Половина «опасного года» моей жизни уже миновала, но я испытывала лишь слабое удовлетворение оттого, что до сих пор избегала несчастий. За относительно безбедную жизнь я благодарила милосердие будды Амиды, а также многочисленные копии «Лотосовой сутры», переписыванием которых занималась. Иногда во мне просыпалась такая тяга к религиозной жизни, что я начинала мечтать об уходе от мира. Но потом вспоминала о дочери. Достанет ли у меня когда‑нибудь духа на тот шаг, который совершила Роза Керрия?
В седьмом месяце мы вернулись во дворец: подошло время ежегодных состязаний борцов сумаи. Сколько помню, ожидалось присутствие императора, но погода грозила испортиться. Накануне слуги, готовившие площадку для боев, с беспокойством посматривали на небо, надеясь, что соревнования не отменят. Мой прежний поклонник Санэнари, страстный любитель сумаи, упорно твердил, будто читая заклинание, что скоро разгуляется. Я в этом сомневалась.
И в самом деле, с утра пошел дождь; состязания, естественно, пришлось отложить. Какое разочарование! Удрученный Санэнари заглянул на женскую половину, и я вручила ему это стихотворение:
Состязания
Борцов оказались столь же ненадежны,
Как и мое жилище.
Кто пожелает очутиться там
В такой дождливый вечер?
Дождь лил как из ведра, громко барабаня по свесам крыш. Санэнари немного посидел за моими шторами, дожидаясь прояснения. Вокруг никого не было, и мы болтали о разных пустяках. В прежние годы мы порой засиживались допоздна, перешептываясь через шторы. Сайсё даже дразнила меня наличием «тайного любовника». На самом деле до нашей размолвки на танцах Госэти из-за той женщины, Сакё, я считала Санэнари больше чем любовником: он был мне другом, вероятно единственным мужчиной за все время моего пребывания при дворе, которого я могла так называть.
Санэнари напомнил мне, что в прошлом мы часто переписывались. Перед самым уходом он попросил у меня тушечницу, бумагу и написал ответное стихотворение:
На состязаньях
Сумаи соперников
Не счесть.
Но много ль в этом
Смысла?
Я быстро пробежала глазами текст, оценив изысканную каллиграфию Санэнари выше, чем само пятистишие. Позднее, снова прочитав стихотворение, я поняла, что его можно истолковать и по-другому: «Во дворце много соперников; вы и представить себе не можете, насколько беспокойна придворная жизнь».
Санэнари обладал чувствительной душой. Мне легко вообразить, как трудно ему приходилось. Действительно, чем восприимчивее человек, тем тяжелее он приспосабливается к придворной жизни.
Осенью я пришла к заключению, что моя героиня Мурасаки стала не нужна. Я создала идеальную женщину, и теперь ей не оставалось ничего другого, как умереть. Мне порядком надоело, что и меня называют Мурасаки. Я стремилась выйти из тени вымышленной героини. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять: если я хочу двигаться дальше, персонажем нужно пожертвовать. Еще больше времени ушло на то, чтобы догадаться: загвоздка вовсе не в Мурасаки, а в самом Гэндзи.
Мурасаки была совершенна во всех отношениях: красивая, покладистая, рассудительная, чуткая. Если Гэндзи изменял ей, она никогда не обижалась, не злилась, не отдалялась. Сам Блистательный принц считал ее идеалом – именно с ней он мечтал разделить в раю один лист лотоса. Так почему же он вообще ей изменяет, спрашивал себя Гэндзи. Ах, причин тому было много, но Мурасаки всегда оставалась рядом и прощала возлюбленного.
Она прилагала много усилий, чтобы оставаться совершенством в глазах принца, но теперь начала сомневаться, довольно ли этого совершенства. Она со страхом думала, что каждая измена – лишь репетиция того дня, когда Гэндзи действительно бросит ее. Разумеется, с его стороны было бы невежливо отказать императору в просьбе жениться на третьей принцессе, но разве обязательно оставлять повсюду ее наивные письма? Впрочем, было уже поздновато упрекать Гэндзи за его любовные интрижки и новый брак. Мурасаки понимала, что у нее вообще больше нет голоса.
С тех пор как Гэндзи еще ребенком взял ее к себе, Мурасаки всю жизнь старалась угождать ему. Она оказалась прекрасной ученицей. Принц холил и лелеял ее, точно изысканный цветок, способствовал расцвету ее женственности, в зародыше подавлял такие обременительные чувства, как ревность. Но ныне мимолетная тень, что наползла на любовь, которую Мурасаки питала к Гэндзи, превратилась в темную трещину на сердце, а трещина со временем сделалась такой глубокой, что блуждающий дух заметил просвет и забрался внутрь.
