Юная Сёси, сказал Нобутака, выросла настоящей красавицей. Ей было всего двенадцать, но она вела себя не по годам взросло. Блестящие волосы, достающие до пола, вызвали много разговоров. На дамах из свиты Сёси были великолепные парчовые накидки запретных цветов [58], а также шлейфы из плотного шелка с узорами в виде волн и раковин, нанесенными серебряной краской по трафарету. Чтобы попасть в свиту, недостаточно было иметь высокопоставленного отца и отличаться добронравием: ко двору принимали только самых утонченных и светских девиц. Ах, сколь завидная участь – попасть в окружение этой юной особы!
Нобутака описал великолепный набор складных ширм, украшенных картинами и стихотворениями выдающихся людей. И, в частности, упомянул изображение цветущей глицинии, соседствовавшее с пятистишием Кинто. Со своего места муж не сумел прочесть текст целиком, но там говорилось о лиловых облаках. В церемонии представления Сёси не было ничего непродуманного или оставленного на волю случая. Похоже, за всем следил сам Митинага, не упустивший ни единой мелочи. Слушая отчет мужа о количестве слоев парадных одеяний каждой из присутствующих дам, я поражалась пышности нарядов в сравнении с платьями прежней поры, о которых рассказывала мне бабушка. Мне едва верилось, что в старину одежды дам были немногослойными и с такой убогой подкладкой. В наши дни женщины подвержены частым простудам, вызываемым холодами, и, чтобы не мерзнуть, надевают на себя целые горы одежды, рискуя уподобиться коконам. Такова нынешняя мода. Вероятно, в былые времена даже императрицы носили лишь малую толику тех слоев, в которые почитают необходимым облачаться наши современницы.
Императору Итидзё было около двадцати лет. Все другие жены государя были старше его. Нобутака рассказывал, что император вел себя на церемонии куда лучше, чем при представлении императрицы Тэйси. Что ж, вполне естественно: императору тогда было десять лет, а Тэйси – четырнадцать. В любом случае девочки взрослеют быстрее мальчиков, и в их возрасте разница, должно быть, казалась еще заметнее. Тем не менее супруги, судя по всему, неплохо ладили, и, несмотря на неприятности с родственниками, Тэйси, похоже, по-прежнему пользовалась расположением Итидзё. Она единственная из его жен сумела произвести на свет ребенка и скоро должна была родить еще одного.
Полагаю, что именно по этой причине Митинага постарался как можно скорее представить ко двору собственную дочь. Положение регента могло упрочиться лишь с появлением внука императорских кровей. По словам моего мужа, каждая вещица Сёси отличалась беспримерным великолепием. Все деревянные предметы были покрыты золотым лаком и перламутром. И хотя дамы свиты были наряжены с умопомрачительной пышностью, слои ткани, составлявшие наряд Сёси, даже самые короткие, изумляли изысканностью оттенков и аромата, так что ее облик хотелось сохранить навеки как подлинный шедевр. Митинага представил свою дочь Итидзё как мерцающую драгоценность в великолепной оправе. У меня мелькнула мысль, что императрица Тэйси, верно, чувствует себя несчастной. Мне стало любопытно, по-прежнему ли Сэй Сёнагон находится при ней и продолжает сочинять свои записки у изголовья.
Год подходил к завершению, и меня обуяли беспокойство и странная суетливость. Я без устали занималась шитьем и наведением порядка. Возможно, решила я, причина заключается в том, что под конец года хочется уладить недоделанное, но моя двоюродная сестра рассмеялась и заверила меня, что это признак приближения родов. Я уже привыкла к своему неповоротливому телу и почти забыла, каково это – спокойно проспать целую ночь, не чувствуя пинков изнутри. Иногда мне казалось, что беременность будет длиться вечно, хотя я, конечно, понимала нелепость подобных опасений. Либо я умру, либо произведу на свет ребенка. Я была благодарна сестрице, которая постоянно меня ободряла, и все же мне было страшно.
Рано утром в седьмой день у меня начались схватки, и к полудню я благополучно родила девочку. В отличие от долгой и тягостной беременности сами роды были хоть и болезненными, но быстрыми. В тот же день императрица Тэйси произвела на свет принца.
Нобутака надзирал за благодарственными подношениями, однако улучил время, чтобы разок навестить меня и свою новорожденную дочь, после чего в качестве императорского посланника отбыл в святилище Уса. Это было почетное назначение, но отсутствовал муж целых два месяца.
После родов я вовсе не чувствовала себя слабой, и у меня возникло искушение самой кормить младенца грудью. Однако лекарь не одобрил эту затею. Он сказал, что беременность и роды ослабляют жизненную силу женщины и кормление грудью еще больше истощит ее. Он велел взять ребенку кормилицу, а мне – есть побольше сыра. Я посоветовалась с Нобутакой в письме относительно того, как назвать новорожденную, и он согласился на имя Катако, предложенное моим отцом. Китайский иероглиф ката, то есть «прямой, целомудренный, сильный», чаще используется в мужских именах, но меня это не беспокоило, и супруг тоже не возражал. Обряд присвоения имени мы решили провести после его возвращения из святилища Уса.
