– Но ведь это гетто! – вскричал господин Абрамский жутким голосом. – Черта оседлости! Карцер!
Густав Крохмаль улыбнулся и предложил примирительно:
– Было бы намного лучше, если бы американцы забрали себе эту Лилипутию, которую они хотят дать нам, а нам отдали бы два своих авианосца. Там будет и безопаснее, и просторнее.
– А Галилея? – спросила тетя Мала. – А Галилея, дорогой Дудек? А плодородные северные долины? Почему нельзя хотя бы это оставить нам? Почему надо отобрать у бедняка последнюю овечку?
Папа заметил с грустью:
– Не последняя овечка, Мала, а единственная. И ту хотят отобрать.
И тут взорвался дедушка Александр:
– Абсолютно прав этот негодяй Смит из мечети в Яффо! Мы и вправду только грязь! И все антисемиты мира правы! И Хмельницкий прав! И Петлюра. И Гитлер! И вправду над нами какое-то проклятие! Вот уж воистину Бог ненавидит нас! – Дедушка хрипел, брызгал слюной, стучал кулаком по столу с такой силой, что звенели ложечки в чайных стаканах. – И если Бог так ненавидит нас, то и я ненавижу Его! Пусть Он сдохнет! Злодей из Берлина уже сдох, но на небесах засел еще один Гитлер! Намного хуже! Намного! Сидит себе там и смеется над нами, мерзавец!
Бабушка Шломит схватила его за руку:
– Зися! Хватит! Что ты такое говоришь?!
Дедушку кое-как успокоили. Налили ему коньяка, поставили перед ним печенье.
Дядя Дудек сказал, что подобные высказывания лучше не позволять себе в присутствии полиции. Он поднялся, надел свою великолепную полицейскую фуражку, придававшую ему особую значительность, поправил кобуру с пистолетом и уже от двери счел необходимым помиловать нас:
– У нас есть один офицер, ирландец, тот еще тип, так вот он без передыху твердит, что евреи умнее всех в мире и они всегда приземлятся на лапы, как кошки. Но вот в чем вопрос: на чьи лапы евреи приземлятся? Будьте здоровы. Я очень прошу не повторять ничего из того, что я тут рассказал вам…
45
За ужином папа объяснил, что на Генеральной Ассамблее ООН, которая соберется 29 ноября 1947 года в Лейк-Саксесс, неподалеку от Нью-Йорка, необходимо две трети голосов, чтобы была принята рекомендация по созданию на территории британского мандата двух независимых государств, еврейского и арабского. Исламские страны вкупе с правительством Британии сделают все, что только в их силах, чтобы предотвратить консолидацию такого большинства: их цель – превращение всей подмандатной Эрец-Исраэль в арабское государство под британским протекторатом, подобно другим арабским странам, таким как Египет, Трансиордания и Ирак. Этим замыслам активно противится американский президент Трумэн, который, вопреки позиции собственного Госдепартамента, добивается раздела Эрец-Исраэль.
Советский Союз во главе со Сталиным неожиданно присоединился к Соединенным Штатам и поддержал создание в Эрец-Исраэль еврейского государства рядом с арабским. Возможно, Сталин предполагал, что решение о разделе вызовет на Ближнем Востоке многолетний кровавый конфликт, который позволит Советам вклиниться в зону британского влияния на Ближнем Востоке, поближе к нефтяным месторождениям и Суэцкому каналу.
Хитроумные расчеты великих держав скрещивались друг с другом, сталкиваясь, по-видимому, еще и с религиозными аппетитами: Ватикан надеялся приобрести более серьезное влияние в Иерусалиме, который по плану раздела должен был оставаться под управлением международных сил, то есть не должен был стать ни еврейским, ни мусульманским. Трезвые соображения и доводы совести сплетались с эгоистическими, циничными расчетами. Некоторые из европейских правительств искали возможность предоставить хоть какую-то компенсацию еврейскому народу за то, что его треть была уничтожена нацистами, за многовековые погромы и преследования. Кроме того, эти государства не прочь были воспользоваться шансом выдворить сотни тысяч рвущихся в Эрец-Исраэль евреев.
До голосования трудно было предположить его результаты: давление, соблазны, угрозы, заговоры и даже подкуп – все было задействовано, чтобы склонить в ту или иную сторону три-четыре маленькие республики из Латинской Америки и Юго-Восточной Азии, голоса которых могли определить результаты голосования. Правительство Чили, намеревавшееся поддержать программу раздела, капитулировало под давлением арабов и велело своему представителю в ООН голосовать против. Республика Гаити объявила, что будет голосовать против. Делегация Греции склонялась к тому, чтобы воздержаться при голосовании, но и она в последнюю минуту решила занять проарабскую позицию. Делегат Филиппин уклонился от принятия каких бы то ни было обязательств. Парагвай колебался, и его представитель в ООН, доктор Кейсар Акоста, жаловался на то, что не получает четких инструкций от своего правительства. В Сиаме произошел переворот, новая власть дезавуировала всю свою делегацию в ООН, не назначив нового представительства. Либерия обещала поддержать предложение о разделе. Делегация Гаити изменила свое мнение под влиянием американцев и решила голосовать за раздел.
