В какой‑то миг мы с удивлением услышали приближающиеся голоса. Тропа была очень узкая, и я уже задумывалась, что будет, если мы встретим кого‑нибудь по пути. Внезапно перед нашими челядинцами возникла троица здоровяков, облаченных лишь в набедренные повязки и тащивших на плечах большие мокрые корзины. Скорчив недовольные гримасы, грубияны громко велели нашим носильщикам уступить им дорогу. Но потом заметили отца и нашего проводника и угрюмо притихли. В любом случае нашей челяди было совершенно некуда деваться, поэтому троица силачей с ворчанием вернулась к тому месту, где тропа расширялась ровно настолько, чтобы мы могли протиснуться мимо них. Отец объяснил, что это доставщики рыбы, которые несли завернутую во влажные листья макрель с морского побережья в столицу.
Мы не достигли деревни, до которой рассчитывали добраться к ночи, и были вынуждены разбить лагерь на лесном вырубе. Носильщики жаловались на огромное количество поклажи, которое задерживает нас в дороге. С приближением темноты мачеху начало трясти при мысли о том, что придется спать под открытым небом, и отец соорудил для нас навес из одежды, которая перед отъездом была аккуратно уложена в ящики. Среди кедров, росших на склоне горы, чудесные столичные шелковые платья выглядели совершенно неуместно.
Уставшая и напуганная мачеха что‑то бормотала себе под нос. Наконец я поняла, что бедняжку беспокоят носильщики, которые без стеснения таращатся на нее. Она получила самое строгое воспитание и неукоснительно ограждала себя от мужских взглядов. Мой отец, вращавшийся в дворцовых кругах, был человеком более светским. От него я знала, что высокородные дамы в этом отношении гораздо свободнее, чем женщины не слишком знатного происхождения, которые так усердно стремятся подражать аристократкам. В конце концов отец успокоил жену, заверив ее, что крестьяне ничем не отличаются от волов, которых мы запрягаем в экипажи в городе.
– Тебя ведь не смутит, если на тебя вздумает пялиться вол, не так ли? – заметил он.
Вполне естественно, мелькнуло у меня в голове, что мы вызываем у селян любопытство. Хотя они часто брались переправить путников через перевал на Соленой горе, по большей части им попадались чиновники. Вряд ли они часто имели возможность разглядывать столичных дам. Я случайно подслушала, как один из носильщиков сказал другому, что тропа совсем заросла и идти по ней тяжело. Как бы то ни было, мне показалось, что на людей они похожи больше, чем на волов.
Кто Соленую гору
Одолел с тяжелою ношей,
Тот понимает,
Сколь горька и опасна
Тропа, ведущая нас через жизнь.
На второй день мы продолжили путь в ужасных носилках, и на сей раз мне пришлось ехать вместе со старшим из моих сводных братьев. Мальчики так плохо себя вели и так жалобно ныли, что отец разлучил их, оставив Дзёсэна с мачехой и новорожденной малюткой, а другого брата передав на мое попечение. Хотя я страшилась подобного развития событий, на деле оно несколько облегчило путешествие. Когда маленький Нобумити прижался ко мне, я ощутила себя намного смелее и спокойнее, чем накануне. Мы подняли тростниковую штору, чтобы видеть все, что происходит снаружи, и я пыталась развлекать брата, показывая ему на необычные стебли бамбука и неожиданно выскочившего из кустов дикого кабана, которого вспугнула наша процессия. Пока короб трясло и качало на горной тропе, Нобумити крепко сжимал в пухлом кулачке мои пальцы. Мы затеяли игру: придумывать имена для щенка, которого отец обещал подарить детям в Этидзэне. Выяснилось, что пятилетних мальчуганов особенно забавляют названия телесных отправлений.
– Давай назовем собаку Какашкой, – предложил малыш, сотрясаясь от хохота.
В конце концов Нобумити заснул, и, заметив, что в коробе стало тихо, один из наших носильщиков осведомился:
– Что, прикорнул малец?
У него был столь непривычный выговор, что я не сразу разобрала вопрос. А когда ответила, что мальчик действительно заснул, мужчина что‑то гаркнул своему напарнику, и я почувствовала, что шаг носильщиков стал чуть плавнее. Хотя не исключено, что мне просто почудилось. Общаться с этими людьми было тяжело.
К тому времени мы уже миновали крутые горные склоны и очутились в пологих предгорьях, где проходил тракт Хокурику. А вскоре добрались и до города Ицухата, где нас встретили и проводили на служебный постоялый двор.
День седьмой
Последняя часть нашего путешествия проходила по тракту Цуруга, соединяющему город с побережьем, а затем следующему вдоль берега на север, в глубь суши, к городу Этидзэн [39]. Я была потрясена, впервые узрев море. Еще не видя его, уже улавливаешь соленый запах, доносимый ветром. Наши грубые носильщики вернулись обратно к Сиодзу, а мы погрузили вещи на новых, прибывших из Этидзэна, чтобы сопровождать нас к месту службы отца. Эти работники, обитавшие в столице провинции, оказались чуть более обтесанными. Дорога была ровная, погода отличная, пейзажи радовали глаз. А я‑то считала озеро Оми громадным водоемом! Теперь, увидев дикое северное море, я словно переродилась в ином мире. Даже мачехе не на что было сетовать. Носилки опять остались в моем единоличном распоряжении. Морской ветерок развевал мне волосы, голубой океан искрился на солнце. Я начала получать удовольствие от путешествия. По небу неслись облака, рябившиеся, как чешуя макрели, и я жалела лишь о том, что рядом нет Розы Керрии, которая тоже могла бы наслаждаться великолепными видами.
