На третий день съезда председательствующий предоставил слово Мазаю.
Небольшое расстояние от своего места до трибуны показалось Макару бесконечно длинным. Но стоило подняться на трибуну и оглядеть зал — свои рабочие люди! — как минутная растерянность пропала. Он заговорил спокойно и уверенно, словно на цеховом партсобрании:
— До завода я жил на Кубани и не вылезал из лап проклятых кулаков, на которых вынужден был батрачить. Я постоянно недоедал, недосыпал, жил в холоде и голоде. В 1930 году попал на завод. Здесь меня научили по-настоящему работать, воспитали в духе непримиримости к врагам! Комсомол научил меня не бояться трудностей! За это я постоянно благодарен нашей партии и Ленинскому комсомолу…
Рассказывая о работе своего завода, Мазай сообщил, что ильичевцы и дальше обязуются не успокаиваться, неуклонно идти вперед.
— Нужно добиться, чтобы все сталевары Советского Союза снимали по двенадцать тонн стали с квадратного метра пода печи, — настаивал Мазай. — Только тогда, товарищи, мы выполним и перевыполним задачу, когда будем давать не шестьдесят тысяч, а сто двадцать тысяч тонн стали в сутки.
Свою речь Мазай закончил словами, выразившими мысли всего рабочего класса:
— Я думаю, что лучшим отпором всем врагам, пытающимся подорвать Советскую власть, будут сверхплановые тонны стали. С этими людьми — разговор короткий. Их надо топить в горячей стали… Зальем фашистам глотки горячей сталью!
Зал ответил бурей аплодисментов.
В перерыве Макару передали: его приглашает к себе Г. К. Орджоникидзе.
Когда вечером Мазай вошел в кабинет наркома, Орджоникидзе встал, с минуту подержал его руку и доверительно, по-отечески спросил:
— От соревнования устал?
— Когда хорошо работается, не устаешь, Григорий Константинович.
— Стало быть, можно давать по двенадцать тонн? Почему же профессора утверждают, что, мол, больше шести тонн давать нельзя? Почему в Америке только шесть тонн?
— Так то в Америке, а в СССР можно давать и двенадцать.
Нарком засмеялся. А когда зашла речь о ложных порогах в печи, насторожился:
— Опасность рабочим не угрожает? Аварий из-за этого не будет?
— Слово даю, не будет! — заверил Мазай.
Напоследок Макар высказал заветное желание учиться дальше.
— Пойдешь в Промакадемию. Будешь инженером, — пообещал Григорий Константинович.
Нарком высоко ценил старания молодого сталевара, его ум, хватку, настойчивость в достижении цели. В беседе с делегацией работников нефтеперегонной промышленности Г. К. Орджоникидзе говорил о Мазае:
«Профессора и академики нам прямо голову забивали, что больше чем четыре тонны с одного квадратного метра площади пода мартеновской печи дать не можем. А какой-то комсомолец Мазай ахнул и дал двенадцать тонн… Но, может быть, это было лишь один раз? Нет, в течение 25 дней он давал по двенадцати тонн. Этого нигде в мире нет».
Макар просто засветился от радости, когда прочел речь товарища Серго, напечатанную в газете. И дал себе слово работать еще лучше. И работал!
А вечерами, порой прихватывая и часть ночи, Мазай напряженно готовился к поступлению в Промакадемию. Экзамены сдал успешно и вернулся в Мариуполь. Здесь произошло еще одно радостное событие: Макара приняли в члены Коммунистической партии.
Расставание с друзьями было и радостным, и грустным. Боевое напутствие старому другу дал Никита Пузырев:
— Не подкачай, Макар! Выйдешь из Промакадемии ученым, станешь опытным командиром производства! Смотри, не забывай нас, возвращайся на завод!
— От ильичевцев никуда не денусь! — заверил Макар.
Макар Мазай с семьей поселился в Москве в общежитии на Старой Покровке. Здесь было шумно, за окнами громыхали грузовики, звенели трамваи, катилась по узким тротуарам вечно спешившая толпа. Но до чего же это было интересно — учиться в академии, жить в столице!
Отношения и со студентами, и с преподавателями сразу же сложились отличные. В группе, в которой занимался Макар, оказались и его знакомые — сталевары с Украины, с Урала.
Легче других предметов давались Мазаю алгебра и геометрия. Много времени отнимало черчение. Зато как приятно было видеть готовый чертеж! С большим интересом слушал сталевар лекции по истории партии, по литературе. Жажда узнавания, постижения и переосмысливания постигнутого была у Мазая неистовая. Как-то Макар сказал жене в шутку, что мечтает изобрести способ быстрее впитывать в себя знания.
Весной 1939 года группу рабочих и инженеров завода имени Ильича наградили орденами и медалями. Вместе с ними в канун первомайского торжества Мазай получил из рук Михаила Ивановича Калинина орден Трудового Красного Знамени. А потом Макар Никитович провожал ильичевцев на вокзал.
