Моя мачеха, должно быть, тоже оказалась чувствительна к лунным фазам, потому что ежемесячные кровотечения у нее прекратились: она забеременела.
В начале зимы я последовательно перечисляла в письмах Тифуру все пятидневки по китайскому календарю. Одно из писем открывалось названием «Вода начинает замерзать», другое, через пять дней, – «Земля начинает замерзать». Приближались две недели, которые именовали «Малоснежьем». Хотя снег еще не выпал, я постоянно мерзла. «Фазаны входят в воду, превращаясь в огромных моллюсков», – вывела я, начиная очередное письмо. Но что это означает? Жутковатая метаморфоза вызвала у меня раздражение. Я осознала, что меня пугает мысль о близости Тифуру с мужчиной.
В ответном письме она попросила меня записать некоторые из сочиненных нами историй. Это была интересная задача; именно тогда я и начала переносить рассказы о Блистательном принце Гэндзи на бумагу. Первый из сюжетов был вдохновлен моими размышлениями о луне. В этой истории, написанной для Тифуру, Гэндзи встретил во дворце даму и был настолько захвачен страстью, что овладел ею, невзирая на опасность быть застигнутым. Он не знал имени этой дамы, но называл ее Обородзукиё, Ночь Туманной Луны.
Записывая рассказ о принце, я на время позабыла о своем одиночестве. Пока я трудилась над сочинением для Тифуру, Гэндзи словно бы ожил во мне и заманил меня в волшебный мир дворцов и садов. Он распахивал передо мною двери покоев, поражающих воображение. Разумеется, я хотела тотчас отправить написанное Тифуру, но всякий раз, когда мне казалось, что рассказ закончен, случалось нечто любопытное.
Еще до того, как приключение Гэндзи удовлетворило меня, я поймала себя на том, что пишу в обратном порядке. Я начала с того, что принц встретил в покоях императрицы таинственную девушку, но затем мне пришлось придумать причину, по которой он там очутился, поэтому я вернулась к описанию лунной ночи, которая пробудила в принце любовные желания. Потом я решила, что дело должно происходить весной, а не осенью, ведь, согласно поэтическим правилам, луна в облачной дымке – весенняя тема. Я описала похищение девушки, совершенное Гэндзи, но когда перечитала написанное, то поняла, что мой герой выглядит негодяем: он как будто просто надругался над незнакомкой, а она позволила ему это лишь потому, что он – Гэндзи. Пришлось отвлечься от повествования о лунном свете, вернуться к началу и попытаться объяснить, благодаря каким качествам Гэндзи мог запросто обратиться к любой женщине и уговорить ее отдаться ему.
Я беспокоилась, достаточно ли убедительно изложила сюжет. Разумеется, истории, которые мы сочиняли, были чистой воды вымыслом, однако я считала, что они должны выглядеть правдоподобными. Так или иначе, оказалось, что записывать историю самостоятельно – совсем не то же самое, что придумывать ее вместе с Тифуру. Это была моя первая повесть.
Ночь Туманной Луны
Приключение Блистательного принца Гэндзи
Стоял чудесный весенний день, небо было ясное, повсюду пели птицы. Поэты и принцы, ученые и придворные собрались в большом зале дворца на Праздник цветения сакуры. Император увлекался сочинением стихов в китайской манере и подобрал несколько рифм для раздачи гостям по жребию [15]. В числе присутствующих находился и Гэндзи; стали разбирать стихотворные темы, и над перешептываниями и ропотом возвысился прекрасный звучный голос принца.
– У меня «Весна», – объявил он.
Когда приступили к обсуждению порядка выступлений, никто не желал читать после Гэндзи, опасаясь по сравнению с ним предстать в невыгодном свете или вовсе осрамиться. Сочинение китайского стихотворения – не такая уж трудная задача, но даже лучшие поэты помрачнели и забеспокоились. Меж тем знаменитые ученые мужи явно горели желанием выказать свою просвещенность. Как обычно, им до такой степени недоставало чувства стиля, что запоминались не сами стихи, а лишь ничтожество их сочинителей. Приближаясь к персоне государя, мудрецы вели себя столь скованно и неуклюже, что император не мог удержаться от улыбки.
Гэндзи выделялся даже в толпе изысканных придворных. В свои восемнадцать лет он пленял юношеской красотой, наряд его был безупречен, однако окружающих привлекала прежде всего спокойная уверенность принца в себе. Во всем, начиная со свободного владения китайским литературным языком (когда Гэндзи ссылался на какого‑нибудь китайского поэта, это не выглядело зазнайством) и заканчивая манерой пить хмельное, принц демонстрировал отточенное мастерство. Гэндзи не отказывался от вина, но, когда его тонкое, бледное лицо заливалось привлекательным румянцем, прекращал возлияния. И никогда не позволял себе напиваться до состояния умиленной слезливости или отупения, в котором к концу вечера пребывали многие гости.
