Дядя Иосеф восседал – утомленный, печальный и бледный – на краешке матраса. Спиной он привалился к закопченной стене, очки сдвинул на лоб. Ответ его сильно отличался от ответа тети Эйли: по его утверждению, Иисус из Назарета был одним из “величайших сынов народа Израиля, замечательным моралистом, ненавидел черствых сердцем, сражался за то, чтобы вернуть иудаизму его первоначальную простоту, высвободить еврейство из плена раввинов, изощряющихся в казуистике”.
Я не знал, кто такие “черствые сердцем” и кто такие те, кто “изощряется в казуистике”. А еще я не знал, как совместить Иисуса дяди Иосефа, Иисуса ненавидящего, воинственного, с добрым Иисусом тети Эйли, который ни с кем не воевал и вообще всех любил, особенно тех, кто грешен, особенно тех, кто презирал его.
В старой папке я нашел письмо, которое прислала мне тетя Рауха от себя и от имени тети Эйли из Хельсинки в 1979 году. Письмо написано на иврите, и, среди прочего, в нем говорится:
Мы тоже обрадовались, что вы одержали победу на Евровидении. И что за песня! Здешние верующие очень обрадовались, что люди из Израиля пели: “Аллилуйя!” Нет более подходящей песни… Я посмотрела фильм о Холокосте, вызвавший слезы и угрызения совести со стороны стран, которые без конца преследовали евреев. Христианским народам следует очень попросить прощения у евреев. Папа твой сказал однажды, что он не в состоянии понять, почему Господь согласился на все эти ужасы. Я всегда ему отвечала, что тайна Господа нашего, она на небесах. Иисус страдает с еврейским народом. Верующим следует также принять на себя часть страданий Иисуса. Искупление Мессии на кресте покроет все грехи мира, всего рода человеческого. Но умом этого никогда не понять… Были нацисты, которых потом одолели муки совести, раскаявшиеся перед смертью. Но убитые ими евреи не вернулись к жизни от их раскаяния. Все мы каждодневно нуждаемся в искуплении, в милосердии. Иисус сказал: “Не бойтесь тех, кто убивает тело, ибо не в их возможностях убить душу”. Это письмо тебе посылаю я, а также тетя Эйли. Я изрядно повредила спину шесть недель тому назад, когда упала в автобусе, а тетя Эйли не очень хорошо видит.
С любовью,
Рауха Моисио
Однажды во время моего пребывания в Хельсинки (тогда одну из моих книг издали на финском) в моем гостиничном кафетерии вдруг возникли они – обе. Закутанные в шали, они походили на двух старых крестьянок. Тетя Рауха опиралась на палку. Она нежно вела за руку тетю Эйли, которая почти ослепла, поддерживая, бережно усадила ее за столик. Обе настояли на том, чтобы расцеловать меня, благословив при этом. Лишь с большим трудом позволено мне было заказать для них по чашке чаю, “но без всяких там деликатесов, пожалуйста!”.
Тетя Эйли улыбалась мало, да и не улыбка это была, а легкое подрагивание в уголках губ. Она начала что-то говорить, раздумала, положила сжатую в кулачок правую руку в левую ладонь, словно спеленав ее, как младенца, несколько раз покачала головой, как это делают плакальщицы, и, наконец, произнесла:
– Благословен Господь на небесах, что удостоились мы увидеть тебя здесь, на земле нашей. Но я совершенно не понимаю, почему не удостоились жизни твои дорогие родители? Но кто я, чтобы понимать? Все ответы у Господа. У нас есть только удивление. Прошу тебя, ты ведь разрешишь мне ощупать твое дорогое лицо? Глаза мои угасли.
Тетя Рауха сказала о моем отце:
– Благословенна память о нем. Он был редким человеком! Благородная дух (именно так она и сказала) была у него. Дух человечности!
А о маме она сказала:
– Страдающая душа, да покоится она с миром. Великая страдалица была, потому что умела видеть в сердцах людей, и нелегко было вынести ей увиденное. Пророк Иеремия изрек: “Сердце лукавее всего, и неисцелимо оно, кто познает его?”
В Хельсинки шел легкий дождь вперемешку с хлопьями снежинок. Дневной свет был тускл и мутен, и снежинки, которые таяли, не долетев до земли, казались не белыми, а серыми. Две старые женщины были одеты в темные, почти одинаковые платья, в коричневые толстые носки – две ученицы скромного пансиона. Я расцеловался с ними, от них пахло простым мылом, черным хлебом и сном. Мимо деловито просеменил коротышка из обслуживающего персонала, из нагрудного кармана рубашки торчала целая батарея авторучек и карандашей.
Из кошелки, стоявшей подле стула, тетя Рауха достала небольшой пакет из коричневой бумаги. И вдруг я узнал эту кошелку: это ведь та же самая, из мешковины землистого цвета, времен осады Иерусалима. За тридцать лет до моего приезда в Хельсинки тетя Эйли и тетя Рауха доставали из этой кошелки и раздавали нам брусочки мыла, шерстяные носки, сухари, спички, свечи, головки редьки, а то и самое ценное – баночку с молочным порошком. Я развернул пакет, и вот, кроме Священного Писания, изданного в Иерусалиме (страница на иврите и рядом страница на финском), кроме крошечной музыкальной шкатулки из лакированного дерева, с медной крышкой, нашел я букетик засушенных полевых цветов. Странные финские цветы, прекрасные и в смерти своей, цветы, названия которых я не знал и которых не встречал до того утра.