«Записки у изголовья»
Наша резиденция в Этидзэне представляла собой большое деревянное здание, построенное по образцу некоего дома в Мияко, которым восхищался бывший правитель. Хотя здесь имелся роскошный зал для приема местных делегаций, с которыми должен был встречаться отец, в жилых покоях, не слишком изысканно отделанных, гуляли сквозняки. Сад стоял запущенным. В глазах местных крестьян и рыбаков, которых уже во дворе особняка охватывал изумленный трепет, это несуразное сооружение являлось воплощением императорского великолепия. Их благоговение объяснялось лишь убогостью лачуг, в которых обитали простолюдины.
На противоположном краю города располагался постоялый двор «Мацубара». Чуть ли не с первого дня нашего пребывания в Этидзэне отец ходил туда встречаться с китайскими купцами и моряками, потерпевшими кораблекрушение у побережья. Трое или четверо членов экипажа утонули, однако почти семьдесят человек, что поразительно, спаслись. Я с нетерпением ждала возможности сопровождать отца, ибо еще ни разу не видела настоящих китайцев.
Горы в Этидзэне заметно отличались от изящных округлых холмов Мияко. Низкие скалистые хребты прореза́ли равнину, словно спина дракона, выходящего из моря. В Этидзэне все было более грубым и диким, чем я привыкла, и сперва меня это пугало. Когда я впервые очутилась на прибрежных утесах, при виде крутого каменистого обрыва и бурлящего внизу прибоя у меня закружилась голова. Однако постепенно я начала ценить морские ветры, благодаря которым Этидзэн не страдал от липкого летнего зноя, окутывавшего Мияко. Этими же ветрами объяснялись резкие перемены погоды, когда в течение одного утра ясное небо затягивалось тучами, шел дождь, а после снова воцарялось солнце.
Накинув на голову тяжелые покрывала дорожного костюма, я сопровождала отца, когда он осматривал реку Девятиглавого Дракона, как называли ее местные жители. Я уже знала, что всему, что есть в Этидзэне, присуща неистовая мощь, но оказалась не готова к величественным и могучим просторам многоголовой Драконьей реки. По сравнению с ней Камо у нас на родине даже во время паводка выглядела спокойной. Крестьяне почитали Девятиглавого Дракона; они хвастались отцу плодородными полями и богатыми урожаями. На этих прекрасных песчаных почвах произрастали невероятно крупные и ровные морковь и редис.
После того как отец расчистил ручей у нас в саду, туда стала прилетать маленькая птичка, переливающаяся, будто самоцвет. Мне казалось странным, что деревенский народ именует это красочное, яркое создание речной саранчой. Отец видел таких птиц в Мияко, на мелководьях Камо.
– Это зимородки, – сказал он. – Они пролетают здесь осенью, направляясь на юг. Обычно путешествуют парами. Я удивлен, что ты никогда их не замечала. Китайцы считают зимородков влюбленными, а женщины царских кровей делают из их синих перьев драгоценные украшения.
К осени мы более или менее освоились в новых краях, однако отец все больше мрачнел. Однажды он позволил мне отправиться с ним на постоялый двор «Мацубара». Мы поехали в служебном экипаже, запряженном волами, и высадились у ворот, перед которыми стояла вооруженная стража. Все кланялись отцу, но мне обстановка показалась ненастоящей. Когда мы ступили на широкий двор, до ушей донесся странный мелодичный говор. Я была заворожена! Разумеется, это были спасшиеся китайцы, говорившие на своем родном языке. Мысль о том, что отец понимает их речь, приводила меня в восторг. Когда мы проходили мимо, заморские гости в знак приветствия сложили перед собой ладони, подняв предплечья. Этим жестом они напомнили мне величавых богомолов – насекомых, которых держал мой брат. Нас провели в покой для приемов и угостили пирожными и светлым, горьким зеленовато-коричневым настоем из листьев растения, являвшегося разновидностью камелии. Запах получившегося отвара действительно чем‑то напоминал аромат дикой камелии. Отец, пробовавший китайский целебный напиток еще при дворе, сказал мне, что он называется чаем. Затем к нам вышли три китайских господина. Они беседовали с отцом о погоде, пейзажах, а также китайской и японской кухне. Отец представил меня, и китайские господа отпустили в мой адрес множество любезных и лестных замечаний. Примерно через два часа мы удалились.
Я была несказанно удивлена тем, что беседа велась на нашем родном языке, хотя китайцы владели им неважно. Отец не произнес по-китайски ни слова, и я догадалась о причине его подавленности. Когда он впервые попытался заговорить с чужестранцами на возвышенном языке китайской поэзии, который изучал всю жизнь, то, к собственной досаде, обнаружил, что его совсем не понимают. В свою очередь, напевная речь иноземцев тоже была ему совершенно незнакома. Будучи торговцами, они, по счастью, сумели овладеть языком своих покупателей и были в состоянии мало-мальски изъясниться, но образованными людьми не являлись. И написанное отцом по-китайски разбирали только в том случае, если дело касалось обыденных вещей. Они преувеличенно хвалил