Случилось вот что. Вдовствующая императрица Сэнси, сестра Митинаги, занемогла, и гадальщики предписали ей сменить место жительства. Она со своей свитой заняла дворец Итидзё, переселив его обитателей в загородное поместье. В семье, которую вынудили переехать, было две дочери: одна красивая, другая не очень. Корэтика с некоторых пор посещал красавицу. Вероятно, он был рад, что семейство перебралось в поместье, ибо в частном доме ему было намного легче получить доступ к своей даме, чем когда она жила во дворце Итидзё.
Однако затем вторая дочь начала получать любовные записки от отрекшегося императора Кадзана. Когда она отказалась отвечать на его письма, Кадзан стал лично посещать ее дом, пытаясь добиться взаимности. Корэтике не верилось в искренность увлечения дурнушкой, и он заключил, что император, должно быть, положил глаз на его избранницу. Мой отец находил подобные выводы предосудительными, но старался не высказывать неодобрения.
Корэтике и впрямь следовало быть осмотрительнее. Он потерпел серьезное поражение, когда регентство перешло к его дяде Митиканэ, а затем к Митинаге. Едва ли ему стоило в нынешней обстановке привлекать к себе внимание. Но что же делает Корэтика? Он нападает на бывшего императора, ясной лунной ночью покидающего дом двух сестер!
«Я просто хотел его припугнуть», – неубедительно оправдывался Корэтика, когда все это выплыло наружу. Кадзан действительно испугался: стрела пронзила его рукав. Хотя обстоятельства дела оказались не слишком лестными для репутации бывшего императора и сам пострадавший пытался сохранить происшествие в тайне, о стычке стало известно регенту Митинаге и нынешнему государю. Корэтику обвинили в оскорблении монаршей особы: пусть поведение Кадзана выглядело недостойным, он по-прежнему был облечен званием отрекшегося императора. Все гадали, как Митинага накажет племянника.
В начале лета проводилось множество поминальных служб по всем, кто умер в минувшем году. В течение десяти дней я ежедневно посещала разные церемонии, а однажды даже сходила на две подряд. Кое-кто из скорбящих снова стал носить цветные платья, но большинство придерживались серых тонов. Я обнаружила, что одна девушка, которой, на мой взгляд, шли ярко-рыжие и темно-зеленые оттенки, в пепельно-сером выглядит еще привлекательнее. Отчего‑то цвет, который, в сущности, бесцветен, оказался более волнующим.
Девушка спросила меня, по ком я скорблю. Я ответила, что по старшей сестре, а она воскликнула, что носит траур по младшей сестре, которая скончалась примерно в то же время. И предложила нам видеть друг в друге утраченных родственниц. Мы начали переписываться как младшая и старшая сестры, хотя я уже собиралась отбыть в далекие края.
О Корэтике безудержно судачили даже на поминальных службах. «В конце концов, он министр двора, а его сестра императрица, – рассуждали одни. – Его не станут выводить на чистую воду, как обычного разбойника». Другие сомневались, что высокого происхождения окажется достаточно, чтобы избежать высылки. Оставалось только гадать, что предпримет Митинага. Наша семья была в большом долгу перед новым регентом, но я мало что о нем знала. Еще недавно он держал наши судьбы на ладони, словно перепелиное яйцо. В итоге регент решил поберечь это яичко, устроив ему гнездышко в Этидзэне, но вполне мог бы и разбить. Я рассчитывала найти ключ к личности Митинаги в том, как он поступит с Корэтикой.
Вскоре отец вернулся домой из дворца с известием, что Корэтика и его брат Такаиэ сосланы в разные концы империи. Как мы и ожидали, их признали виновными в нападении на императорскую особу, но вдобавок обвинили в наведении порчи на вдовствующую императрицу Сэнси и – самое вопиющее – в отправлении обрядов, которые могли проводить лишь члены монаршей семьи.
Если предположить, что обвинения имели под собой почву, то суд, несомненно, был прав, выслав обоих братьев. Но я задавалась вопросом, не навет ли это. Корэтика был человек честолюбивый и, безусловно, страстный, но мне не верилось, что он настолько глуп. С того мгновения, как молодой вельможа впервые встретился мне на людях, я следила за его карьерой, выведывая у отца отрывочные сплетни о нем. Признаюсь, Корэтика казался мне весьма привлекательным. В конечном счете я решила, что его сослали скорее за то, кто он есть, чем за то, что он сделал. По собственному опыту зная о мягкосердечии юного императора Итидзё, я была уверена, что не он предложил столь суровый приговор. Его наверняка вынес Митинага.
После смерти своего отца Корэтика успел побыть регентом. Неумение сохранить за собой высокую должность объяснялось скорее его молодостью, чем иными обстоятельствами. И поскольку этот изъян – молодость – со временем исправляется, полагаю, не было ничего необычного в том, что Митинага видел в Корэтике соперника. Сестра Корэтики, императрица, была беременна. Если она родит сына, он станет наследным принцем, что укрепит притязания Корэтики на регентство. Хотя у Митинаги были дочери, которых Итидзё впоследствии мог включить в число своих жен, они еще недостаточно подросли. В общем, было нетрудно понять, почему регенту спокойнее, когда Корэтики нет в столице. И все же какой холодный и расчетливый поступок: отправить в ссылку родного племянника!