В бабушкином доме со мною тоже нянчились, как с младенцем. Сестрица охотно взяла на себя бремя забот обо мне и ребенке, точно родная мать. В кои‑то веки я с радостью забыла все свои обязанности и целыми днями нежилась под одеялом с малышкой Коко. Я поняла, что пока не могу называть льнущее ко мне крошечное существо полным именем, Катако, но знала, что со временем она дорастет и до взрослого имени.
Дом был пышно украшен к Новому году. Нобутака прислал большой запас огромных кагами-моти – зеркальных рисовых лепешек. Затем из главного дома передали связку сделанных из камелии «заячьих жезлов» [59] для развешивания на столбах. К ним были привязаны бумажные ленты причудливых модных цветовых сочетаний, а не классических красных, желтых, зеленых, белых и черных оттенков. Скучая по своему саду, я убеждала себя, что в это время года он выглядит не лучшим образом. Так или иначе, к поре цветения сакуры мы уже вернемся туда.
В пятнадцатый день месяца я снова вызвалась приготовить кашу с семью травами. Наш рецепт приобрел известность. В приготовлении приняли участие моя двоюродная сестра, ее муж и дети, а также вся челядь. Мы наварили огромное количество каши, чтобы раздать ее всем родственникам и обитателям главного дома Нобутаки. Последние в отсутствие хозяина очень заботились обо мне и малышке, и я хотела выразить им свою благодарность.
У моей сестрицы было пятеро ребятишек, поэтому в бабушкином доме всегда царило оживление. Мне это даже нравилось. Масако, младшая из детей, премилая четырехлетняя девчушка, была очарована своей новорожденной троюродной сестричкой. Она часто заглядывала ко мне комнату, чтобы повозиться с малышкой, и я пыталась представить Катако в четыре года. После приготовления каши у нас остались палочки для размешивания, сделанные из очищенной от коры ольхи; само собой, дети принялись носиться по дому, подкрадываясь друг к другу и к взрослым и тыкая их этими палочками. Масако, как младшенькой, доставалось больше других, тогда как ей самой никого настигнуть не удавалось. Под вечер бедняжка, вся в слезах, укрылась в моей комнате.
– Тетушка Фудзи, я никого не могу поймать, – пожаловалась девочка.
Я погладила ее по волосам и сказала, что удача приходит к тем, кого тыкают, а не к тем, у кого есть палка:
– Это значит, у тебя будет много сыновей.
Масако просияла. Затем, притворившись, что возвращается на поле сражения, малютка неожиданно обернулась и стукнула меня палочкой по ноге.
– Вот тебе следующий малыш! – пискнула она и унеслась прочь.
Я не удержалась от улыбки. Меня уже начала посещать мысль о том, что было бы замечательно иметь много детей.
Нобутака вернулся в столицу во втором месяце, но мы не виделись несколько дней, поскольку он был поглощен служебными заботами во временной императорской резиденции, а также различными делами, требовавшими его внимания в главном доме. В том месяце я намеревалась вместе с малышкой снова переехать на Шестую линию и предпочитала встретиться с мужем там, в спокойной обстановке, а не в шумном доме моей двоюродной сестры.
Я уже слышала, что дочь Митинаги, Сёси, покидает дворец, чтобы подготовиться к церемонии получения ею звания императрицы. Меня терзали сомнения и не терпелось узнать у мужа, что происходит. Ведь императрицей-супругой была Тэйси, к тому же совсем недавно родившая принца. Даже регент не мог так запросто свергнуть Тэйси, тем более что всем было известно, как сильно любит ее государь.
Меня озадачивало кое-что еще. Казалось бы, Митинага подкапывался под императрицу Тэйси, однако в то же самое время даровал прощение ее брату Корэтике и позволил ему вернуться в столицу. Я ловила себя на постоянных размышлениях о регенте. Хотя он ловко превратил моего отца в соглядатая, наша семья была в огромном долгу перед ним за назначение в Этидзэн. Очевидно, Митинага был из тех, кто, навязывая свою волю, непременно оказывает ответную услугу.
Служебный экипаж Нобутаки перевез нас в усадьбу на Шестой линии. Утро выдалось теплое, и каждое дуновение весеннего ветерка срывало лепестки с цветущих слив. Я едва могла дождаться, когда вновь увижу свой сад.
Теперь мне нравилось сидеть с запеленутым ребенком в павильоне рядом с западным флигелем. Набухшие бутоны глицинии вот-вот должны были распуститься и хлынуть роскошными лиловыми волнами. Я работала над рассказом, где Гэндзи снова возвращался в Мияко. Принц при случае доставал свои картины, написанные в изгнании, и ныне, когда он вел беспечальное существование при дворе, Сума отзывалась в его душе проникновенными воспоминаниями.
До меня доходило все больше слухов о том, что творится «над облаками» [60], и я просто умирала от желания узнать подробности. Нобутака, пробыв при дворе бо́льшую часть второго месяца, наконец смог уделить мне немного времени. По его словам, с тех пор как Сёси вернулась в дом матери, императрица Тэйси остается в императорских покоях. Государь все свое время проводит с Тэйси и детьми, пятилетней принцессой и малюткой-принцем, родившимся в тот же день, что и наша Катако. Я могла понять императора: даже небожители покоряются чувствам, связывающим родителей и детей.