Ночью, после расстрела, заводской поселок не спал.
Много лет спустя друг Макара Мазая, Иван Андреевич Лут, вспоминал:
«Ненависть выжгла слезы. В ту ночь и старые и молодые клялись насмерть бороться с оккупантами. Еще каждый из нас дал себе слово — не допустить восстановления завода, не давать гитлеровцам стали».
На следующий день партизаны распространили в поселке листовку, посвященную памяти сорока трех большевиков.
«Подумай, что ты сможешь сделать для нанесения ущерба врагу», — говорилось в ней.
Полицейские обратили внимание: каждый проходивший мимо места расстрела сорока трех наклонял голову. Нескольких прохожих схватили и допросили, но ничего от них не добились.
У некоторых арестованных нашли списки расстрелянных на базарной площади.
— Видимо, среди них были ваши родственники? — спросили в полиции рабочего Лобко.
— Все они мои родственники, — ответил он.
Об этом сообщал в донесении шефу полиции Шаллерту один из агентов. В этом же документе говорилось: к месту расстрела неизвестные лица систематически приносят цветы. «Удалось задержать одного девятнадцатилетнего жителя, приносившего цветы».
Шаллерт требовал найти подпольщиков, повесивших Язвинского:
— Мы заставим их раскаяться на публичном суде. Развязать им языки сумеем.
Вскоре из разных отделений полиции поступили донесения:
— Убийцы Язвинского арестованы. На допросе они сознались в преступлении.
Однако «исполнители приговора» над Язвинским в своих показаниях противоречили друг другу, указывали различные места казни. Нетрудно было понять, что полицейские выбивали признания из арестованных, которые Язвинского и в глаза не видали.
Шаллерт приказал продолжать поиски партизан, а тех, кто давал ложные показания, велел расстрелять «за введение следствия в заблуждение».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«Мазай повсюду». — Сердце ветерана. — Тайник с оружием
Днем шефу полиции Шаллерту донесли, что Мазая заметили на Новотрубной улице. Агент проследил его до поселка Сартана, но Мазай сумел скрыться в одном из переулков. Позже его снова вроде бы видели на Новотрубной. Туда кинулась группа полицейских. Один из них спросил проходившего по улице молодого рабочего, не попадался ли ему Мазай.
— Мазай здесь повсюду, — убежденно сказал парень. Этот ответ, как потом утверждал полицейский Никитин, сбил с толку патрульных и заставил их зря метаться по кварталу.
Только позже гестаповцы узнали, что встреченный ими молодой человек — сварщик термического цеха Николай Пащук — был одним из руководителей подпольной вооруженной группы.
Полицаи решили прочесать Новотрубную и соседнюю улицы. Обыск начали с крайнего дома. На первом этаже был задержан молодой бородач, объявивший себя монахом. Он уверял, что бродит по городу с «богоспасительными» целями:
— Обращаюсь к людям со словами утешения и радостными предсказаниями.
На вопрос, видел ли он Мазая, монах ответил, что слыхал о нем, но видеть не доводилось.
Патрульным он показался подозрительным: руки у него были такими же огрубевшими, как и у любого металлурга. Монаха арестовали, и двое полицейских повели его с собой на второй этаж. В квартире № 3 был только один больной старик, лежавший на кровати. Расспрашивая его о тех, кто живет по соседству, полицейские на минуту оставили «монаха» без присмотра. Тот лихо выпрыгнул из окна второго этажа и скрылся в саду. Преследование оказалось безуспешным.
Полицейские задержали на улице нескольких прохожих и стали допрашивать их в подъезде трехэтажного дома.
Первый задержанный пробормотал, что видел похожего на Мазая человека, который вскочил в проезжавший грузовик и уехал по направлению к центру города.
Второй заявил, будто бы тоже заметил похожего на Мазая и добавил:
— Впрочем, здесь почти все рабочие похожи на него. Сталеваров не отличишь одного от другого.
Третий доказывал, что якобы никогда ничего ни о каком Мазае и слыхом не слыхал. Такой ответ показался полицейским подозрительным. Судя по паспорту, задержанный постоянно жил в поселке Сартана и, конечно, не мог не слышать о знаменитом сталеваре. Сомнительный прохожий был сдан прибывшему полицейскому патрулю.
Четвертый задержанный оказался буфетчиком ресторана, обслуживающего немцев.
— В этом поселке все друзья-приятели Мазая, — заявил он. — И наверняка Макар где-то здесь скрывается. Вы же знаете, что в этих кварталах каждый день разбрасываются партизанские листовки. Конечно, это дело рук Мазая.
Полицейские вернулись в дом. Патруль остался дежурить на улице. В квартире № 4 была открыта дверь, но в комнатах никого не нашли. Однако, судя по запаху табака, кто-то курил здесь совсем недавно. В чулане прятался молодой парень. Как потом выяснилось, это был военнопленный, бежавший из лагеря.
В соседней квартире за столом сидела семья в полном сборе: глава семьи — токарь завода Пафнутьев, его жена, ее родители, трое детей и тетка, только что приехавшая из деревни. В углу стояли две ее сумки со свеклой.
