– Теперь же ты, видимо, будешь упорствовать в ношении траура, – пожурил меня отец. – Все прочие его жены опять носят разноцветные платья, и будет выглядеть странно, если ты одна останешься в сером. Это отнюдь не только вопрос личных переживаний. Ты должна быть внимательна и ко мнению окружающих.
Разумеется, отец был прав. Поглощенная собственным горем, я не задумывалась о том, как воспримут в главном доме, где уже давно вернулись к обычным одеждам, мой длительный траур, которым я словно подчеркивала поверхностность их чувств в сравнении со своими. И хотя в сердце у меня по-прежнему царил мрак, я отказалась от серых одеяний, как того ожидало общество. Ко мне пришло осознание, что глубокие душевные переживания необходимо скрывать, как и многое другое.
Я подобрала несколько нарядов в желтых, белых и зеленых тонах – это сочетание моя матушка часто носила ранним летом. Она говорила, что оно называется «цветущий каламондин», объясняя, что темно-желтое платье рядом с белым напоминает о золотистых плодах и белых цветах этого цитрусового дерева, которые часто можно увидеть одновременно. Как‑то утром я предстала в этом наряде перед маленькой Катако. Та захлопала в ладоши и пролепетала:
– Какое красивое платье, мамочка!
Наверняка ей надоело вечно видеть меня в сером.
Потянулись однообразные дни. Траур я больше не носила, однако из дому выходила редко. По-прежнему свирепствовала оспа, и было бы безрассудством искушать ее демонов. Однажды меня навестила подруга, госпожа Сайсё, которая получила короткий отпуск по службе. Мне казалось, что она ведет блестящую жизнь, и я ей завидовала. Госпожа Сайсё возражала:
– Это так утомительно.
Она радовалась возможности хоть ненадолго сбежать из дворца. Я не могла удержаться от расспросов о придворной жизни, поскольку с момента смерти мужа пребывала в полном неведении.
Госпожа Сайсё поведала мне о последнем скандале, связанном с кончиной принца Тамэтаки. У него был роман с Идзуми Сикибу – одной из тех дам, что имели репутацию сочинительниц. Принц был известен тем, что пускался в амурные приключения, не считаясь с мнением окружающих. Пускай по ночам улицы кишели демонами, а на каждом углу валялись трупы жертв мора, ничто не мешало ему навещать возлюбленную. При подобном безрассудстве смерть его не должна была явиться неожиданностью, но Сайсё утверждала, что отец Тамэтаки, отрекшийся император, отказывался в это верить.
– Говорят, он умолял: «Просто продолжайте искать. Вы обязательно его где‑нибудь найдете».
Примерно в то же время супруга наследного принца Сэйси, которая весь год тяжело болела, внезапно чудесным образом выздоровела.
– Наконец‑то хорошие новости, – заметила Сайсё. – Однако затем, столь же внезапно, ужасная смерть настигла другую супругу наследного принца, Гэнси: у нее из носа и рта хлынула кровь. Это заставляет задуматься, – мрачно проговорила моя приятельница, – нет ли здесь какой‑нибудь связи.
– Что вы имеете в виду? – спросила я.
– Ну, болтают, что совпадение слишком подозрительное: Сэйси, находившаяся на пороге смерти, внезапно поправилась, и в это же время Гэнси, которая была здорова, сошла в могилу. Налицо все признаки проклятия.
Я кивнула, с содроганием вспомнив слова мужа о том, что дворцовая жизнь с ее ужасными склоками и смертельным соперничеством, несомненно, вызвала бы у меня отвращение. Теперь я начала понимать, почему Сайсё была рада хоть ненадолго вырваться из этой обстановки.
– С моей стороны нехорошо злословить о покойнице, однако до меня доходили странные слухи о Гэнси, – заметила я. – Мне известно, что наследный принц ею тяготился. Мой муж упоминал, что однажды, когда он гостил в их резиденции, Гэнси подняла шторы и появилась в распахнутых одеждах, обнажавших грудь. Наследный принц пришел в замешательство, а все гости уставились в пол. По словам Нобутаки, никто не знал, остаться или уйти.
Сайсё сказала, что эта история вполне правдоподобна и согласуется с тем, что доводилось слышать ей самой. Как‑то раз, когда ученики палаты наук сочиняли во дворце наследного принца китайские стихи, Гэнси начала бросаться в них из-за ширмы мешочками с золотым песком. Молодые люди сочли, что должны притвориться, будто пришли в восторг и борются за мешочки, но на самом деле выходка принцессы показалось им весьма недостойной. Кроме того, Гэнси отпускала громкие замечания насчет их сочинений.
Мы решили, что у супруги принца, вероятно, было не все в порядке с головой. Сайсё приподняла свои густые волосы и перекинула через плечо. Стояла духота, хотя все двери в сад были распахнуты настежь.
– А ведь Гэнси – сестра Корэтики, – задумчиво произнесла я, припомнив череду бед, постигших этого несчастливца.
