А вот этидзэнские крестьяне твердо в это верили. В древних японских летописях наша родина именуется Мидзухо-но Куни, Страной молодых рисовых колосков. Возможно ли, что даже императорский двор следует обычаям, которые зародились в священной грязи рисовых полей?
К этому времени мы провели вдали от дома ровно год.
Весь год Роза Керрия писала мне каждый месяц. Она служила надежным связующим звеном со всем, что происходило в столице, и я со стыдом осознавала, что так и не обмолвилась ни словом о Мингвоке. Зато поделилась своими опасениями насчет Нобутаки, и в ответ Роза Керрия выразила мне столь искреннее сочувствие, что я устыдилась еще сильнее. Пускай я уехала в Этидзэн, чтобы сбежать от жениха, но в противном случае никогда не познакомилась бы с Мингвоком. Правда, порой я думала, что лучше бы нам никогда не встречаться.
Впрочем, это все равно что сказать: лучше никогда не любоваться цветущей сакурой, ведь, когда она опадает, становится грустно.
Роза Керрия, всегда хорошо осведомленная, передала мне слух, что Нобутака ухаживает за дочерью правителя Оми. Однако вскоре после этого я получила от жениха письмо, в котором он заявлял: «Моя любовь к вам безраздельна!»
И что прикажете думать?
Нобутака должен был понимать, что рано или поздно молва о нем дойдет и до меня, поэтому его настойчивые уверения в преданности становились довольно утомительными. В конце концов я рассердилась и отправила ему это стихотворение:
Кличет кулик
На озере Оми подругу.
Что ж, если так,
То и вам ничто не мешает
Кликать во многих бухтах.
Я задавалась вопросом, может ли мужчина иметь отношения с несколькими женщинами одновременно, не сея меж ними неприязни. Я никогда не видела дочь правителя Оми, но, прочитав письмо Розы Керрии, задумалась о том, какие качества требуются мужчине, чтобы ухаживать за несколькими дамами, проявляя неизменную деликатность. Над этим стоило поразмыслить. Похоже, Нобутака такими качествами не обладал, но я не сомневалась, что у Гэндзи они имеются.
С точки зрения мужчины, ревность – самый вопиющий недостаток женщины. С точки зрения женщины, ветреный мужчина куда хуже ревнивицы. Если вдуматься, поразительно, что мужчины и женщины вообще способны поладить друг с другом.
Занятая Блистательным принцем, я сумела кое‑как пережить сезон дождей. Мне вспомнился случай с Мингвоком, натолкнувший меня на мысль переработать сцену прощания Гэндзи с Мурасаки. Мы беседовали о китайском искусстве. Хотя речь шла о живописи, за нашими словами скрывалось мучительное осознание того, что мы не могли обсуждать вслух. Поскольку тема близости наших душ неизменно обходилась молчанием, нам было трудно говорить и о расставании.
Я сидела, отвернувшись от Мингвока, но видела его отражение в полированном бронзовом зеркале на деревянной стойке в углу комнаты.
– Если бы только ваше отражение могло сохраниться здесь, в этом зеркале, после того как вы уедете, – с напускной беззаботностью произнесла я.
Мингвок приблизился к зеркалу и пригладил волосы.
– Я похудел, – заметил он. – Посмотрите, как осунулось лицо. Пожалуй, я и сам скоро превращусь в отражение. – Он покосился на меня. – Почему бы и нет? Так я навсегда останусь в вашем зеркале, и каждый раз, смотрясь в него, вы будете видеть меня.
Разумеется, после этого я действительно думала о Мингвоке каждый раз, когда смотрелась в зеркало. И каждый раз, припудриваясь, предавалась грусти.
Хоть у меня был Гэндзи, приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не поддаться отчаянию. Когда проливные дожди закончились, погода уже не давала повода для хандры, однако я по-прежнему редко выходила на улицу. Крестьянские поля палило горячее солнце, яркая зелень больно слепила глаза. Я предпочитала отсиживаться дома, в полутемных покоях. Ручей, который приказал выкопать в саду отец, тем летом служил мне единственным товарищем, а поиски развлечений для Гэндзи – единственным спасением. Мое хорошее настроение нынче зависело исключительно от опального принца.
Я решила, что на побережье Сумы Гэндзи будет рисовать окрестные пейзажи. Он вел дневник изгнания в картинах. Поскольку мой учитель Мингвок уехал, я не чувствовала тяги к рисованию, но, раз им увлекся принц, у меня появилась причина опять взяться за кисти. Делая наброски гор и очертаний побережья, Гэндзи увидел их по-новому. Он вышел за границы привычного подхода к изображению гор и моря, снова и снова возвращаясь к отражению различных состояний природы. Мастерство его было несравненно. Когда он в конце концов вернется в Мияко, его картины будут вызывать столь сильные чувства, что зрители не смогут сдержать слез.
В воздухе пахло сжигаемыми морскими водорослями. Когда мы впервые приехали сюда, этот резкий запах показался мне странным, но со временем я привыкла к нему и вовсе не считала неприятным. Чтобы Гэндзи мог нарисовать рыбачку, добывающую соль, я вызвалась сопровождать детей на прогулку к побережью. Наблюдая за тем, как местные женщины с обветренной кожей разводят костры, я вспомнила поговорку: копить горе, как хворост. Она навела меня на мысль о стихотворении, которое герой должен был отослать в столицу.
