Когда слуга, тихо доложив обо мне, незаметно вышел, Митинага обернулся. Прежде чем заговорить, он пристально посмотрел на меня.
– Вы нужны мне, – медленно промолвил регент. Я молчала. – Вы нужны мне, чтобы запечатлеть этот день, – продолжал он. – Грядет самый знаменательный миг в моей жизни, и я желаю, чтобы он был увековечен во всех подробностях. Разумеется, об этом напишут и другие, – добавил Митинага, – но мне хочется, чтобы именно вы записывали все, что видите: хорошее, дурное – любую деталь. Просто ведите учет событиям. Я полагаюсь на вас.
Я в замешательстве кивнула.
– Это всё, – произнес регент и отвернулся к святилищу.
Хоть он не смотрел на меня, я поклонилась и выскользнула в коридор. Если у меня и оставались какие‑то сомнения относительно природы чувств, которые испытывал ко мне Митинага, после этого краткого разговора все они разрешились. Я была для него не более чем писцом, голосом, который поведает о нем потомкам. Уже дав согласие вести хронику, я лишь теперь начала понимать, на что подписалась.
Людей в главном покое только прибавилось. Времени прошло еще немного, и некоторые из вельмож только недавно получили известие о состоянии императрицы, после чего в спешке бросились во дворец, но места для них уже не осталось. Я протиснулась в северную галерею, где дамы теснились в такой давке, что многие лишились шлейфов и порвали рукава. Толчея была устрашающая, но уйти я уже не могла.
Императрица Сёси весь день мучилась схватками, но роды не продвигались. Злые духи один за другим вселялись в посредниц, и каждый заклинатель завывал громче предыдущего. В какое‑то мгновение все они принялись выкрикивать заклинания хором, и поднялся невообразимый гвалт. К вечеру из дворца прибыла полная карета старых дам, имевших опыт родовспоможения. Они исчезали за белым пологом помоста и снова выходили наружу, но ничего не могли сделать. Было видно, как повитухи кусают губы и прячут слезы. На задней галерее нескольким дамам стало дурно, их пришлось выносить вон. Иные от избытка чувств стонали и раскачивались, впав в отрешенное состояние.
Шум и суматоха продолжались всю ночь. Все очень устали, но никто не осмеливался уйти. Время от времени кто‑нибудь бросал пригоршню риса, чтобы отпугнуть злых духов, и зерна иногда падали нам за шиворот. Дамы, которые долго находились при государыне, естественно, были встревожены течением родов. Мне же, хотя я служила при Сёси не так давно, было ясно, что мы присутствуем при событии огромной важности.
Близился рассвет: уже наступило одиннадцатое число месяца. Из-за неестественно долгих родов дочери Митинага начал терять голову. Поскольку злым духам, изгоняемым заклинателями, казалось, не было конца, кто‑то предложил перенести императрицу в другое место, пусть и в пределах дворца. Митинага, никогда не выпускавший из рук бразды правления, дал согласие. На рассвете две перегородки с северной стороны убрали, и Сёси перенесли в заднюю галерею. Повесить там тростниковые шторы было невозможно, и роженицу со всех сторон отгородили занавесками. С ней остались дамы постарше, а женщинам помладше регент, беспокоясь, как бы толпа не причинила ее величеству вред, велел переместиться в южную и восточную галереи. Госпожа Сайсё, наряду с матерью императрицы и ее братом, настоятелем храма Ниннадзи, была одной из немногих, кого попросили остаться за занавесками, при ее величестве.
Я с другими дамами находилась чуть ниже двух возвышений, когда к висевшим позади нас занавескам, отгораживавшим государыню, протиснулись несколько женщин, в том числе кормилицы других дочерей Митинаги. Теперь люди с трудом могли пройти по узкому проходу в задней части покоя, а те, кому все‑таки удавалось протолкнуться, сдавленные со всех сторон, едва могли говорить. Хуже того: мужчины могли сколько угодно глазеть на наши лица над занавесками. Меня не удивляло, что подобное позволяют себе сыновья Митинаги, но даже обычно осмотрительный Таданобу, управляющий делами дворца государыни, и левый советник Цунэфуса как будто лишились всякого понятия о приличиях и украдкой переглядывались с остальными. Мы, точно птицы в переполненной клетке, сами в конце концов утратили всякий стыд и больше не пытались прятать лица. Глаза у нас опухли от слез, рис сыпался нам на головы, точно снег, одеяния наши ужасно измялись. Вероятно, мы представляли собой жалкое зрелище. Однако даже тогда мне думалось, что однажды, беседуя о прошлом, мы вспомним этот эпизод и он покажется нам забавным.
Разумеется, в то время нам было не до смеха. Поздним утром показалось, что ребенок вот-вот родится, и злые духи принялись выть и стонать. Демон швырнул одного из святых учителей на землю, и другому настоятелю пришлось спасать его громкими молитвами. Госпожа Сайсё надзирала за несколькими посредницами, находившимися в распоряжении священнослужителя Эйкё, и когда ни одна из них не сумела принять в себя вышедший дух, поднялся невероятный переполох.