«Было очень радостно и в то же время немного грустно: мне хотелось поехать на свой родной завод, который меня вырастил и воспитал. Но близились экзамены, и Пузырев, с которым я поделился своим желанием, мне отечески строго сказал:
— Нет, тебе ехать нельзя. Готовься к экзаменам и смотри, чтобы все было в порядке. Ты ведь наш представитель здесь — в академии и в Москве…»[3]
Каникулы Мазай посвятил поездкам по стране. На уральских заводах проводил показательные плавки, делился опытом со стахановцами-металлургами. Надолго осталась в памяти встреча с академиком И. П. Бардиным, книги которого он, Макар, пытался одолеть когда-то, будучи малограмотным пареньком. Если оглянуться, то и лет с той поры прошло не так много, но как непохожи ершистый деревенский паренек и сдержанно немногословный культурный рабочий-интеллигент. И эта разительная перемена произошла не с одним Мазаем, а с целым поколением людей, воспитанных советской действительностью.
Мазай жил не одним сегодняшним днем: он мечтал о будущем, делал наброски чертежей будущих сталеплавильных установок, заводов-автоматов, призванных облегчить тяжелый, часто связанный с риском, труд сталеваров, невиданно увеличить производительность труда, чтобы сделать нашу страну еще более могучей.
Мазай понимал необходимость тесных контактов рабочих-практиков с учеными. И не раз в беседах с крупными учеными-металлургами заявлял, что новая техника не только изменит характер и условия труда, но предъявит повышенные требования и к самому рабочему. «Неизмеримо выше должна стать и профессиональная и общеобразовательная подготовка сталевара!» — не раз говаривал Мазай.
«Учась, учи других!» Эту истину не забывал Макар Никитович, как никогда не забывал он и родной завод. В 1940 году студент Промакадемии приехал в Мариуполь и вместе со старым другом сталеваром Иваном Лутом решил провести показательную плавку.
«Старики» добродушно подшучивали:
— Не забурел ли москвич? Не забыл ли старое?
Нет, ничего не забыл Мазай: плавка действительно была образцовой, было чему поучиться у студента.
— Огнеупорный человек наш Мазай! — гордились старые ильичевцы.
Не думал, не гадал Макар Никитович, напряженно вглядываясь в языки пламени, что стоит он на своей последней вахте в мирное время.
В старательной, напряженной учебе прошел еще год. Весна сорок первого была буйной. Только отлетела бело-розовая яблоневая кипень, зацвела сирень. Ее аромат врывался в окна и словно звал Макара домой. Приближались каникулы. Макар Никитович, теперь отец уже четверых детей, мечтал поехать с ними в деревню, отдохнуть.
В Москве по старой привычке продолжал он вставать на рассвете. Вот и сегодня, 22 июня 1941 года, он, чтобы не беспокоить домашних, тихонько сел на подоконник, начал листать подшивку «Правды» — надо было подготовиться к докладу. И как всегда, в первую очередь Мазай стал просматривать материалы о работе металлургов. Макара Никитовича радовало, что успехи социалистического соревнования все время нарастали, что товарищи «по огненному цеху» не подкачали: в 1941 году в стране выплавлялось уже более 18 миллионов тонн стали. Затем сталевар обратился к другим статьям. Прочел об инициаторе скоростного многозабойного обуривания криворожском шахтере Алексее Семиволосе, об успехах рабочих Ивановского меланжевого комбината, о том, как болота Белоруссии превращаются в цветущие поля и луга…
Миром и созиданием жила большая и добрая страна.
Пока Мазай завтракал, принесли свежую газету. В номере была опубликована статья «Передовики социалистического соревнования». Прочитав ее, он отложил газету, взялся за учебник и просидел над ним до той минуты, когда из репродуктора послышались слова:
«…сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…»
И Макар Никитович, потрясенный, машинально повторял:
— Сегодня в четыре часа утра… Наше дело правое…
Нет, нельзя сейчас сталевару сидеть над книгами! Его место у печей, там, где варят металл, где куют оружие победы!
— Собирай вещи, — сказал он Марфе Дмитриевне.
И вот вместе с семьей Мазай в Мариуполе. На родном заводе его назначили начальником смены.
Но Макар и представить себе не мог, какая немыслимо тяжелая смена его ожидала…
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Главный сталевар мира». — Первое шаги подпольщиков
Октябрь сорок первого года пришел в дыму и грохоте. Дни и ночи Мазай проводил на демонтаже и погрузке цехового оборудования, которое эвакуировали в Нижний Тагил. Все последние недели Мазай был яростно деятельным и неутомимым, но когда начали разрушать мартены, он, казалось, окаменел.
Его тронул за плечо Иван Андреевич Лут:
— На Урале, Макар, очень пригодятся твои новые идеи. А чем ты злее, тем крепче будет мазаевская броневая сталь.
— Понимаю… Но все равно, словно сердце на куски рвут.
Комсомольцы Кравченко и Бондаренко показали Мазаю тонкий стальной лист с прочерченными линиями и буквами.