А вот у нас, на улице Амос, в бакалейной лавке господина Остера или в писчебумажном магазине господина Калеко, где продавались и газеты, рассказывали про арабского дипломата, стройного красавца, покорившего сердце представительницы маленького государства и убедившего ее голосовать против плана раздела, хотя правительство ее страны уже обещало евреям свою поддержку.
– Но тут же, – весело рассказывал господин Колодный, владелец “Типографии Колодного”, – тут же снарядили одного ловкого еврея, чтобы тот рассказал все мужу влюбленной дипломатши. И одну ловкую еврейку снарядили, чтобы она раскрыла глаза супруге донжуана от дипломатии. А если это не сработает, то они собираются… (Тут собеседники переходили на идиш, чтобы утаить от меня самое интересное.)
В субботу еще до полудня соберется Генеральная Ассамблея под Нью-Йорком, в месте, которое называется Лейк-Саксесс, и решит нашу судьбу – “кому жить, а кому пропадать”, как сказал господин Абрамский. А госпожа Тося Крохмаль взяла в кукольной лечебнице удлинитель от электрической швейной машинки и принесла его Лембергам, чтобы с его помощью они смогли вынести на балкон свой черный тяжелый радиоприемник. Это был единственный радиоприемник на всю улицу Амос, если не на весь квартал Керем Авраам. Оттуда, с балкона семейства Лемберг, радио будет вещать на полную громкость, и мы все как один соберемся рядом – во дворе, на улице, на балконе соседних квартир, на тротуаре, – и так вся улица сможет слушать прямую трансляцию. И мы сразу же узнаем наш приговор: что еще таит для нас будущее (“если вообще будет какое-нибудь будущее после этой субботы”).
– Лейк-Саксесс, – сказал папа, – означает “Озеро успеха”. То есть полная противоположность “морю слез”, символизирующему у Бялика судьбу нашего народа. А вашему высочеству, – добавил он, – мы, несомненно, позволим на сей раз участвовать в мероприятии. В рамках нового статуса его высочества – выдающегося читателя газет, а также в рамках его профессиональных занятий в качестве военного и политического обозревателя.
Мама сказала:
– Да, но только надень свитер. Уже холодно.
Но в субботу утром выяснилось, что судьбоносное обсуждение, которое должно начаться в Лейк-Саксесс после полудня, мы услышим только вечером – из-за разницы во времени между Нью-Йорком и Иерусалимом. Или, возможно, не из-за разницы во времени, а потому что Иерусалим – это захолустье, где-то за темными горами, куда все, что происходит в большом мире, докатывается эхом эха – слабеньким, поблекшим, да к тому же с большим опозданием. Голосование, так считали у нас, состоится, когда в Иерусалиме будет уже почти полночь. В это время детям полагается быть в постели, да и завтра ведь в школу, не так ли?
Папа с мамой обменялись несколькими быстрыми фразами. Краткие переговоры велись по-польски и по-русски, и в конце концов мама заключила:
– Ты нынче вечером отправишься в постель как обычно, а мы с папой послушаем передачу. И если результат окажется положительным, то мы разбудим тебя, даже если будет глубокая ночь, и все расскажем. Обещаем.
После полуночи, почти под самый конец голосования, я проснулся. Моя кровать стояла прямо под окном, выходившим на улицу, и мне достаточно было лишь встать на колени и выглянуть в прорезь жалюзи. Увиденное меня напугало.
Словно в кошмаре, плотно прижавшись друг к другу, молча, неподвижно, в желтоватом свете уличных фонарей стояли вертикальные тени. Они заполнили наш двор, соседние дворы, тротуары, проезжую часть улицы, все балконы вокруг – будто гигантская ассамблея молчаливых призраков. В бледном свете, не издавая ни единого звука, стояли сотни мужчин и женщин: соседи, знакомые и незнакомые, причем некоторые были в пижамах, а другие в пиджаках и при галстуках. Мужчины в шляпах и фуражках, женщины с непокрытыми головами, женщины в халатах и платках, некоторые держали на руках спящих детей. Вон старушка на низеньком табурете, а вон древний старик, которого на стуле вынесли на улицу, поближе к радиоприемнику…
Вся эта огромная толпа точно окаменела в пугающей тишине ночи; казалось, это не настоящие люди, а черные тени, теряющиеся в сером мраке. Как если бы все умерли стоя. Никто не разговаривает, не кашляет, не переступает с ноги на ногу. Даже комар не зазвенит. Только глубокий, шероховатый голос американского диктора доносится из приемника, включенного на полную мощность. А может, то был голос Освальдо Араньи из Бразилии, председателя Генеральной Ассамблеи. Одну за другой вызывал он страны, начинавшиеся на буквы из конца английского алфавита. Юнайтед Кингдом: абстейнс. Юнион оф Совьет Сошиалист Рипаблик: йес. Юнайтед Стейтс: йес… Уругвай: йес. Венесуэла: йес. Йемен: абстейнс…
Голос умолк. И опустилось безмолвие иных миров, и вся картина застыла: жуткое гнетущее молчание, молчание множества людей, затаивших дыхание, – подобной тишины я не слышал за всю свою жизнь, ни до той ночи, ни после нее.