Отец весьма уважал Митинагу как государственного мужа. Я считала отца проницательным во многих отношениях, однако поражалась тому, насколько сильно на его мнение о людях влияет их показное увлечение китайской поэзией. Мне представлялось, что тяга к словесности, хоть и достойная восхищения сама по себе, легко может ужиться с жестоким нравом. Впрочем, из почтения к отцу я старалась воздерживаться от суждений о новом регенте.
Кроме того, мне было любопытно, что скрывалось за неожиданным назначением отца в вожделенный Этидзэн вместо убогого Авадзи. Говорили, будто императора так тронуло отцовское стихотворение, что он приказал Митинаге изменить решение. Мой хвастливый братец потчевал этой историей каждого встречного. Но в глубине души я знала, что сочинение отца сильно уступает китайским стихам. Я также начала понимать, что, хотя внешне регент исполняет волю государя, на деле все обстоит как раз наоборот: без одобрения Митинаги Итидзё и шагу не ступит. Не исключено, что Митинага просто потрафил юному императору – если Итидзё и впрямь пожелал продемонстрировать почтение к классическому образованию, оказав покровительство такому серьезному ученому, как мой отец. А может статься, напротив, Итидзё по просьбе регента отменил первоначальное назначение в пользу отца. Но зачем это Митинаге? Тут должна быть веская политическая причина, а мой отец настолько аполитичен, что, кажется, совершенно бесполезен.
Приготовления к нашему переезду в Этидзэн почти завершились. Мне удавалось лишь урывками видеться со своей названой старшей сестрой, но мы писали друг другу по нескольку раз в день. Я уже почти пожалела о своем решении покинуть Мияко, но потом вспомнила: если бы осталась, то была бы уже замужем и встречаться с новой подругой в любом случае не смогла бы. Сознание того, что у нас мало времени, казалось, делало отношения еще более глубокими.
Чтобы встретиться наедине, мы отправлялись в недавно построенный храм, по счастливому совпадению названный Дзитокудзи [36]. Нам представлялась возможность провести вместе несколько драгоценных часов в маленькой комнатушке с видом на скалистый склон. Из-под камней, подобно струям источников, вырывались цветущие ветви золотисто-желтой керрии [37], отражаясь в неподвижных водах садового пруда.
Здесь я впервые в жизни познала подлинную любовь. Разумеется, я любила Тифуру, но наша душевная близость была рождена давним знакомством. Рури была летним увлечением, которое потускнело, едва мы покинули безмятежный приют в горах и вернулись в столицу, к обычной жизни. Теперь я открыла для себя страстную привязанность и жадно любовалась каждой черточкой гладкого, бледного лица своей названой старшей сестры, ее переливчатым голосом и прекрасным телом. Наслаждаясь чувством, я вместе с тем испытывала отчаяние при мысли, что мы вот-вот расстанемся. Моя подруга была столь же яркой и красивой, как цветок керрии, и я дала ей такое прозвание. Мне хочется, говорила я, когда‑нибудь увидеть ее в рыжем платье с желтой подкладкой, надетом поверх красной нательной рубашки: это сочетание оттенков носило название «роза керрия». Экзотическая расцветка в китайском стиле, на мой взгляд, идеально отражала ее личность.
Смиренно, как и подобает младшей сестре, я позволила Розе Керрии учить меня любви.
Было бы лучше отправиться в путь до наступления жары, но, учитывая массу мелочей, о которых следовало позаботиться, это оказалось невозможным. Не скажу, что мачеха препятствовала приготовлениям, но она явно тянула время. И выглядела почти счастливой, когда один из ее детей заболел и нам пришлось отложить отъезд еще на пять дней. Я тем временем старалась доказать отцу свою незаменимость, а мачеха, предпочитавшая не думать о переезде, ничуть не возражала против того, чтобы сборами распоряжалась я.
Наконец мы были готовы к отъезду. Скарб упаковали в тюки и погрузили на телеги. Отец вез с собой обширную китайскую библиотеку, поэтому мачеха заявила, что и ей понадобятся все свадебные шелка. Отец заметил, что в Этидзэне не обязательно наряжаться в соответствии со столичными модами, но дрожащие губы супруги быстро заставили его изменить мнение. Он позволил жене и детям взять с собой все, что пожелают, если это облегчит им жизнь. Мальчики плакали, что пришлось оставить дома кошек, но отец успокоил сыновей, пообещав в Этидзэне завести щенка. Нобунори давно уже собрался и был готов к путешествию еще в начале месяца. Все эти отсрочки чрезвычайно раздражали его. Я не поверила, когда узнала, что брат берет с собой немаленькую коллекцию коробочек с насекомыми: он был убежден, что найдет в Этидзэне множество новых экземпляров.