– Очень, очень любили мы, – сказала тетя Эйли, и ее невидящие глаза искали мои глаза, – очень, очень любили мы твоих дорогих родителей. Нелегка была их жизнь на земле, не всегда были они милосердны друг к другу. Порою темная тень витала над ними. Но теперь, когда, приобщившись к вечной тайне, они вернулись наконец-то под крыла Господа, теперь твои родители наверняка обрели милосердие и истину. Теперь они словно два чистых ребенка, не ведающие греховных мыслей, и между ними во все дни лишь свет, любовь и сострадание. Как сказано в Песни Песней, левая рука у нее под головой, а правая обнимает его. И давно уже исчезла над ними всякая тень.
Я хотел подарить двум тетушкам два экземпляра моей книги, переведенной на их язык. Но тетя Рауха отказалась.
– На иврите, – попросила она, – книгу об Иерусалиме, написанную в Иерусалиме, да ведь мы должны – пожалуйста! – прочесть ее на иврите, и ни на каком другом языке! А кроме того, – добавила она с извиняющейся улыбкой, – говоря по правде, тетя Эйли не может больше ничего читать, ибо отнял у нее Господь остатки зрения. Только я все еще читаю ей вслух, утром и вечером, из Библии, из Евангелия, из нашего молитвенника, из книги о житии святых, хотя и мои глаза все тускнеют и тускнеют, и вскоре обе мы полностью ослепнем. А когда я не читаю ей и тетя Эйли не слушает меня, тогда сидим мы вдвоем против окна и наблюдаем через стекло деревья, птиц, снег и ветер, утром и вечером, при свете дня и свете ночи. И обе мы с великим смирением благодарим нашего доброго и милосердного Господа за все Его милости и все Его чудеса, “да сотворится по воле Его на небесах и на земле”. Ведь и ты, наверно, видишь иногда, лишь в минуты отдохновения, какое великое чудо являют собой и небесный свод, и земля, и деревья, и камни, и поле, и лес – все без исключения. Все без исключения источает свет и сияние, все без исключения тысячекратно свидетельствует о великой славе и милосердии.
48
Зимою, на стыке 1948-го и 1949-го, закончилась эта война. Израиль и соседние государства подписали соглашение о прекращении огня. Первым документ подписал Египет, за ним – королевство Трансиордания, последними – Сирия и Ливан. Что касается Ирака, то он ничего не подписал, но вывел из зоны боевых действий свой экспедиционный корпус, состоявший из одной бронетанковой и двух пехотных бригад. Несмотря на соглашение, арабские страны продолжали заявлять, что они готовы однажды выступить во “втором раунде” и покончить с государством, которое они отказываются принять, что само его существование – это, по сути, непрекращающаяся агрессия. В арабском языке появилось выражение “ал даула ал мазума” – “мнимое государство”.
В Иерусалиме несколько раз встречались командующий арабско-иорданскими силами полковник Абдалла А-Тал и командующий Иерусалимским фронтом подполковник Моше Даян, чтобы провести границу между двумя частями города и выработать соглашения о порядке следования транспортных колонн в кампус Еврейского университета на горе Скопус. Университет стал израильским анклавом, окруженным территорией под контролем армии Трансиордании. Вдоль пограничной линии были возведены высокие бетонные стены, чтобы перекрыть улицы, одна из частей которых была в израильском Иерусалиме, а другая – в арабском. Кое-где над бетонными стенами сделали навесы из жести, чтобы укрыть прохожих на улицах западного (еврейского) Иерусалима от глаз снайперов, засевших на крышах домов восточного (арабского) Иерусалима. Укрепленная полоса проволочных заграждений с минными полями, огневыми точками, наблюдательными пунктами рассекла весь город, окружив израильскую часть Иерусалима с севера, востока и юга. Только с запада город остался открытым, и единственная извилистая дорога соединяла Иерусалим с Тель-Авивом и остальными частями молодой страны. Но один отрезок дороги контролировался иорданским Арабским легионом, и возникла необходимость в обходном шоссе. Вдоль новой дороги протянули трубы новой линии водопровода. Некоторые из насосных станций, качавших воду из артезианских скважин, оказались у арабов, так что новый водовод был насущен. Обходной путь получил название Бирманская дорога. Спустя год-два уложили асфальт, новое шоссе огибало арабские позиции и получило название Шоссе мужества.
В те дни почти все в молодой стране получало имена павших в бою и боевых операций. Израильтяне очень гордились своей победой. Их переполняло осознание справедливости и морального превосходства. В те дни не предавались рефлексии о судьбе сотен тысяч людей, оставивших свои дома и превратившихся в беженцев. Говорили, что война, разумеется, дело ужасное, но кто просил арабов начинать эту войну? Мы-то приняли компромиссное решение о разделе, а вот арабы отвергали любой компромисс и начали войну, чтобы уничтожить всех нас. И, кроме того, разве по всей Европе до сих пор не скитаются миллионы пострадавших от Второй мировой войны, целые народы вырваны с корнем из домов своих, и в местах их прежнего обитания укоренилось уже другое население. Пакистан и Индия, только что образованные государства, обменялись друг с другом миллионами своих граждан. Так же поступили Греция и Турция. Разве мы не потеряли Еврейский квартал в Старом Иерусалиме, не лишились таких обжитых мест, как Кфар Даром, Атарот, Калия, Неве Яков, – в то время как арабам переста