Тогда же я отправила Нобутаке один из своих набросков, изображающий рыбачку с охапкой хвороста у ног, сопроводив его следующим пятистишием:
Соль добывая,
У безбрежного моря рыбачка
Хворост сжигает.
Вместе с ним полыхает в костре
Ее сердце, полное горя.
Изображение «рыбачки, добывающей соль» служило иллюстрацией к соответствующим строкам, а куча хвороста для растопки должна была наводить на мысль о гóре, которое «копят, как хворост». Мне было интересно, разгадает ли жених этот ребус.
Пребывание Гэндзи в Суме постепенно завело меня в тупик. Я была по горло сыта хандрой и одиночеством персонажа. Надо было изобрести способ вытащить его из этого состояния. Я и сама снова захандрила, поддавшись тлетворному влиянию Гэндзи, и ничуть не сомневалась, что любой другой читатель, добравшись до этого места, предпочтет отложить книгу, ибо впадет в уныние. Мне требовался новый герой, который сможет привлечь внимание принца. Я подумала, что хорошо бы взглянуть на Гэндзи с точки зрения другого персонажа.
Я вновь начала играть на кото, чтобы развеяться, и несколько раз ко мне даже присоединялся отец. Раньше он и сам довольно хорошо играл, но забросил музицирование, когда я стала превосходить его в мастерстве. Сколь щемящий и неловкий момент мы пережили! Некоторое время отец продолжал давать мне советы, а я – слушать, пока мы оба не осознали, что учитель и ученица поменялись местами. Он начал осваивать тринадцатиструнный инструмент довольно поздно и потому учился быстро, но быстро и забывал пройденное. Это лишь доказывает, что предметами, подобными музыке, нужно заниматься с юных лет. Если вы овладели определенным количеством приемов еще в детстве, сможете совершенствоваться и позднее, пусть даже не играли много лет. Если бы отец продолжал изучать семиструнное киннокото, на котором играл всегда, с ним никто не смог бы сравниться, особенно теперь, когда он взял несколько уроков у господина Цзё.
В любом случае мы получили удовольствие, сыграв вместе несколько простых пьес, и это навело меня на мысль относительно новых персонажей. Я вспомнила людей, с которыми была близка на протяжении многих лет, и пришла к выводу, что обычно в отношениях один стоит на якоре, а другой уплывает. Хотя, как правило, на якоре остаются женщины, я побывала и в той, и в другой роли. И поскольку раньше рассказы сочинялись с точки зрения «плавающего» Гэндзи, я решила, что настало время для кое‑каких изменений.
Недалеко от Сумы находится побережье Акаси. И я поселила там чудаковатого буддийского отшельника с женой и дочерью. На первый взгляд может показаться странным, что подобный персонаж добровольно поселился в таком захолустье, как Акаси, однако случается, что люди по веским причинам покидают столицу. Я представляла его человеком просвещенным и образованным; он унаследовал земельные владения и был богат, но разочаровался в придворной политике. Решив удалиться от светской жизни с ее хитросплетениями в Акаси, он в то же время желал для дочери мирского успеха и растил ее в такой же холе, в какой воспитывают любую благородную девушку в Мияко. Рури назвала бы это несовместимым противоречием, но к той поре я уже знала, что люди вообще противоречивы.
Как‑то вечером, когда над горой позади нашего дома взошла полная луна, я играла на своем кото и воображала себя молодой женщиной вроде этой дочери отшельника из Акаси. Она исполняет изысканные мелодии, которые, увы, доходят лишь до грубого слуха крестьян и рыбаков, и мечтает о прекрасном незнакомце, который появится однажды, словно чудо, свалившееся с луны, и сумеет по-настоящему ее оценить. Чудо – да, но вполне возможное. Необходимо было придумать способ познакомить Гэндзи с этой девицей, чтобы он стал ответом на ее молитвы.
Сила моего героя заключалась в том, что он был человеком действия и не слишком часто копался в собственной душе. Одно время я считала это достоинством. Безусловно, у Гэндзи было чистое сердце, ведь он искренне любил каждую женщину, с которой у него случался роман. Однако то ли принц изменился, то ли я сама, но именно это свойство постепенно превратилось в самое слабое его место.
Будучи несчастлив в Суме, Гэндзи прошел обряд очищения, подобный тому, который совершила я сама, когда замышляла побег в Этидзэн. Но подспудные угрызения совести рано или поздно заявляют о себе. Думая лишь о том, как несправедливо обошлись с ним в столице политические завистники, принц попытался разжалобить богов. Он решил, что очистит душу, с помощью ритуала перенеся свои самые обычные, ничтожные грешки на бумажную фигурку, которую затем отдал на волю морских волн. Приятно чувствовать, что с тебя удалено все нечистое! Я помню, как стояла на берегу реки Камо, с радостью ощущая, что избавилась от всех своих мелких провинностей. Насколько же мы обманываем себя! Гэндзи старался не брать в голову думы о более серьезном грехе, который совершил, домогаясь новой жены собственного отца.