Он отдышался, осмотрелся и заговорил:
— Во избежание недоразумений сообщаю, что я действительно служил в полиции и кое-кто меня сейчас узнал. Но бить меня не следует, потому что я не «наседка», а настоящий преступник, приговоренный гестапо к расстрелу. Может, мое присутствие мешает вам беседовать? Так должен заметить, как бывший полицейский, что подобные беседы вообще вести опасно.
Он говорил ровно и сухо, но изможденное лицо было полно такого страдания, что все замолчали.
И только священник, захваченный фашистами с оружием, сказал со вздохом:
— И господу богу подчас нелегко разобраться, кто святой, а кто подлец.
Вечером в камеру привели еще семерых. Они ничего о себе не сообщили, не назвали и своих имен. Лишь один из них сказал: «Потом познакомимся, если сумеем остаться в живых».
Макар Никитович попытался разглядеть его, но чуть слышно застонал и сжал кулаки…
Перед рассветом в коридоре послышались крики:
— Прощайте, товарищи!
Из камер выводили приговоренных к расстрелу и вталкивали их в автофургон. Оставшиеся в камерах провожали товарищей стуком в двери и стены.
На пороге камеры появился немец:
— Мазай!
С нар быстро поднялись трое заключенных.
— В этой камере один Мазай.
— Я Мазай! — одновременно ответили трое. Четвертый, поднявшись с нар, сказал:
— Спасибо, друзья, но не надо.
— Как знать, Макар, может быть, еще сутки, и наши тебя выручат? Не спорь, оставайся.
Старый рабочий шагнул к двери. Его опередили двое других, но их решительно отстранил Макар Никитович.
— Прощай, Макар, — глотая слезы, сказал старик Вавилыч.
— Прощай, Макар, — эхом отозвались другие…
…Рассказывают, что один из тех, кого расстреливали в ту ночь, остался жив и, тяжело раненный, к утру очнулся во рву, куда фашисты сбросили трупы. Раненый дополз до дороги и спрятался в канаве. Увидев проходивших мимо женщин, он обратился к ним за помощью. От него и узнали, как погиб Макар Мазай. Женщины сообщили о смерти Мазая работникам совхоза, а те передали скорбную весть знакомым ильичевцам.
Рассказывают также, что женщины перенесли раненого в один из ближайших домов, своих имен они не назвали, чтобы избежать мести гитлеровцев. В этом доме раненый и умер через несколько часов. Перед смертью он повторил свой рассказ о том, как везли Мазая на казнь и что происходило у противотанкового рва.
…Мазая втолкнули в автофургон последним, когда там уже стояли, сидели и лежали все те, кто был обречен на расстрел в эту ночь.
В фургоне было темно, но Мазая узнали, когда он появился в дверях, освещенный фонарями конвоиров.
— Эх, все ж добились проклятые фашисты, не будет Мазая, — сказал кто-то горестно.
— Другие будут, — ответил Макар Никитович.
— Давай, Макар, поговорим, как нам со смертью побороться, предложил стоявший рядом плечистый человек. — Может, когда будем выходить из фургона, вырвем у немцев автоматы?
Машина тронулась с места.
— Или к противотанковому рву везут, где сады Агробазы и колхоза Горького, — предположил кто-то, — или к «Кальчикстрою».
Когда фургон остановился, приговоренные оказались у края рва. Они пригнулись, всматриваясь в темноту, и приготовились к прыжку. На мгновение их ослепил свет фар нескольких автомашин. Выстроившись полукругом, гитлеровцы стали медленно приближаться к противотанковому рву. Резкий окрик офицера зондеркоманды подхлестнул немцев, и они ускорили шаг.
— Прощайте, братья! К бою! Души фашистов!
Узники рванулись вперед под градом пуль. Мазая заслонили, прижали к земле. Но он вскочил, выхватил у растерявшегося от неожиданности гитлеровца автомат, и, поднявшись во весь рост, дал очередь по шеренге палачей.
В него стреляли из автоматов, пистолетов. Он упал, но снова поднялся, залитый кровью, в последний раз шагнул вперед…
Человек легендарной судьбы упал с автоматом в руках. И тогда же родилась легенда о его бессмертии.
Да, Макар Мазай остался жить: теперь уже в памяти народной.
Открытый всему доброму, веселый Мазай с серыми, вечно смеявшимися глазами, в песнях встает таким, каким его видели в последние часы жизни, — суровым и непреклонным мстителем за горе и слезы, которые принесла народу коричневая чума фашизма.
Много сложено легенд о Макаре Мазае. Всю свою любовь, свое уважение к великому сталевару вложил в них народ.
Вот одна из таких легенд.
К Мазаю в камеру смертников пришли особо уполномоченный Винклер и шеф полиции Шаллерт. С ними двенадцать автоматчиков. По знаку Шаллерта на Мазая накинули плащ, дали шапку и повезли его На завод имени Ильича.
У заводских ворот Мазай увидел вывеску: «Крупп фон-Болен».
— Сегодня Крупп болен, а завтра его похороны, — усмехнулся Мазай.
Мазая привели в мартеновский цех, где одну печь еле-еле наладили по-кустарному и сварили стали на один ковш.
