Эти слова, должно быть, донеслись до Таданобу, потому что он тут же продекламировал следующую строку. Я была несколько смущена тем, что меня подслушали, но способность казначея мгновенно подхватить цитату произвела на меня большое впечатление.
С воды донеслись слова песни «Ряска на озере», которую исполняли юноши. Один из них заиграл на флейте, и оттого прохладный вечерний ветерок почему‑то показался еще приятнее. Для каждой, даже самой незначительной мелочи находится своя пора.
Принц родился
Осень вступила в свои права, и Цутимикадо в эту пору был невыразимо прекрасен. Под вечер деревья над прудом и трава у ручья приобретали насыщенный цвет, каждый листик и каждая былинка отчетливо вырисовывались в косых золотистых лучах заходящего солнца. Прохладный ветерок подхватывал звонкий поток молитв, доносившихся из всех покоев, и соединял его с журчанием ручья.
Государыня отдыхала в своих покоях, прислушиваясь к хору благопожеланий, перемежавшихся шепотками придворных дам. Ее величество лежала на боку, опираясь на подушки; хотя Сёси не жаловалась, я видела, что ей нехорошо, и всем сердцем сочувствовала бедняжке. Я заметила, что в присутствии государыни мое обычное раздражение улетучивается. Интересно, насколько другой была бы моя жизнь, поступи я на службу к Сёси раньше. Возможно, тогда я лучше свыклась бы с этой обстановкой.
Шел восьмой месяц. Просматривая свой дневник, я подметила, что ночами часто лежала без сна. Вот одна запись: «Сейчас глубокая ночь, и даже луна скрылась за облаками, отчего тени под деревьями кажутся еще гуще. Я, как обычно, не сплю. Если во время пребывания на женской половине у меня возникает желание творить, лучше заниматься этим именно в тихие предрассветные часы».
Однако в то утро мне помешали чьи‑то пререкания у меня под окном:
– Надо поднять решетки!
– Не смешите. Слуги так рано не встают.
– Кто‑нибудь, поднимите!
Затем тишину нарушил звон гонгов, доносившийся из восточного флигеля, и послышались слова заклинания.
Я отложила письменные принадлежности и стала прислушиваться к нарастающему гомону молитв, ибо каждый священнослужитель старался перекричать предыдущего. Было еще темно, но уже раздавались громкие шаги двадцати священнослужителей, идущих по мосту к зданию дворца со священными предметами, которые вскоре должны были понадобиться императрице. Я подняла решетку в надежде увидеть, как два настоятеля храмов в великолепных одеяниях шагают по китайским мостикам в саду между деревьев, возвращаясь в свои покои. Во всех доступных помещениях во дворце устроили комнаты для гостей; священнослужителям отвели домик конюхов и библиотеку. Я убедила себя, что действительно вижу, как поблескивает вдали золото на одеждах настоятелей. К этой поре уже начала собираться прислуга, и в рассветном зареве из темноты стали проступать очертания деревьев и цветов.
Ожидалось, что почтение государыне засвидетельствует вся знать, и вельможи уже заполоняли усадьбу. Сановники и придворные собирались пробыть здесь до самых родов, а пока их приходилось угощать и развлекать. У нас не оставалось ни минуты покоя. По вечерам гости устраивались на галерее восточного флигеля и мостике, музицировали, читали сутры или распевали популярные песенки. Саке, естественно, лилось рекой.
Ближе к концу месяца шарики с благовониями, которые мы начали готовить несколько дней назад, пора было закапывать в землю, чтобы они успели созреть к Празднику хризантем. Все, кто занимался приготовлением ароматов, собрались в покоях государыни, чтобы получить свои горшочки. Вернувшись к себе, я приоткрыла дверь и увидала, что Сайсё спит. Голова ее покоилась на ящике для письменных принадлежностей, лицо было прикрыто рукавом.
Это чарующее зрелище напоминало картинку из свитка со сказками. На моей подруге были густо-красные на сине-зеленом подбое и лиловые на темно-алом одеяния, а вместо одеяла она накрылась глянцевитым темно-малиновым платьем. Не удержавшись, я стянула рукав с ее прекрасного лица. Сайсё открыла глаза.
– Вы точно сказочная принцесса! – воскликнула я.
– Вы лишись ума? – проворчала моя приятельница, приподымаясь на локте. – Нельзя же так грубо будить человека!
Она притворилась, будто сердится, но нежный румянец, заливавший ее лицо, делал Сайсё еще обворожительнее, чем всегда.
В день Праздника хризантем меня удивил стук в дверь, раздавшийся ни свет ни заря. Я вылезла из постели, чтобы открыть, и обнаружила на пороге одну из придворных дам Ринси, госпожу Хёбу. В руке у нее был кусок шелковой ткани, который всю ночь продержали на улице, чтобы он впитал росу с хризантем. Госпожа Хёбу с натянутой улыбкой протянула мне сверток.
– Вот. Госпожа Ринси посылает вам эту ткань, чтобы вы могли стереть со своего лица старость. Она убеждена, что этого будет достаточно.
