То был поистине знаменательнейший момент торжества. Сам Митинага, тронутый до слез, воскликнул:
– После нынешнего дня я не представляю, как меня могли впечатлять предыдущие визиты императора. Этот, несомненно, превосходит все остальные!
По крайней мере, у регента хватало здравомыслия признать, что ему необычайно везет.
В конце, когда лодки уже огибали островки и удалялись с глаз, музыканты грянули бодрую «Великую радость». Звуки флейт и барабанов, смешиваясь с шумом ветра в соснах, постепенно затихали вдали, создавая неземное впечатление. Ветерок колебал гладь пруда, в который плавно вливались струи прозрачного и чистого ручья. Похолодало. На государе было лишь два нижних платья; Дзидзю, одна из придворных дам, очевидно и сама замерзшая, стала беспокоиться о нем. Мы сидели чуть поодаль и, слыша ее заботливое кудахтанье, едва удерживались от смеха.
Сидевшая с нами Тикудзэн, спутница Дзидзю, принялась вспоминать былые дни, когда дворец Цутимикадо посещала вдовствующая императрица Сэнси.
– Вот были времена! – вздыхала она, перечисляя имена людей, давно ушедших из жизни. В подобный день упоминания о покойниках не предвещали ничего хорошего, и несколько дам, переглянувшись, отсели в другой угол отгороженной части галереи, чтобы не пришлось поддакивать расчувствовавшейся Тикудзэн. Казалось, если хоть немного ее поощрить, она немедленно ударится в слезы.
Когда наступил вечер, Митинага направился в западный флигель, чтобы объявить о повышениях. Государь, присоединившись к нему, запросил список предполагаемых назначений и утвердил их одно за другим. На этом официальные церемонии завершились, и Итидзё получил возможность войти под полог к Сёси и наконец проведать супругу. Они пробыли вместе меньше часа, после чего подали паланкин и императору пришлось отбыть. С его отъездом все облегченно вздохнули, повеселели и принялись накачиваться хмельным. Я и сама засиделась допоздна, болтая с Сайсё.
На следующий день после визита императора я проспала и пропустила государева гонца. Он прибыл очень рано, еще до того, как рассеялся утренний туман. К тому времени, когда мы с Сайсё поднялись, во дворце уже готовились к торжественному обрезанию волос маленького принца, которое откладывали до его первого свидания с отцом. Однако мы не принимали участия в церемонии, а потому провели день, отдыхая в своих покоях. Сайсё ожидала, когда объявят о назначениях на должности прислужниц новорожденного принца, поскольку надеялась, что ее младшую сестру произведут в придворные дамы. Увы, мою приятельницу постигло разочарование.
Из-за скопления сановных гостей убранство в покоях ее величества оскудело. Теперь же, когда жизнь вошла в привычное русло, прекрасные лаковые сундуки и переносные занавесы вернули обратно, и в комнатах вновь воцарилась роскошь. По утрам, с первым светом, являлась Ринси, которая возилась и ворковала с младенцем, как всякая любящая бабушка. Со всеми дамами императрицы, включая меня, она держалась любезно.
Однажды вечером, когда луна светила особенно ярко, я услыхала в дальнем конце нашего коридора шаги. Выяснилось, что это Санэнари, помощник управляющего делами двора ее величества. Я догадалась, что он искал кого‑нибудь из придворных, чтобы через них выразить благодарность императрице за свое недавнее повышение, но никого не нашел. А поскольку пол под боковой дверью оказался мокрым (туда выплеснули воду после купания младенца), мужчина направился в нашу сторону. Санэнари иногда посылал мне стихи, на которые я раньше отвечала. Он был не столь уж плох для дворцового чиновника, однако мне не хотелось, чтобы наши отношения заходили дальше.
– Есть тут кто? – подал голос Санэнари. Затем он прошел в следующую комнату, где находилась я, и приоткрыл верхнюю половину решетки, которую забыли запереть. – Есть кто? – повторил он, но я не ответила.
В эту минуту к нему присоединился его начальник Таданобу. Я решила, что с моей стороны невежливо молчать и дальше, и наконец отозвалась, пробормотав нечто невнятное. Оба они, кажется, обрадовались даже столь уклончивому ответу.
– Вы обходите вниманием меня, но откликаетесь на зов управляющего, – удрученно заметил Санэнари. – Полагаю, это естественно, хоть и очень дурно. К чему здесь соблюдать условности?
И он стал напевать народную песенку: «Сегодня такой особенный день, особенный день, все, что раньше было, с ним не сравнить…»
Была глубокая ночь, и весь сад заливал лунный свет. Хотя я подозревала, что мужчины пьяны, голос Санэнари показался мне на удивление красивым.
– Отворите же нижнюю решетку, – настаивали оба, и я почти поддалась искушению. В другое время и в другом месте я бы… Однако утром мне было бы стыдно вспоминать, что я позволила высокородным господам всякие вольности. Будь я помоложе, столь безрассудное поведение простилось бы мне за неопытностью, но теперь я находилась не в том положении, чтобы давать повод к сплетням. Поэтому я отказалась выполнить просьбу, почти ожидая, что они начнут меня уговаривать, однако сановники сдались и побрели прочь. На следующее утро я отправила Санэнари это стихотворение – просто чтобы посмотреть, как он ответит:
Яркая луна
Исчезла с небосклона.
