ееся положение отца, или же брат ее – настоящий осел; но сама она подобна прекрасному цветку, таящемуся среди сорняков. Это величайшая редкость, и тем более она интересна.
Молодые люди затаили дыхание – они были заинтригованы.
– И вряд ли такая особа окажется ревнивой или требовательной, – добавил начальник стражи.
– Это хуже всего, – заявил кто‑то. – Ненавижу, когда они допытываются, где ты был, с кем встречался, почему не пришел раньше.
Нобунори не согласился:
– Нет, хуже всего всезнайка, которая считает себя очень умной, уснащает стихи китайскими образами и внушает тебе ощущение собственной ущербности. При первых же признаках того, что девица образованнее меня, я выхожу из игры.
Я не удивилась, услышав подобное от брата, и все же мне было неприятно. Я готова была поспорить, что буду невысокого мнения о любой женщине, которая вступит с ним в связь.
– Нет, хуже всего, когда женщина чересчур чувствительна, – высказался кто‑то еще. – Допустим, сегодня девятый день месяца, и вы рвете на себе волосы, потому что от вас требуют китайского стихотворения по этому случаю. Она лепечет о росе на хризантемах и ожидает, что вы немедленно откликнетесь. В другое время и не в такой спешке вы, вероятно, даже расчувствовались бы, но сейчас невольно мелькает мысль, что хорошо бы ей научиться сдерживать свои поэтические порывы. Ведь они начинают утомлять.
И тут поток жалоб прервал чей‑то пьяный голос:
– А вот мне нравятся женщины, готовые сношаться, как только зашуршишь их занавеской.
Все оглушительно расхохотались и начали стучать по столам. После этого я уже почти ничего не могла расслышать. Вообще мне не по душе сборища, на которых мужчины напиваются до бесчиния, но в тот день я поймала себя на том, что мужские откровения породили в моей душе тоску по прошлому, ведь у меня все романы остались позади.
Ничто так не пробуждает воспоминания о былом, как луна. В четырнадцатый день месяца она величественно выплыла на небо во время прояснения среди затяжных дождей. Я лежала без сна в глубине комнаты, откуда могла любоваться чистым ночным небом, даже не приближаясь к галерее. Луна в преддверии завтрашнего полнолуния продвигалась к западу, и думы мои следовали за ней – туда, где, должно быть, обитал Мингвок. Теперь, говорила я себе, он наверняка женат, но и представить не могла, как могут выглядеть его супруга, дом, дети. Я никогда не видела китаянок. Потом я обратилась мыслями к Этидзэну, воспоминания о котором были почти болезненно горькими.
Заслышав возгласы куликов, перекликающихся друг с другом над рекой, я поняла, что наступает рассвет. Теперь можно было и поспать, но перед этим я подобралась к письменному столику и сложила это пятистишие:
Возвещают
Зарю кулики, призывая
Друг друга,
И уже мне не так тоскливо
В одинокой постели моей.
Отец упомянул о том, что один из учеников Гэнсина, священнослужитель по имени Дзякусё, вскоре отправляется в Китай. У меня возникло желание попытаться передать через него весточку Мингвоку. Конечно, было глупо даже мечтать о том, чтобы обременить святого паломника суетными поручениями, но я все равно не удержалась и приготовила письмо. Если не удастся переправить послание за море, я сожгу его, и, быть может, этот дымок в конце концов доберется до снов Мингвока.
Я переписала строку из китайского стихотворения Бо Цзюй-и:
Мои мысли с тобой, дорогой друг,
хотя я за две тысячи ли от тебя.
А в одну из бессонных лунных ночей сложила японское пятистишие:
Любуясь луной,
Утешаюсь на малое время,
Хотя город,
Где ею любуешься ты,
От меня далеко-далеко.
Допуская, что послание может попасться на глаза посторонним, я оставила его без подписи. Пусть думают, что это некая назойливая придворная дама, с которой Мингвок познакомился во время пребывания в варварских краях.
Коль скоро я зашла так далеко, мне не к кому было обратиться за советом, кроме отца. Услыхав мою просьбу, тот с подозрением прищурился, однако велел по крайней мере ознакомить его с содержанием письма. И вздохнул, ведь он и сам вполне мог написать господину Цзё.
– Хорошо, – наконец промолвил отец. – Я сделаю все, что в моих силах. Но помни, Дзякусё возьмет с собой в паломничество множество вещей, предназначающихся для монастырей. Он, вероятно, откажется.
Я удивилась, что отец вообще согласился попытать счастья. Он решил, что послание надо передать через господина Цзё.
– Но если оно когда‑нибудь доберется туда (в чем я, как ты понимаешь, сомневаюсь), твой друг наверняка узнает почерк.
Я кивнула. Отец улыбнулся и покачал головой.
К нашему вящему изумлению, Дзякусё согласился отвезти послание.