Поставили Макара Никитовича перед микрофоном; громкоговорители должны были разносить его слова по всему заводу и городу.
— Сейчас объявит свою волю новый хозяин завода — господин Макар Мазай, — сообщил Винклер.
— Нет, я не новый, а старый хозяин завода, такой же хозяин, как и вы, дорогие ильичевцы. Фашисты хотят нашей советской стали. Они ее получают: советские воины заливают им глотки расплавленной сталью. Скоро от гитлеровцев здесь и шлака не останется. Смерть немецким оккупантам!
И тогда фашисты схватили Макара и бросили его в ковш с расплавленной сталью.
Слиток этот будто бы сохранился до освобождения Мариуполя. Ильичевцы сделали из стали, в которой сгорел Мазай, броню для танка «Макар Мазай». И танк этот прошел сквозь огонь сражений в Германии, первым прорвался к рейхстагу…
Другая легенда повествует, как сталевара со скованными руками опустили в глубокую шахту, где прятался главарь фашистов Гитлер.
— Наладишь, Мазай, производство стали для снарядов — сделаю тебя генерал-губернатором Мариуполя, а то я всей Украины. Не хватает нам снарядов, — сказал Гитлер.
— Не хватает вам наших советских снарядов? — удивился Мазай. — Гитлеровские армии получат огня и стали столько, сколько нужно для того, чтобы ни один оккупант не остался на советской земле…
Есть легенда и о том, что перед гибелью Мазай сумел переправить через линию фронта письмо с описанием нового способа производства сверхтвердой броневой стали. В эту мазаевскую сталь одели многие танки «Т-34», и они оказались неуязвимыми для фашистских снарядов.
Пели на Украине и песни о Мазае. Пели, как пытают фашисты сталевара огнем, а его воля только закаляется, он гибнет, не покорившись врагу.
Одну из песен слышал писатель Борис Галин. «Песню эту пел старик в вылинявшей косоворотке, с бронзовым от степного загара лицом и такими же руками…
…Все было в этой наивной и простодушной песне: молодость Макара Мазая, его талантливая душа, его любовь к огню, его гибель. Вот ведут Макара Мазая по улицам Мариуполя, рассказывал певец, ведут связанного, с залитым кровью лицом; вот немцы подводят его к противотанковому рву, в последний раз говорят ему: «Покорись». Они истязают Мазая, топчут сталевара ногами. Но даже в эти последние минуты своей жизни Макар Мазай не сдается».
«И с тех пор, — пел старик, — как только с моря подует низовой ветер, из степи доносится голос замученного сталевара. Он встает из могилы, подолгу смотрит на грозное пламя далеких заводских огней, быстрым, легким шагом идет по-над морем и вахту несет у печей».
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Коммунисты — вожаки подполья. — Грозное имя Мазая
Мазай погиб, а Шаллерт и его подручные получили награды «за ликвидацию опасных большевистских руководителей». Казалось, подпольные группы советских патриотов в Мариуполе были уничтожены. Но фашисты вскоре убедились, что это не так. Партийные организации в подполье с каждым днем все больше сплачивались, закалялись в борьбе с оккупантами. Росли и множились партизанские отряды, группы сопротивления. Коммунисты вели активную антифашистскую пропаганду среди населения, срывали гитлеровские планы восстановления промышленных предприятий. В городе распространялось множество листовок. Некоторые из них начинались призывом: «Отомстим за Макара Мазая!»
Фашистский комендант Мариуполя Михаэль в своих приказах метал громы и молнии: «За последнее время большевистские элементы (партизаны, парашютисты и прочие) пытаются усиливать свою деятельность.
Отмечаются случаи применения ими силы. Пойманные при этом сурово наказаны».
Фашисты неистовствовали, стремясь подавить нараставшее сопротивление патриотов. В гестапо и в отделениях полиции были введены «ускоренные методы допросов». О них рассказал захваченный в Мариуполе нашими войсками офицер СД:
«Следствие по делам арестованных командой СД советских людей было коротким и зависело от того, как долго тот или иной арестованный мог выдержать пытки и истязания во время допросов. Допросы эти состояли в том, что всех без исключения арестованных следователи СД подвергали избиениям, истязаниям и пыткам с той целью, чтобы, независимо от того, виновен или не виновен, заставить «сознаться» в преступлениях против Германии или порядков, установленных на оккупированной территории, а затем расстрелять».
Гитлеровцы провели несколько «массовых акций», как они называли истребление тысяч военнопленных и евреев.
Пленные красноармейцы были загнаны за колючую проволоку у шлаковой горы. Их кормили гнилой рыбой. От массовых желудочных заболеваний и холода погибали тысячи людей. По официальным данным, в Мариуполе замучено 30 тысяч военнопленных.
В Донецком областном партийном архиве имеются данные о том, что гитлеровцы за 23 месяца оккупации Мариуполя расстреляли и замучили более 50 тысяч советских граждан.
На совещании заводских администраторов Винклер не раз грозился уничтожить все население поселка имени Ильича, чтобы сломить саботаж. Из Берлина поступали грозные приказы с требованием начать производство броневой стали. Но ильичевцы неизменно срывали все гитлеровские планы восстановления завода.