Увы, в столь ранний час я не сумела сразу собраться с мыслями; в любом случае Хёбу успела ретироваться прежде, чем я придумала достойный ответ. Внезапно мне вспомнилось, что в последний раз шелк, пропитанный росой, мне приносили, когда я была на сносях: муж прислал мне большое блюдо с шелковым очёсом, чтобы я протирала им тело. Это был необычайно нежный знак любви. Теперь же я, потеряв дар речи, сидела с оскорбительным ворохом благоухающей ткани в руках, пока сонная Сайсё не окликнула меня из-под груды платьев, в которые мы кутались ночью:
– Кто это был?
Я отмахнулась от воспоминаний, пробужденных запахом влажного шелка, и ответила:
– Ринси прислала мне кое-что.
– Отраву? – полюбопытствовала приятельница.
– Хм. Вроде того. Интересно, многие ли дамы получили сегодня утром такие вот подарочки, или благосклонности удостоилась только я?
– У жены регента, должно быть, повсюду соглядатаи, – сказала Сайсё, садясь и натягивая на себя накидку. – Готова спорить, она знала о том, что в прошлом месяце у вашей двери раздавался «стук пастушка». Что собираетесь предпринять?
Я достала тушечницу и принялась яростно растирать тушь с водой. Мне не понадобилось много времени, чтобы сочинить ответ.
– Пожалуй, следует отослать шелк обратно вместе с этим стихотворением, – сказала я и показала Сайсё пятистишие:
Только коснусь
Рукавом ароматной росы —
И молодею.
Шелк возвращаю владелице:
Пусть сотворит он небывалое чудо.
– Вы не посмеете! – рассмеялась Сайсё, закатив глаза.
Я улыбнулась и сполоснула кисть.
– Вы правы, в ответной грубости нет никакого смысла. Пожалуй, лучше просто не обращать внимания.
Но, показывая пятистишие Сайсё, я уже знала, что она повсюду растрезвонит об утреннем происшествии и моем ответе – это и будет моя месть.
Тем вечером, когда я находилась при ее величестве, принесли курильницы, чтобы можно было опробовать приготовленные нами благовония. Госпожи Косёсё и Дайнагон расположились на своих обычных местах возле галереи: я видела их пышные длинные подолы, торчавшие из-под штор. Стояла чудная лунная ночь, и мы тихо беседовали о том, сколь прекрасен сад и как долго по нынешней теплой погоде виноградные лозы не примеряют осенние краски. Императрица казалась еще более неприкаянной, чем обычно, и меня внезапно охватили смутные предчувствия.
Меня отослали с каким‑то поручением, и, выполнив его, я зашла в свою комнату. Намереваясь всего лишь дать короткий отдых глазам, я, верно, заснула, потому что около полуночи меня разбудили суматоха и шум. Услышав беспрестанно снующие шаги, я высунула голову в коридор и остановила пробегавшую мимо служанку.
– Время государыни пришло! – задыхаясь, выкрикнула она на бегу.
Мои предчувствия оказались верными. Я решила как можно дольше не мешаться под ногами. На рассвете – уже наступило десятое число – Митинага стоял посреди главного покоя и раздавал указания окружающим. Братья Сёси и другие придворные четвертого и пятого рангов занимались тем, что собственноручно подвешивали полог, вносили циновки и стопки круглых плетеных сидений. Рядом с всегдашним императорским возвышением был установлен белый помост, и когда я входила в главный покой, ее величество как раз собиралась занять его. Вокруг толпились люди, стараясь не толкать священнослужителей, безостановочно твердивших заклинания, дабы отогнать злых духов. Многие монахи находились здесь уже пару месяцев, а кроме того, в столичные храмы разослали призыв направлять во дворец тех, кто умеет заклинать духов, поэтому священнослужителей изрядно прибавилось. Казалось, все будды вселенной слетелись в этот дом на зов.
В восточной галерее начали собираться дамы из дворца Цутимикадо. Женщины, назначенные посредницами, устроились с западной стороны белого помоста. Каждая из них была со всех сторон отгорожена ширмами и занавесом. Перед шторами гундосили молитвы заклинатели. К югу от родильного помоста, занавешенного белым пологом, рядами сидели настоятели храмов и монастырей, уже охрипшие от громогласных молитв. Они усердно завывали, обращаясь к самым могущественным божествам-хранителям. В узкое пространство к северу от помоста, между раздвижными перегородками, набилось, верно, человек сорок, если не больше. Давка была одуряющая. Я ненадолго ускользнула к себе комнату.
Вскоре после этого кто‑то громко постучал по опорному столбу. Я подняла решетку и увидела личного слугу Митинаги. Вид у челядинца был измученный и нетерпеливый.
– Его превосходительство желает знать, почему вы не на месте, – грубо произнес он. – Мне велено немедленно привести вас.
Я взволновалась и затрепетала. Мне даже в голову не пришло, что в такой толчее и неразберихе мое отсутствие будет замечено.
– Я лишь подправляла краску на лице, – пролепетала я в качестве оправдания. – Приду через несколько минут.
Не успела я опустить решетку, как посланник положил руку на раму и заявил, что подождет. По его виду стало ясно, что мешкать мне не следует. Собственно, необходимости наносить пудру у меня не было, однако я немного погремела баночками, после чего сделала несколько глубоких вдохов и вышла в коридор. К моему удивлению, мы миновали главный покой и направились к западному флигелю. Там, удалившись от грохота и давки, царивших вокруг Сёси, лицом к небольшому личному святилищу сидел Митинага. Казалось, он полностью поглощен молитвой. Лицо у него было изможденное и серьезное: очевидно, он давно не спал.