Вдруг мы увидели, что за занавески прошествовала делегация священнослужителей с принадлежностями для пострига перед отпущением грехов, и по толпе прокатилась волна отчаяния. Неужели ее величество умирает? Нам едва верилось; некоторые дамы совершенно потеряли голову и начали визжать и стонать. Но тут посреди полного смятения и неразберихи появился Митинага. Громким и уверенным голосом он стал нараспев читать «Лотосовую сутру». Переполох постепенно улегся, и в этот миг краткого затишья ребенок наконец появился на свет.
И тотчас по толпе из внутреннего святилища, через огромный зал, по переходам и далее во все концы покатилась весть: «Принц родился!» Однако послед не появлялся, и обстановка оставалась напряженной. Все сгрудились на огромном пространстве от главного покоя до южной галереи, и молитвы возобновились. И миряне, и священнослужители пали ниц. Я находилась в другом конце покоя, но впоследствии узнала, что женщины из восточной галереи внезапно очутились лицом к лицу с группой высокопоставленных сановников. Так, госпожа Котюдзё, которая всегда очень заботилась о своей внешности, натолкнулась на первого левого делопроизводителя Ёрисада, с которым у нее когда‑то были отношения. Хотя утром она тщательно накрасилась, сейчас глаза у нее были красны от слез, а пудра местами стерлась. Госпожа Котюдзё знала, что представляет собой плачевное зрелище, и была чрезвычайно расстроена тем, что бывший возлюбленный застал ее в таком виде.
В поисках Сайсё я трудом добралась до родильного покоя и тоже была потрясена тем, как изменилось лицо приятельницы. Неприятно думать, что и у меня вид наверняка был не лучше. Пожалуй, хорошо, что мы все пребывали в страшном испуге и никто потом не сумел бы вспомнить, как ужасно выглядели окружающие!
Сайсё сообщила мне, что послед наконец вышел и теперь государыня отдыхает. Ее величество осторожно уложили на подушки, ведь до этого пожилые дамы в течение необычайно долгого срока поддерживали роженицу в стоячем положении. Мать и ребенок были живы. Я вспомнила, насколько легкими в сравнении с этими были мои роды. Беременность протекала тяжело, зато на свет Катако, к счастью, появилась быстро.
Когда о рождении принца было объявлено официально, наступил полдень, но всем казалось, что утреннее солнце лишь недавно взошло на безоблачном небе. Сёси не только выжила, что само по себе являлось поводом торжествовать, но и произвела на свет мальчика, приведя всех в упоение. Дамы, которые вчера ощущали вялость, а сегодня утром погрузились в туманную осеннюю скорбь, оживились и, извинившись, разошлись по своим комнатам, чтобы привести себя в порядок. С матерью и ребенком, как заведено, остались женщины постарше. Мы с Сайсё тоже воспользовались возможностью вернуться в свои покои.
Мы обе были измучены, особенно Сайсё, но у нас не оставалось ни минуты на отдых. По женской половине уже вовсю сновала прислуга, разнося огромные свертки с одеяниями. Парадные накидки, которые нам принесли, были украшены вышивкой и отделаны перламутром. Будь они выполнены в единственном числе, мы, без сомнения, безмерно восхищались бы ими, но все придворные дамы получили похожие наряды, и мы, почти не обратив на накидки внимания, спокойно подкрашивались и вопрошали, куда подевались наши веера.
Я закончила приводить себя в порядок первой и в ожидании Сайсё чуть приоткрыла окно, чтобы взглянуть на южный угол главного покоя, видневшийся за садом. Там стояли несколько вельмож; затем появился регент с широкой улыбкой на лице и приказал очистить ручей от листьев. Мне вспомнилось, как я слышала это повеление в прошлый раз: тогда Митинага сорвал цветок патринии и перебросил его через переносной экран ко мне в комнату. Вероятно, тот эпизод стал апогеем нашего взаимонепонимания.
Невероятно, но Митинага заметил меня сквозь приоткрытое окно и направился в мою сторону.
– Вы делаете записи? – напрямик осведомился он. – Впереди еще много событий: церемонии первого купания и поднесения меча, празднование третьего, пятого, седьмого и девятого дня жизни. Сколько всего! Я ожидаю, что вы сохраните это для истории.
Внезапно я ощутила себя опустошенной.
В чарке свет полной луны
На протяжении десяти дней после рождения принца церемонии следовали без перерыва одна за другой. Мне слегка нездоровилось, но, невзирая на страшную усталость, я продолжала вести записи по повелению Митинаги. Я старалась изо всех сил и большей частью писала по ночам при свечах. Поскольку мне не удавалось наблюдать за всем происходящим, приходилось полагаться на сведения Сайсё, Косёсё и других приятельниц. Почетную обязанность руководить первым купанием принца возложили на Сайсё.
Начиная со дня родов весь дворец разубрали в белых тонах. Было занятно наблюдать за поведением тех дам, чье положение позволяло носить запретные цвета, ведь теперь все цвета были запрещены. Соперничество меж ними усилилось, словно женщины приняли вызов, желая выяснить, смогут ли они явить свое великолепие только при помощи ткани, не прибегая к красочным сочетаниям. Высокородные особы