облачились в китайские короткие накидки из того же травчатого шелка, что и платья, с разукрашенными обшлагами рукавов, тогда как дамы более низкого ранга, особенно пожилые, надели простые накидки. Сперва они производили большое впечатление, однако в конечном счете я обнаружила, что все выглядят одинаково. Веера отличались изысканностью, но без излишней броскости; на них были начертаны приличествующие случаю изречения. Само собой, каждая дама, делая надпись на своем веере, воображала, что будет выделяться среди остальных, а посему, когда придворные наконец встретились и осознали, что являются лишь заурядными подобиями друг друга, по толпе пробежала явственная волна потрясения.
И все же общая картина поражала строгой красотой. Вышивка была серебряная, швы на шлейфах заделаны серебряной нитью, положенной столь плотно, что ее можно было принять за тесьму, узоры на пластинках вееров покрыты серебряной фольгой. Собравшись вместе, дамы были подобны заснеженным горам при свете ясной луны и едва не слепили глаза, точно покой сплошь увешали зеркалами.
Церемонии третьего дня устраивали дворцовые служители ее величества. Они преподнесли одежду и постельное белье для принца; все предметы были подбиты или обернуты белой тканью необычного рисунка. У меня не укладывается в голове, как челядинцы ухитрились все подготовить в столь короткий срок. Церемониями пятого дня руководил сам Митинага. Повсюду, словно живые подсвечники, стояли слуги с факелами, так что в саду и покоях было светло как днем. Гости толпились в тенистых местах, а люди регента сновали вокруг, улыбаясь, кланяясь и принимая поздравления.
Угощение в тот вечер разносили восемь самых молодых и миловидных придворных дам Сёси, лично отобранных Митинагой. Одетые в белые платья, с белыми лентами на волосах, они выстроились двумя рядами и передавали друг другу белые с серебром подносы. Самые обидчивые из дам во всеуслышанье жаловались, что их обошли стороной, и я была не единственная, кто подумал, что им отлично удалось выставить себя в самом нелепом свете.
По окончании церемонии многие сановники покинули свои места и перешли на мост, где затеяли игру в кости. Я заметила, что к ним присоединился и Митинага. Эта сторона дворцовой жизни всегда огорчала моего отца. Я могла только благодарить небеса за то, что брат в тот вечер находился при исполнении обязанностей во дворце Итидзё. Окажись Нобунори тут, уверена, мне снова пришлось бы краснеть за него. Под саке зазвучали и стихи; женщины, с которыми я сидела, взволновались, опасаясь, что сейчас начнут передавать чарку по кругу и нам тоже придется читать пятистишия. Мы напоминали себе, сколько стараний надо приложить, сочиняя, а потом и декламируя стихи в присутствии самого Кинто. Некоторые на всякий случай подготовили стихи заранее. Прибегнув к сравнению чарки с круглой полной луной, я придумала такое пятистишие:
Полна до краев
Чудным светом полной луны
Чарка с саке,
Что по кругу передаем,
Навек призывая удачу.
Однако время шло, окружающие начали расходиться или засыпать, и никто не попросил нас прочесть стихи, что весьма огорчило меня. Думаю, мое пятистишие имело бы успех.
С появлением на небе луны сделалось еще светлее, и я стала замечать кругом самый разный люд. Тут были лакеи, цирюльники, служанки и уборщицы, многих из которых я никогда раньше не видела. Затесалась среди них и одна странная парочка – возможно, ключницы, которые нарядились в подобающие случаю строгие платья, но из волос у них торчал целый лес гребней. Почему‑то это напомнило мне о том, что в Этидзэне с наступлением ночи из темноты возникал мир совершенно иных существ. Галерея между входом в задний коридор и мостом была запружена народом так, что никто не мог протиснуться сквозь толчею.
В ту ночь меня удостоили чести присутствовать в покоях императрицы, и я была рада увидеть, что Сёси как будто оправилась. Государыня, только что познавшая первые радости материнства, выглядела удовлетворенной и красивой, и нам захотелось, чтобы ее увидели и другие. Рядом на ночном дежурстве находился священнослужитель, и я, повинуясь внезапному порыву, отодвинула ширму и позволила ему взглянуть на императрицу.
– Посмотрите, – проговорила я. – Уверена, вы никогда еще не видели столь чудного зрелища.
Монах повернул голову и разинул рот от удивления. Потом молитвенно соединил ладони и воскликнул:
– Ах! Вы так добры, так добры!
Мне приятно думать, что образ нашей государыни с ее блестящими волосами, разлившимися по бело-серебряному платью могучей черной рекой, навсегда запечатлелся в памяти этого человека.