— Куда ушли соседи? — спросили полицейские.
— Не следим за ними, — ответил Пафнутьев.
— Мазая видел?
— Еще бы не видел! Не только видел, но и разговаривал с ним.
— Где? Когда?
— 7 октября утром, за день до того, как пришли ваши хозяева. Потом не видел.
Полицейские стали осматривать квартиру.
— Опасная у вас работка, — «сочувствовал» Пафнутьев. — Чуть не из каждого окна в вас целятся.
— Ничего, бог милостив.
— Позавчера застрелили полицейского…
— А ты что, видел, как в него стреляли?
— Не видел, народ говорит…
— Пойдешь с нами, может, в гестапо чего и расскажешь.
Арестованного сдали патрулю и продолжали осмотр дома. Большинство квартир пустовало — видимо, хозяева прятались где-то, опасаясь очередной облавы.
В следующем доме полицейские застали в квартире на нижнем этаже шестерых заводских рабочих, сидевших за круглым столом.
Убедившись, что в квартире нет ни оружия, ни радиоприемника, полицейские спросили:
— Почему не работаете? Предъявите справки о том, что являлись на завод.
— Работать за триста граммов хлеба?
— А что, расстрел лучше? Идите-ка лучше добровольно, а не то…
Из-за стола тяжело поднялся старый человек.
— Мое сердце уже два раза играло отходную. Так что мне смерть не страшна. Да еще на миру. После такой смерти память о человеке долго в народе живет. Но я хочу вас предупредить, может быть, даже спасти. Смотрите, как бы чего не вышло, если заберете этих ребят. Это мои дети и внуки. И за них есть кому заступиться. Верно говорю.
В комнате наступила тишина, которую нарушало тяжелое дыхание старика.
— Ладно, потом их возьмем, — подумав, решил полицейский Никитин и вместе с Кравченко направился к сараю.
Электрические фонарики осветили груды рухляди, которую давно пора было выбросить: солдатская шинель, истоптанные сапоги, детская коляска. Лежали перевязанные шпагатом стопки школьных тетрадей, букварь для школ ликбеза, вузовские учебники. В углу ржавели старые примусы и керосиновые лампы «чудо». И в других сараях скарб оказался примерно таким же. Но в одном из сараев полицейские обратили внимание на свежую землю. Они взялись за лопаты и обнаружили тайник, а в нем винтовки, пулемет, пистолеты и гранаты. Оружие было тщательно смазано.
В углу стоял заваленный старыми газетами и присыпанный землей сундук. В нем были спрятаны портреты Ленина, собрание его сочинений, сборники воспоминаний о вожде, книги о революции.
— Никого из дома не выпускать! — распорядился Никитин и отправил полицейского в гестапо с просьбой прислать отряд для обыска по всей улице.
В других сараях оружия не нашли, но почти в каждом были закопаны ящики с ленинскими портретами и книга ми.
В доме, где обнаружили тайник с оружием, арестовали всех без исключения жильцов. Гестаповцы тотчас же начали их допрашивать. Один из арестованных не выдержал пыток и назвал человека, который знал, кто зарывал оружие. Так фашисты нащупали звено в цепочке, ведущей к боевой подпольной группе.
Одним из ее участников был сын полицейского Никитина, того самого, который производил обыски на Новотрубной улице. Когда молодого парня тащили в гестапо, он метнулся от конвойных в проходной двор, но был сражен очередью из автомата. Между тем именно он, электромонтер Никитин, знал, где скрывалась боевая группа Бондаренко, настойчиво искавшая в те дни связи с Макаром Мазаем, а через него — и связи с подпольной организацией, с коммунистами, которые вели в городе борьбу против оккупантов.
Полицейского Никитина арестовали и долго, с «пристрастием» допрашивали о подпольной деятельности сына, о которой он ничего не знал. После очередного допроса Никитин повесился в камере.
На следующий день Подушкин разработал план новой облавы.
— И обязательно на этой же улице, — сказал он. — Все знают, что во время артобстрела прятаться надо в воронку от снаряда, другой снаряд туда вряд ли попадет. Так и партизаны могут рассуждать: второй облавы, мол, не будет. На этом мы и сыграем.
Новый обыск чуть было не застал врасплох слесаря Василия Бойченко. Василий понадеялся, что облава не повторится, и решил «на всякий случай» починить две винтовки. Они хранились в сарае еще с времен гражданской войны, и об этом знала лишь его бабушка Игнатьевна. Но с годами память ослабела, и старушка напрочь забыла об огнестрельном «кладе». Вспомнила лишь, когда началась облава: «Родненькие, надо бы прибрать!» К счастью, накануне полицейские сюда не дошли. Василий принес из сарая винтовки и решил для начала подержать их в корыте с керосином. Только успел разобрать одну винтовку и принялся за вторую, как услышал от Игнатьевны: «Идут!»
Завернув оружие в плащ, Бойченко опустил его на веревке в уборную, стоявшую в глубине двора. Следующей ночью Василий из-за забора стрелял по полицейскому патрулю, после чего спрятался в подвале дома на улице Портовой. Вскоре он ушел из города и примкнул к партизанскому отряду.