Неувядающая Роза Керрия
Как раз в ту пору, во время одного из прояснений, Митинага затеял большой поэтический праздник. Отец подготовил три китайские речи, которые бесконечно репетировал дома, пытаясь решить, с какой из них выступить. Торжество устроили с размахом, на нем присутствовали самые известные поэты, сочинявшие стихи как на китайском, так и на родном языке. Отец возвратился домой усталый, но окрыленный. В красках поведав нам о пиршестве и других поэтах, а также передав последние дворцовые сплетни, он шепнул, что хочет переговорить со мной наедине. Под вечер, когда подул легкий ветерок и гладь пруда подернулась рябью, мы с ним отправились в павильон для рыбной ловли. Судя по отцовой веселости, я ожидала услышать, что регент упомянул о его новом назначении. Вообразите мое удивление, когда выяснилось, что Митинага действительно отвел его в сторону, но лишь для того, чтобы обсудить мои рассказы о Гэндзи!
– Ты должна чувствовать себя польщенной, – заявил отец. – Митинага знает о Гэндзи и проявляет к тебе интерес. Да что там, похоже, он прямо‑таки пленен твоим Блистательным принцем. Это может открыть перед тобой прекрасные виды на будущее.
Я зарделась. Как мои рассказы попали к регенту? Мне пришло в голову, что в этом, вероятно, повинен мой муж, хотя он ничего мне не говорил. Нобутака еще до нашей свадьбы показывал рукописи всем подряд, но после моей гневной отповеди, вероятно, боялся упоминать об этом. Мысль о том, что Митинага читал мои сочинения, взволновала меня.
– Что мне делать? – спросила я.
– О, пока что ничего особенного, – ответил отец, смахивая комара, севшего ему на висок. – Просто не волнуйся. Посмотрим, что последует дальше. – Он взял с тарелки нежную бледно-оранжевую мушмулу и обкусал мякоть, тщательно избегая крупных черных косточек. – Полагаю, тебе в любом случае стоит продолжать писать о Гэндзи. Ты ведь еще занимаешься сочинительством, не так ли?
Я неопределенно пожала плечами. В действительности я долго ничего не писала и лишь недавно, ощутив вдохновение, снова взялась за кисть – но до сведения отца этого не доводила. Поскольку он с самого начала не одобрял мои «нескромные историйки», я редко показывала ему сюжеты о Блистательном принце. Между нами существовала негласная договоренность: я никогда не заговаривала о своих опусах, и отец тоже меня не спрашивал. Однако теперь, когда мною явно заинтересовался Митинага, отец, похоже, решил, что ему все‑таки не следует пренебрегать «Гэндзи». По водной глади бесшумно проплыла пара белоголовых уток в сопровождении пяти недавно вылупившихся утят. Мы провожали их взглядами, пока они не исчезли в камышах.
– Может, ты позволишь мне узнать, в какие приключения втянула своего прекрасного принца в последнее время? – мягко промолвил отец. – Митинага заметил, что считает изгнание Гэндзи в Суму – туда же, куда был сослан Корэтика, – простым совпадением.
Это замечание поразило меня.
– В Суму ссылали многих людей, – быстро возразила я. – Кроме того, Гэндзи не был сослан, он уехал добровольно.
Отец покосился на меня.
– Да, разумеется. Я ни на что не намекаю, просто ты должна отдавать себе отчет в том, что твое будущее, как и мое, напрямую зависит от регента.
– Да, я частенько думаю об этом, – медленно проговорила я, хотя в глубине души испытывала сомнения. Конечно, я много размышляла о Митинаге, ибо его милостивое отношение к отцу озадачивало меня, однако мне и в голову не приходило, что регент когда‑нибудь обратит внимание на незначительное существо вроде меня. Это внушало тревогу, я чувствовала себя беззащитной. Мне почудилось, что отец тоже волнуется больше, чем показывает. И что он имел в виду, говоря о моем будущем? Не вздумалось же ему, что в моем возрасте еще можно надеяться попасть ко двору? Я давно отринула эту мечту. Мои стремления стали скромнее. Благодаря усадьбе, оставшейся после мужа, и наследству матери я имела все необходимое, и мне не нужно было беспокоиться о должном образовании дочери, а в будущем – о хорошей партии для нее.
После смерти мужа мне не хотелось сочинять, но потом я обнаружила, что Гэндзи способен ненадолго избавлять меня от тоскливых размышлений, омрачающих жизнь. Я рассылала рукописи друзьям и знакомым и наслаждалась похвалами. Большинство моих читателей составляли женщины. Я и представить не могла, что рассказы попадут в поле зрения Митинаги. Мне требовалось время, чтобы разобраться, в чем тут суть. А теперь придется показывать свои сочинения еще и отцу!
Он как будто ждал моего ответа или хотя бы подтверждения, что я осознаю необходимость быть осторожной, когда пишу о Гэндзи.
– Ну, – протянула я, пытаясь подобрать ответ, который не вызовет возражений, – я работаю над главой, в которой Гэндзи с друзьями рассуждает о женщинах. Ты сможешь увидеть ее, когда я закончу.
– Было бы превосходно, – просиял отец. – Митинага сказал, что ему не терпится прочитать новые истории.
– Замечательно, – ровным голосом произнесла я и в смятении подумала, каково мне будет писать, чувствуя за плечом присутствие всесильного регента.