Назавтра мы смогли перевести дух между празднованиями пятого и седьмого дней жизни новорожденного. Большинство дам встали поздно и провели день в своих покоях за шитьем платьев, которых при таком количестве публичных церемоний, следующих сплошной чередой, отчаянно недоставало. Мы не могли появляться в одних и тех же одеяниях, однако времени на подготовку новых нарядов было очень мало. К вечеру, однако, нам представилась возможность для отдыха. Погода стояла прекрасная; я сидела с подругами на крытом мосту, и к нам подошел второй сын Митинаги, Норимити, с несколькими чиновниками. Он стал уговаривать женщин помоложе покататься на лодке по пруду, и ему удалось сманить примерно половину. Те, кто позастенчивее, уклонились от приглашения и остались на берегу, однако то и дело поглядывали на пруд, явно сожалея о собственной робости. Сидя на мосту, я наблюдала за темными фигурами оставшихся, скупо освещенными луной. Меня вновь поразил яркий контраст между чернотой длинных волос и белизной одеяний. В этом была своя жутковатая красота, и выглядели дамы даже привлекательнее, чем в обычных своих многоцветных нарядах.
Тем же вечером, чуть раньше, произошло частичное затмение луны. Первой его заметила одна из молоденьких придворных и в смятении указала на небо. Хорошим предзнаменованием затмение не назовешь, и надо же было такому случиться, чтобы именно в эту ночь небо оказалось ясным! Куда лучше, если бы луну закрывали облака. Как‑то вечером в Этидзэне, когда на край луны наползла тень, господин Цзё сообщил нам, что у него в стране подобные события умеют предугадывать. Отец попросил разъяснений. Я со слов Мингвока уже знала, что у китайского императора есть ведомство, следящее за небесной механикой. Мой отец заявил, что умение предсказывать солнечные и лунные затмения – замечательное искусство.
Другие дамы стали с жаром обсуждать дурное предвестие, но госпожа Сайсё указала им, что затмение уже закончилось и луна снова является взорам в полном блеске. Она попросила меня придумать стихотворение, чтобы донести суть ее слов, и я сочинила это:
Не затемняют
Облака чистый лик
Светлой луны.
Отраженье ее плывет по воде
Многие тысячи лет.
– Видите, – объявила моя приятельница, – у Митинаги настолько сильная карма, что она рассеивает все зловещие тени. Думайте только о том, что ее величество произвела на свет принца. Мы ведь уже полагали, что все пропало, но Митинага сам прочел отрывок из «Лотосовой сутры» – и ребенок вышел.
В эту минуту служитель объявил, что к северной караульне подъехали экипажи с придворными дамами. Мы тут же забыли про луну и поспешили вернуться на свои места. Затем вспомнили о дамах, до сих пор катающихся на лодке, которая как раз огибала сосновый островок, медленно приближаясь к берегу. Мы отчаянно замахали им, призывая поторопиться. Когда они наконец присоединились к нам и узнали о прибытии делегации из дворца, то всполошились и отругали нас за то, что не уведомили их раньше.
– Старались как могли, – оправдывались мы, – но, очевидно, вы не видели, что мы машем вам с моста.
– Мы думали, вы машете просто так, забавы ради, – недовольно возразили они и поспешно удалились переодеваться. Как ни странно, в присутствии придворных дам [79] мы до сих пор чувствовали себя неуютно, хотя к этой поре, особенно после рождения сына государыни, могли бы обрести бóльшую уверенность.
Пока мы спешно приводили себя в порядок, к прибывшим дамам, по счастью, вышел Митинага. Давно я не видела его в столь благодушном настроении. Он говорил любезности, шутил с женщинами и раздавал им подарки в соответствии с рангом. Тем временем мы успели прийти в себя, после чего подошли к дамам и произнесли слова приветствия. Предстоявшие на следующий день церемонии устраивались императорским дворцом, и придворные дамы явились пораньше, чтобы подготовить все необходимое. По большей части они просто выясняли, где находятся различные принадлежности, на кого можно возложить исполнение повелений и где их разместят на ночлег. Как и мы, они были не особенно расположены к общению, а посему, ответив на вопросы и показав придворным их комнаты, мы тоже удалились к себе.
К седьмому дню все были совершенно измотаны. Императорский посланец преподнес ее величеству ивовый ларец, в котором лежал свиток со списком даров, поступивших из дворца. Я сидела рядом с занавешенным возвышением, где лежала государыня, но Косёсё находилась внутри; потом она шепнула мне, что императрица даже не взглянула на свиток, а сразу отдала его приближенным. Из-за занавесей вынесли ответные дары. Позднее, явившись сюда в поисках Сайсё, я заглянула за полог и увидела ее величество. Она опиралась на подушки и казалась совсем обессиленной. Я была поражена ее бледностью и хрупкостью. Над ложем висела небольшая масляная лампа, и в ее ярком свете полупрозрачная кожа государыни словно мерцала. Сёси выглядела совсем юной и, несмотря на усталость, очень красивой, особенно благодаря густым черным волосам, собранным на затылке: едва ли ожидаешь найти столь милые черты в особе, которую торжественно величают матерью страны. Приметив меня, императрица слабо улыбнулась.
– Как по-вашему, когда мы вернемся к нашим занятиям китайским языком? – прошептала она.