Однако поэзия служила лишь прологом к главному событию празднества. По сему случаю сам государь приложил немало усилий, составляя музыкальную и танцевальную программы. Череда превосходных выступлений завершилась в сумерках прекрасным исполнением «Весеннего соловья». Поскольку Гэндзи принимал участие в танцах минувшей осенью, официально его не включали в программу, но воспоминание о появлении юноши среди кленовых листьев было настолько упоительным, что казалось вполне естественным попросить его станцевать снова. Гэндзи застенчиво отнекивался, пока сам наследный принц, вручив ему ветку цветущей сакуры, не обратился с этой просьбой. Гэндзи встал и неспешно приступил к исполнению плавной части «Танца волн». Беспокойная суета в толпе немедленно прекратилась.
Его короткое выступление было восхитительным. В сравнении с непринужденной ловкостью Гэндзи, танцевавшего без всякой подготовки, совершенство предыдущих исполнителей теперь казалось неестественным. Свежесть Гэндзи, по мнению некоторых, лишь испортила удовольствие от танцев, виденных до этого и поначалу пленивших зрителей. Если бы не истинная скромность нашего принца, он, несомненно, вызвал бы неприязнь.
После Гэндзи выступило еще несколько танцоров, но внимание присутствующих уже начало привлекать застолье. Праздник продолжался до глубокой ночи. Люди постепенно расходились, наконец удалились императрица и наследный принц. После этого большинство оставшихся тоже отбыли. Поздно взошедшая луна только сейчас засияла в полную силу. Гэндзи, одинокий и неприкаянный, чувствовал, что такая луна заслуживает должного к ней отношения. Он побрел к дворцу, смутно рисуя в воображении даму, придерживающуюся подобного же мнения, которая лежит без сна в холодном лунном свете, льющемся сквозь решетку [16] на ее одеяния, и вздыхает.
Принц проскользнул в галерею, ведущую на женскую половину. В тот вечер императрица осталась у государя, и в ее покоях было пустынно. Однако в ярком лунном свете Гэндзи заметил, что третья дверь в галерее не заперта. Истолковав это как приглашение некой незримой дамы, молодой человек украдкой попробовал приоткрыть створку. Та легко поддалась. Ободренный, юноша перешагнул через ограждение, вошел в главный зал и заглянул сквозь занавеси в общую спальню. Повсюду виднелись распростертые тела и островки разноцветных шелковых одеяний. Казалось, все спали. Гэндзи задумался, что делать дальше, но тут до его слуха донесся тихий голос. Он был столь нежен, что явно не мог принадлежать простой прислужнице. И Гэндзи различил стихотворные строки:
В туманной дымке луна —
С нею ничто не сравнится…
К двери приблизилась женская фигура. Обрадованный Гэндзи понял, что незнакомку тоже привлек лунный свет, вызвавший бессонницу и у него. Он протянул руку, коснулся рукава незнакомки и почувствовал, как молодая женщина вздрогнула от неожиданности. Она вскричала:
– Кто это? Вы меня напугали!
– Не бойтесь, – ласково проговорил Гэндзи. – Ясно, что нас обоих привела сюда затуманенная весенняя луна.
Услышав вежливый голос, девушка немного успокоилась: вопреки ее первоначальным опасениям, ей встретился не демон ночи. Все же она робко попятилась к главному покою, и тогда принц, шагнув к красавице, одним быстрым движением подхватил ее на руки, прижал лицом к своему одеянию и вынес на галерею. Девушка негодующе вырывалась, и ее сопротивление показалось Гэндзи куда более волнующим, чем привычная уступчивость большинства дам.
– Тише, – приказал молодой человек. – Я у себя дома и привык добиваться своего.
Невинное изумление, с каким незнакомка посмотрела на Гэндзи, очаровало его.
– Но ведь здесь люди, – дрожащим голосом пролепетала она.
Гэндзи гладил ее по волосам, проводил пальцами по лицу, продолжая тихо говорить. К этому времени девушка уже узнала молодого придворного. Кричать или звать на помощь было немыслимо. Она все еще сердилась, к тому же события разворачивались слишком быстро, но ей не хотелось, чтобы Гэндзи счел ее неопытной. Его руки уже скользнули ей под платье, а принц по-прежнему негромко и нежно продолжал уговоры, так что девушка не была уверена, происходит ли все это на самом деле или ей снится необычайно яркий сон. Будь юная красавица чуть лучше осведомлена по этой части, возможно, она не поддалась бы так легко, но сейчас ее чувства пребывали в полном смятении. Много раз грезила она о том, чтобы оказаться наедине с прекрасным незнакомцем (предметом некоторых ее мечтаний бывал и сам Гэндзи), но теперь, внезапно попав в подобное положение, страшно перепугалась. Вместе с тем запах дорогих духов, которыми пользовался Гэндзи, как будто уменьшал опасность. Девушке нравилось то, что делали его руки: они рождали ощущения намного сильнее тех, какие она когда‑либо возбуждала в себе сама. Близость Гэндзи, все еще слегка хмельного после недавнего пира, яркий лунный свет и осознание того, что неожиданное приключение зашло слишком далеко, сломили сопротивление скромницы.
– Вы должны назвать мне свое имя, – заявил Гэндзи, когда галереи озарило восходящее солнце. Принцу пора было уходить, чтобы его не застали в компрометирующем положении. – Прошу вас, говорите, иначе как я напишу вам, если не знаю, кто вы?