Мурасаки уже лежала при смерти, но мои читатели так отчаянно запротестовали, что пришлось снова вернуть ее к жизни. Подходил к концу девятый месяц, и я работала дома. Мое намерение покончить с Мурасаки обеспокоило Косёсё, и она прислала мне тревожную записку с вопросом, все ли у меня в порядке. Дабы смягчить ее страхи, я изобразила, как героиня постепенно слабеет и стремится посвятить себя молитвам и медитации. Правда, у меня блуждало много разных мыслей, но я отправила Косёсё следующее стихотворение:
Отчего роса,
В метелках веерника
Укрывшись,
Не хочет покидать
Иссохшую равнину?
Уж Косёсё‑то, уповала я, должна понять мою потребность какое‑то время побыть вдали от дворца.
Санэнари тоже отправил мне несколько посланий после той нашей встречи в дождливый день, намекая, что хочет возобновить отношения. Он до сих пор мне нравился, но я колебалась и в итоге сочла за лучшее не отвечать. Меня слишком занимали заботы вымышленных персонажей, чтобы тратить время на живых людей. В конце концов Санэнари прислал мне следующее нелепое пятистишие:
Раньше плела
Паучиха свою паутину
Исправно.
Так почему же теперь
Она обрывает все нити?
Будь это не Санэнари, а кто‑то другой, я бы обиделась на такое сравнение. Но сейчас стерпела, надеясь, что он поймет мое нежелание плести новые сети, которые обречены на уничтожение. Считается, что деловитые пауки предвещают приход возлюбленного. Был последний день осени, и я сложила в ответ такое пятистишие:
Паучиха
Задумалась в камышах
Индевелых.
Не знает, когда опять
Начнет плести свою паутину.
Я не собиралась полностью порывать с Санэнари, но, полагаю, вполне понятно, почему он принял мою осторожность за холодность.
В самом начале зимы императрица со свитой всего на два дня вернулась в Цутимикадо. На рассвете туда примчался запыхавшийся, перепачканный сажей гонец с ужасной вестью: ночью дворец Итидзё сгорел дотла.
Мы радовались, что из-за беременности государыни не остались там. Его величество тоже ничуть не пострадал, хотя был чрезвычайно удручен. Еще один пожар! Император перебрался во дворец Бива, вынужденно переселив оттуда наследного принца.
Несмотря на переживания, мне удалось закончить главу, над которой я работала, включая и сцену смерти Мурасаки. Впервые за долгое время я написала что‑то стоящее, почувствовав удовлетворение. Мне вдруг захотелось показать новый рассказ Розе Керрии, хотя из-за ее обета мы долго не общались. Повинуясь внезапному порыву, я всю ночь переписывала главу, а утром вызвала гонца и отправила пергамент в уединенный приют Розы Керрии в восточных горах.
К моему изумлению, несколько дней спустя от нее пришел ответ. Это ее послание хранится у меня до сих пор.
Дорогая младшая сестрица!
Я прочла твой рассказ с большим интересом. Возможно, ты удивишься, узнав, что все это время мне удавалось следить за приключениями Гэндзи даже здесь, в моей хижине в горах. Иногда рассказы доходят до меня не сразу, но, как тебе известно, записанное сочинение начинает жить собственной жизнью и идет своими путями.
Вижу, что в повести ты достигла переломного момента. Лично мне жаль, что Мурасаки не стало, но я согласна с тем, что это было необходимо. Кстати, после смерти тело ее было прекрасно. Так получается не всегда.
Интересно, задумывалась ли ты о том, чтобы расстаться и с Гэндзи? Если нет, то как он будет проводить свои дни без Мурасаки? Не позволяй ему слишком долго хандрить. Мне трудно вообразить принца унылым стариком.
Я была ошеломлена, прочитав письмо давней подруги: она писала так, будто в прошлый раз мы обменялись посланиями лишь вчера, а не много лет назад. Меня тронуло, что все это время она следила за жизнью моего героя, и сердечно порадовало, что из всех читателей, осуждавших меня за смерть Мурасаки, лишь Роза Керрия усмотрела в ней необходимость. И я впервые задумалась о завершении истории Гэндзи. Мне опять захотелось взяться за кисть.
В двадцать шестой день одиннадцатого месяца императрица родила второго сына. На сей раз все прошло легко. Я пряталась от Митинаги, боясь, что он снова велит мне вести хронику. В это самое время он как раз был поглощен предстоящей свадьбой своей второй дочери, Кэнси, с наследным принцем.
Кажется, примерно тогда же Митинага пригласил в свиту государыни Идзуми Сикибу. Он был давним поклонником ее стихов, и скандальная репутация этой женщины не отпугивала, а скорее интриговала регента. С другой стороны, императрица Сёси не одобряла легкомысленного поведения дам из своего окружения, и любой, кто мечтал снискать расположение государыни, старался не допускать лишних вольностей. (Это не значит, что среди нас не было кокеток; просто им приходилось быть осмотрительными.) Меня несколько удивило, что Митинага вообще смог уговорить Сёси взять Идзуми, однако я порадовалась, рассудив, что ей удастся оживить наше общество.
Сосенки в полях
С началом нового года я почувствовала себя увереннее. Предполагалось, что все старшие придворные дамы императрицы будут сопровождать двух маленьких принцев ко двору, временно переместившемуся во дворец Бива. Государыня тоже должна была прис