Прождала ее
Напрасно всю ночь
В кромешной тьме.
Ответ пришел быстро:
Как только вышла
Из-за горы луна, ее внезапно
Затянуло тучами.
Желание угасло,
И светило скрылось.
Какое счастье, что я не поощряла Санэнари! Сколько женщин поддаются минутной сердечной слабости только затем, чтобы впоследствии обнаружить, как первая же тучка гасит назойливый свет луны.
Наша маленькая Мурасаки
Уточнив у подруг и приятельниц множество подробностей, я наконец переписала набело заметки о событиях, связанных с рождением принца, и отдала их Митинага. Он пребывал в необычайно приподнятом настроении, и вид у него был довольный. Я получила от него набор изящных кистей для письма, запас хорошей бумаги и позволение вернуться к работе над «Гэндзи» после окончания церемонии пятидесятого дня жизни принца.
Я полагала, что после визита государя меня освободят от обязанности летописца, а посему последнее замечание застало меня врасплох.
– Ваше превосходительство желает, чтобы я сделала записи и о пятидесятом дне? – осведомилась я.
Митинага вкрадчиво улыбнулся.
– Если это не слишком обременит вас, – ответствовал он. И, помолчав, добавил: – А потом, ну, знаете, после завершения всех этих церемоний, возможно, в конце года у вас получится записать свои наблюдения над танцами Госэти. Весьма недурно было бы иметь хронику подобных событий.
Я кротко возразила, что ведением хроники занимается писарь, тогда как мои непринужденные и скороспелые наброски едва ли принадлежат к тому разряду записей, которые его превосходительство желал бы оставить потомкам. Также я отпустила несколько лестных слов в адрес Акадзомэ Эмон, одной из приближенных Ринси, уважаемой мной – во всяком случае, в ту пору – писательницы. Но Митинага в ответ лишь улыбнулся и махнул рукой, отметая мои возражения.
– Да, в моем распоряжении имеется немало людей, способных занести на бумагу день, время и местонахождение всех присутствующих, но они не умеют передать дух событий, – пояснил он. – Я хочу, чтобы в старости у меня была возможность вновь и вновь смаковать значимые моменты. Да и весь остальной мир, безусловно, захочет узнать о днях, когда страной правил Митинага. «Гэндзи» – это, конечно, очень хорошо, но разве вы не считаете, что людей больше заинтересует настоящий регент?
Я была поражена и про себя подумала: вот удивились бы потомки, если бы прочли о его попойках, о развратных домогательствах чванливых министров, напоказ восхвалявших в стихах китайские добродетели, об одержимых демонами покинутых женах или о нескончаемых злобных пересудах.
Должно быть, у меня было странное выражение лица, потому что Митинага нетерпеливо прервал мои горькие размышления.
– Так что скажете? – резко спросил он. – В конце концов, вполне позволительно просить писательницу, чтобы она писала.
– Да, ваше превосходительство, – ответила я, – вполне позволительно.
Я поблагодарила его за бумагу и кисти и вернулась к себе совершенно подавленная.
Празднование пятидесятого дня пришлось на первое число одиннадцатого месяца. Меня усадили прямо за императрицей, и обзор там оказался плоховат. Зато на стол подавала Сайсё, которая снова помогла заполнить пробелы, передав упущенные мною подробности. Малютку-принца держала госпожа Дайнагон, позднее она тоже поведала мне о его крошечном блюде, изящных маленьких, будто кукольных, чашечках и подставке для палочек в виде распростертых крыльев двух кланяющихся журавлей.
Кормилице Сё в тот вечер позволили надеть запретные ткани. Она выглядела совсем юной, когда несла маленького принца к возвышению. Сё скрылась за пологом, где Ринси забрала у нее дитя и выползла из-за полога на коленях с младенцем на руках. Мое внимание привлекло парадное одеяние Ринси: шлейф с набивным узором и красная накидка. Оно говорило о том, что перед нами не просто гордая бабушка высокородного младенца, но и придворная дама, держащая на руках будущего государя. Не каждому императорскому сыну суждено взойти на престол, но в данном случае все было очевидно. Мы почти въяве видели сверкающую ауру величественной кармы младенца, лежавшего на руках у Ринси.
Императрица была одета не столь официально, но выбор цветов, как обычно, свидетельствовал о ее прекрасном вкусе. На ней был пятислойный наряд, состоявший из коричневых платьев на небесно-голубой подкладке и полуофициальной темно-бордовой накидки с алым подбоем.
Вскоре после того, как Митинага преподнес принцу пятьдесят крошечных рисовых лепешек, опьяневшие сановники и министры, прежде сидевшие на галерее, гурьбой вышли на мост и не на шутку разбуянились. Слуги должны были раздавать присутствующим подарки – изящные шкатулки из гнутого дерева, наполненные сластями, – поэтому они опасливо последовали за разгулявшимися кутилами на улицу и выставили шкатулки на балюстраду. Стояла зима, солнце уже давно закатилось, а свет горевших в саду факелов бы