– Бедный Корэтика! – откликнулась Сайсё. – Сначала потерять одну сестру, императрицу, а теперь и вторую, Гэнси! Какое‑то его ожидает будущее? Влияние Мититаки сошло на нет. Его дочери мертвы, сыновья лишились прочного положения. Если у человека нет связей с Митинагой, то в наши дни его виды на будущее не слишком благоприятны.
Да, подумала я про себя, хорошо, что мой отец, похоже, нравится Митинаге. После возвращения моего родителя из Этидзэна регент пожаловал ему много подарков и похвалил за китайцев.
Я осведомилась у Сайсё, каково это – прислуживать императрице Сёси. И ожидала, что та назовет госпожу вконец избалованной, но приятельница удивила меня.
– Государыня очень серьезна, – поделилась она. – Возможно, даже чересчур. И чопорна сверх меры. Была у нас одна придворная дама (имен называть не буду, да и в любом случае вы ее не знаете), которая отличалась некоторой беспечностью и не умела держать язык за зубами. В прошлом году она во всеуслышанье ляпнула чепуху на важном мероприятии, ошеломив ее величество. Даму уволили, а остальные восприняли это как предостережение. Должна признаться, неприятное происшествие несколько омрачило нам жизнь. Безусловно, предпочтительнее ничего не предпринимать, нежели осрамиться, совершив на людях какую‑нибудь оплошность или глупость. Однако теперь мне кажется, что мы постоянно живем в страхе, опасаясь сделать неверный шаг.
– Возможно, с возрастом нрав императрицы смягчится, – предположила я. – По мере взросления начинаешь понимать, что у каждого свои достоинства и недостатки и все мы совершаем ошибки. Вероятно, к себе государыня еще более строга, чем к своим дамам.
– Ах, это истинная правда! – признала Сайсё.
Затем я задала приятельнице давно интересовавший меня вопрос:
– А как насчет Митинаги, отца императрицы? Много ли времени он проводит в покоях Сёси?
Сайсё опустила глаза.
– Очень много, – пробормотала она. – С ним всегда нужно быть начеку. К счастью, его легко отвлечь.
– Ясно, – сказала я, догадавшись по ее румянцу, что Митинага записной женолюб.
– Помните Сэй Сёнагон, ту, что написала записки у изголовья, которыми все зачитывались? – спросила Сайсё, меняя тему.
– Да, я читала отрывки. Что с ней сталось?
– После смерти Тэйси Сёнагон поступила на службу к Гэнси. Интересно, что она будет делать теперь? Весьма неприятно терять хозяек одну за другой.
Я сидела в павильоне для рыбной ловли в надежде поймать хотя бы слабое дуновение ветерка. На столе лежал свиток с картинками, открытый на разделе с изображением знаменитого местечка Сиогама в провинции Муцу. Его название, означающее «соляные равнины», наводило на мысль о кострах рыбаков, вываривающих соль из морской воды. Я пребывала в грустном настроении, и воображаемые клубы дыма от костра вызвали в памяти затянутую гарью погребальную равнину в день сожжения останков моего мужа. Я написала это стихотворение:
С той самой ночи,
Когда тот, кого любила я,
В дым обратился,
Названье бухты Сиогама
Всегда напоминает мне о нем.
Я чувствовала себя очень старой, точно моя жизнь уже подходила к концу. После визита госпожи Сайсё я осознала, что у меня никогда уже не будет возможности следить за придворной жизнью даже на расстоянии, а следовательно, вероятность узнать нечто новое, что можно использовать в рассказах о Гэндзи, сводится почти на нет. Источник моего вдохновения иссяк.
По осени меня неожиданно навестил брат Тифуру, который только что вернулся в Мияко из дальних краев, где занимал какую‑то должность. Он был женат на даме, которую я немного знала, однако она умерла, оставив его с двумя детьми. Его история была печальна, но, хотя слушала я с сочувствием, у меня зародилось подозрение, что это не простой визит вежливости в память о покойной сестре. В конечном счете у меня не осталось сомнений, что вдовец подыскивает себе новую жену и мать для своих детей. Я попыталась осторожно уклониться от этой темы, ибо была совершенно уверена, что больше не выйду замуж.
Примерно через неделю поздно ночью кто‑то постучал в мои ворота. Я и не подумала открыть, и безвестный гость в конце концов сдался и ушел. На следующее утро мне принесли это пятистишие:
С начала времен
Над западными морями
Ветры ярятся.
Но никогда не слыхал я,
Чтобы волна берега не достигла.
Подобная самоуверенность раздосадовала меня, и я написала ответ:
Откатываясь назад,
Переменчивая волна
Понимает, конечно,
Что этот скалистый берег
Ей никогда не поддастся.
Я была совершенно уверена, что после этого больше не услышу о брате подруги.
Первый снежок укрыл сад тонкой белой пеленой. Я выглянула на улицу, и меня осенило, что именно этого впечатления добиваются в летних нарядах, надевая просвечивающее белое платье поверх однотонных шаровар. Я указала на это Катако, но она, разумеется, была еще слишком мала, чтобы разбираться в подобных вещах.
– Разве сад может носить летнее платье зимой? – озадаченно спросила она.
– Нет, это мы летом носим белое, чтобы оно напоминало нам о прохладном снеге, – ответила я.