Небо сотряс раскат грома, повергнув монахинь в трепет. Они представляли себе, как могучие боги грозы орудуют ветрами, прячутся в тучах и перебрасывают над головами у людей потрескивающие огненные шары. Столпившись в главном покое, где в тусклом сиянии свечей высилась невозмутимо взирающая на суету статуя будды Амиды, женщины принялись перебирать четки, громко читая защитные мантры. Неожиданно воздух вспорол оглушительный грохот. Монахини, уверенные, что здание рушится, попа́дали на пол, рыдая и закрывая руками головы.
Снова раздался гром, на сей раз дальше, потом еще дальше. Дождь мало-помалу стал утихать, пока не превратился в легкую морось. В разгар грозы перепуганная старая настоятельница не заметила, что Укифунэ к ним не присоединилась. Теперь же она вспомнила, что утром молодая монахиня была расстроена встречей со сводным братом. Обычные люди, когда им страшно, жмутся друг к другу, подумала настоятельница, но эта молодая женщина не из обычных. Может, она сидит сейчас у себя в келье, не в силах шевельнуться от испуга? И обеспокоенная старуха направилась в заднюю часть здания, чтобы узнать, как Укифунэ пережила грозу.
Келья оказалась пуста. Старая настоятельница застыла в недоумении, затем, почувствовав внезапный озноб, позвала остальных.
– Кто‑нибудь видел Укифунэ? – спросила она. Монахини разбежались по кельям, поднимая решетки и выкликая имя потерявшейся. На низком столике были аккуратно разложены кисти для письма, тушь, бумага, но самой Укифунэ и след простыл. Настоятельница, сраженная раскаянием, повалилась на пол. Сбылись ее худшие предчувствия: злобный дух, который некогда похитил эту молодую женщину и украл воспоминания о ее прошлой жизни, под прикрытием грома вернулся, чтобы вновь овладеть ею! Почему настоятельница сразу, при первом же зловещем порыве ветра, не бросилась к Укифунэ? Старуха бранила себя, не находя успокоения. Если бы она оставила несчастную под присмотром статуи Каннон, ничего бы не случилось. Другие монахини тоже пребывали в полной растерянности.
Незадолго до наступления сумерек, когда сквозь облака пробились косые золотистые лучи заходящего солнца, садовник, вышедший оценить нанесенный бурей ущерб, увидел, что в старый дуб у обветшалой изгороди ударила молния. Дерево раскололось почти надвое, земля вокруг была завалена ветками, листьями и обугленными сучьями. Садовник покачал головой, и вдруг его внимание привлекла серая куча возле расщепленного молнией ствола.
Это была Укифунэ, упавшая замертво.
Потрясенная настоятельница, боясь самого худшего, велела принести бесчувственное тело в дом и уложить на мягкие одеяла. Вплоть до этого самого утра она рисовала в воображении радужные картины, представляя, как могущественные люди, любившие Укифунэ в прошлой жизни, возвращают подопечной прежнее высокое положение. Ведь нельзя же всерьез относиться к решительному отказу Укифунэ признавать прежние узы. Настоятельница объясняла непреклонность послушницы продолжительными кознями злого духа. Теперь она начала понимать, что сама же, настойчиво уговаривая Укифунэ восстановить разорванные узы, помогла чудовищной злой силе овладеть молодой женщиной. Почему она была так слепа?
Укифунэ пролежала в обмороке три дня, в течение которых настоятельница неотлучно находилась при ней, высматривая малейшие признаки того, что дух еще не покинул искалеченное тело. Старуха остро ощущала свою вину и поклялась Каннон: если несчастную удастся еще раз спасти от смерти, она сделает все возможное, чтобы та строго соблюдала обеты. Настоятельница бережно подносила к губам Укифунэ мокрую скрученную ткань, чтобы капли воды попадали ей в рот, и радовалась, что больная напрягает горло и сглатывает их.
Утром четвертого дня Укифунэ открыла глаза. Она услышала восторженный возглас настоятельницы, ее лица коснулись гладкие сухие руки, повеяло знакомым ароматом сандалового дерева, смешанным с запахом квашеных овощей, исходившим от старухи. Однако чувства девушки пребывали в смятении. Она могла шевелить веками, но вокруг царила сплошная темнота. Укифунэ нащупала руку настоятельницы, и та, возликовав, до самого полудня не замечала, что ее подопечная ослепла.
В течение лета сломленная несчастьем Укифунэ медленно приходила в себя. Яростная вспышка света, пронзившая ее тело, способствовала обострению всех чувств, за исключением одного только зрения. Она помнила непривычный сильный запах, внезапно разлившийся в воздухе, когда она потянулась к цветку под дубом, намереваясь сорвать его. Укифунэ знала, что принцу Ниоу удалось найти дорогу в монастырь, потому что однажды уловила его слабый аромат. Быть может, он убедил монахинь позволить ему мельком увидеть ее: наверняка она этого не знала, но в любом случае принц с нею не заговорил и не передал никакой записки. А потом и его аромат исчез.
