский... Мало ли должностей для таких. И характерец у Гарусова, как видно, не хлеб с повидлом. Не успел котелка каши с ребятами съесть, а намутил, неразумный.
На улице взвизгнула собака, жалостно заскулила. Чуть погодя вошел Шимбуев - взъерошенный, заикается. Так и прет из Алехи - ругнуться, да как тут при комбате ругнешься. Выдавил сквозь зубы:
- Вот паскуда, надо же, какая паскуда...
- Ты чего, с нарезки слетел? - чуя неладное, спросил Пятницкий.
- Этот бугай, новенький. Не в настроении от вас... Пнул собаку ни за что ни про что.
"К черту,- внутренне вскипел Пятницкий,- на кой мне ляд такой психованный. Пусть забирают обратно, хоть на кудыкину гору. Без него обойдусь".
* * *
Утром следующего дня, готовый к маршу на новый участок фронта, артиллерийский полк вытянулся колонной вдоль шоссе. Вернувшись из штаба дивизиона с нужными указаниями, Пятницкий присел на ребристую подножку машины Коломийца. Набегавшийся Комка притулился к голенищу сапога, дремал, не ведая, какую простую в общем-то и совсем не простую в частности решает задачу его новый и добрый хозяин. Русский он или немец - не собачьего ума дело. Брошенного, голодного, его обласкал этот человек, накормил, дал имя, которое чем-то связывает с незабытым прошлым. Это - главное, об остальном Комка не хотел и не умел думать. А Роман Пятницкий думал, хотя и не хотел думать. До щемящей тоски жалко оставлять собаку. Взять с собой? Куда? Как? Что потом?
Командир отделения тяги Коломиец высунул конопатую голову из кабины и, будто читая мысли комбата, сказал:
- Поскулит-поскулит и перестанет. Прибьется к кому-нибудь. Вон фрицевы бабы из бегов стали возвращаться...
Пятницкий молчал, понимая правильность сказанного. Но когда уже тронулись в путь, он долго не решался посмотреть на плывущую назад правую обочину. И не посмотрел бы, да Коломиец с ласковой горечью выдохнул:
- Не отстает, паршивец.
Роман сделал над собой усилие и повернул голову. Затеснило в груди. Комка, вывалив язык, шел большими скачками. Когда машина набирала скорость, он отставал, скрывался из виду, но стоило замешкаться колонне - снова нагонял, кося морду влево. Из кузовов что-то кричали ему, а он все пластал и пластал над жухлой прошлогодней травой свое поджарое тело.
Пятницкий готов был остановить машину, подобрать собаку, но откуда-то сзади, может, через машину, через две, протрещала длинная автоматная очередь. Комка запнулся об этот треск, ударился о землю, перевернулся с лета два раза и потерялся за кустарником.
- Останови! - вскричал Пятницкий и схватился за баранку. Машина вильнула, Коломиец с усилием выправил ее, оттолкнул руку Пятницкого.
- Комбат, образумься, мы же в колонне.
Пятницкий обмяк, обессиленно откинулся на спинку сиденья.
- Кто, кто посмел?
Коломиец рассерженно повторил за комбатом:
- Кто-кто... Кроме Гарусова - кто еще мог?
* * *
Пятницкий с Кольцовым шли следом за Шимбуевым, который уже побывал на КП батальона. Вспаханное с осени, не успевшее затравенеть поле парило под начинающим припекать солнцем. Ноги скользили на отталости, как на арбузных корках, кожа зудела от пота. Пятницкий оглянулся на приотставших связистов. Согнувшись под тяжестью рации, размеренно шел командир отделения связи Липцев, улыбаясь, мурлыкал что-то Женя Савушкин, следом пыхтел Гарусов. За его спиной, распуская кабель, поскрипывала в станке катушка.