У Ниоу состоялся разговор с Каору, и теперь принцу не терпелось взяться за дело, которое так его занимало. Вероятно, советник воображал, будто ему ловко удалось скрыть, что он знает о местонахождении Укифунэ, но одному из челядинцев Ниоу не составило труда проследить за человеком Каору, отправившимся в Оно. Там ему достаточно было разговориться с одной из монастырских служанок, чтобы вытянуть из нее всю историю. И ныне принц знал, где прячется Укифунэ. Тяжелее всего оказалось вырваться из дворца на один-единственный день, для чего требовалось изобрести предлог, который удовлетворил бы государя и государыню. Сейчас они следили за ним, как тигр с тигрицей за своим тигренком. Наконец в начале осени Ниоу придумал благовидный повод для отлучки: поездку в близлежащий храм, откуда ему удалось добраться до Оно.
Настоятельница монастыря с необычайной твердостью отказала ему в просьбе повидаться с Укифунэ. Ниоу, который, как правило, ловко добивался сочувствия у женщин, подобных этой, был изумлен, получив столь решительный отпор. Он притворился, что уезжает, перехватил одну из молодых монахинь и, пустив в ход свои чары, уговорил ее отвести его в тот уголок сада, откуда можно заглянуть в келью Укифунэ.
Хорошо, что он не поленился это сделать, говорил себе впоследствии Ниоу. Иначе он напрасно тосковал бы по тому, чего больше не существовало. Рассказ молодой монахини о том, что Укифунэ была поражена молнией и ослепла, потряс принца. Если бы он не увидел возлюбленную своими глазами, то, возможно, и не поверил бы, решив, что это злокозненные выдумки Каору, призванные удержать соперника на расстоянии. От взгляда незрячих глаз Укифунэ его бросило в дрожь. И Ниоу потихоньку убрался восвояси. Что толку посылать ей стихотворение, ведь она не сможет его прочитать. Будет лучше, если Укифунэ никогда не узнает о том, что принц побывал здесь.
Каору, разумеется, сразу узнал о несчастье Укифунэ, поскольку поддерживал связь с настоятелем. От немедленного приезда в Оно его отговорили, а потом из-за разных неотложных дел и неотменимых официальных обязанностей он выбрался туда лишь в конце осени. И по пути завернул в горную обитель настоятеля.
– Учитывая случившееся, – сказал ему старый монах, – возможно, и к лучшему, что она уже приняла постриг.
– Если так, – ответил Каору, – не слишком ли болезненным для меня окажется свидание с ней?
Молодой человек не мог заставить себя спросить об этом, однако предполагал, что удар молнии страшно изуродовал Укифунэ. Он задавался вопросом, не пройдет ли его любовь к ней.
Укифунэ сидела на выходившей в сад галерее, подставив лицо прохладному осеннему ветерку. Был канун равноденствия, и все монахини занимались подготовкой к завтрашним службам. Ни у кого не было времени почитать ей вслух. Она слушала стрекот сверчков-колокольчиков, жуков-усачей и кузнечиков киригирису. В прошлом эти и другие звуки составляли общий музыкальный фон осени, в котором голоса насекомых сливались воедино, ныне же Укифунэ различала едва уловимые оттенки каждого из них. Она заметила, что с похолоданием стрекот насекомых становится пронзительнее.
Кухонная девушка принесла ей охапку хризантем, и Укифунэ время от времени подносила букет к лицу, вдыхая бодрящий горьковато-сладкий аромат.
– Какого они цвета? – спросила она девушку.
– О, тут и белые, и желтые, и белые с желтыми серединками, и красные с бронзовым отливом, и белые с пурпурной изнанкой… – Описывая оттенок каждого цветка, девушка клала на него руку Укифунэ. – Я слыхала, роса с этих бутонов очень полезна для вас, – нерешительно промолвила она. – Может, будете протирать ею глаза, госпожа?
Укифунэ улыбнулась простодушной крестьяночке.
– Возможно, – ответила она. – Благодарю тебя.
К воротам подъехал экипаж.
– Это, должно быть, священнослужитель приехал читать сутры, – сказала девушка, и в этот момент ее окликнула разгневанная монахиня, которая искала тряпки, чтобы смахнуть пепел с курильниц на алтаре.
Положив хризантемы на колени, Укифунэ отпустила служанку и провела пальцами по лепесткам: одни были плотные, другие – мягкие и тонкие. Мало-помалу до нее стал доноситься новый аромат: сложное сочетание мускуса и алойного дерева с легким оттенком гвоздики. Он был настолько хорошо знаком молодой женщине, что ей почудилось, будто она грезит наяву. Это слабое благоухание пробудило ее память. Затем она услышала голоса: один, почти надрывный, принадлежал настоятельнице, но кто был обладателем другого, тихого и настойчивого?
Каору! Ну конечно, ведь это его запах.
Они остановились около ее кельи. Старая монахиня поняла, что Каору, несмотря на все ее возражения, решительно настроен увидеть Укифунэ, поэтому выбора у старухи не было, пришлось уступить. Приезжий вел себя совершенно непозволительно, и она намеревалась доложить об этом своему брату-настоятелю. Может, у себя в Мияко этот советник и считается влиятельной персоной, но всему есть предел! По крайней мере, наедине с ним Укифунэ не останется.
Как ни была монахиня возмущена, ей все же подумалось, что это свидание к лучшему: пускай советник увидится с затворницей и даже поговорит с ней! Пускай убедится, что Укифунэ – уже не та юная красавица, в которую он некогда был безнадежно влюблен. Тогда он оставит ее, и бедняжка наконец обретет покой.