Ну а Робеспьер тянет за собой и родственные размышления Виталия Иосифовича на его любимой скамейке.
Казалось бы, образование, начитанность, осведомленность в разных течениях искусства, философской мысли и прочем не только раздвигают границы мира, придают ему особую занимательность, пробуждают мысли необыкновенные, увлекают, подводят к неожиданным обобщениям, сближениям, обостряют интерес к самого разного рода явлениям и событиям, происходящим или совершаемым в этом широком мире, но и с неизбежностью умягчают нравы, толкают к милосердию, доброте, а то и самоотвержению ради... Ну и все такое прочее. Чушь! Ни хрена не умягчают. Вот взять, к примеру, образцово-показательных вурдалаков, ни в грош не ставящих жизни людей вообще, а уж от них зависящих и подавно, ради достижения всеобщего вурдалачьего блага. Речь идет, как можно догадаться, о пламенных борцах за счастье всего человечества или, в лучшем случае, какой-то его части. Ну если отложить на время таких маргинальных типов, как, скажем, Пол Пот (неплохо образованный чувак, классическое образование в католической школе, Парижский университет, что-то там радиоэлектронное) с его свояком Иенгом Сари (Парижский институт политических исследований в анамнезе, сам Жан-Поль Сартр недурно о нем отзывался), или, скажем, Че Гевару (медицинский факультет университета, страсть к чтению с юных лет, основательное знание и незатухающая до смерти любовь к французской и испанской поэзии), то вот какая картина получается. Все якобинские вожди — Робеспьер (Парижский лицей Людовика Великого, адвокат), Марат (Эдинбургский университет, медицина и много чего еще), Дантон (коллеж в Труа, изучение права в Париже, адвокат), Демулен (одноклассник Робеспьера, адвокат), Сен-Жюст (Реймсский университет, факультет права), Кутон (там же) — ну все как на подбор блестяще образованные и талантливые и при этом напрочь лишенные простого свойства, весьма нелишнего в обиходе: человечности. Ну а наши? Образованные и среди них были: Ульянов (гимназия с золотой медалью, экстерн юрфака Петербургского университета), Чичерин (историко-филологический факультет того же университета), Луначарский (курс философии и естествознания в Цюрихском университете), даже Джугашвили (неполных, но целых пять лет Тифлисской духовной семинарии — не так уж мало) и Бронштейн, который Троцкий (вполне солидное училище Святого Павла в Одессе). А Сосо Джугашвили и стихи писал — по мнению Ильи Чавчавадзе, знающего толк в поэзии, очень даже неплохие. Правда, судить по переводам трудно, но вот это вроде бы по-русски написано, через четыре года после войны и за четыре года до смерти:
Поговорим о вечности с тобою:
Конечно, я во многом виноват!
Но кто-то правил и моей судьбою,
Я ощущал тот вездесущий взгляд.
Он не давал ни сна мне, ни покоя,
Он жил во мне и правил свыше мной.
И я, как раб вселенского настроя,
Железной волей управлял страной.
Кем был мой тайный высший повелитель?
Чего хотел Он, управляя мной?
Я, словно раб, судья и исполнитель,
Был всем над этой нищею страной.
И было все тогда непостижимо:
Откуда брались силы, воля, власть?
Моя душа, как колесо машины,
Переминала миллионов страсть.
И лишь потом, весною, в сорок пятом,
Он прошептал мне тихо на ушко:
— Ты был моим послушником, солдатом,
И твой покой уже недалеко!
М-да, а может, это липа, или, как сейчас говорят, фейк.
А вот стал бы Сосо Джугашвили поэтом с благословения Ильи Чавчавадзе, а Адольф Гитлер — художником с благословения Густава Климта, весьма высоко оценившего его дар, глядишь, и весь двадцатый век на земле прошел бы иначе. Или другие нашлись бы? Ох нашлись...
Но дальше в основном пошли людишки попроще: ЦПШ, земские школы-трехлетки, в лучшем случае рабфак (у Хрущева) — это Каганович, Ворошилов, Калинин... И что? А ничего — образование и талант никак не определяют нравственность, ну ни капельки. И напротив, упырь невежественный, туповатый угробит несколько человек, а талантливый, высокообразованный, да еще с этой — с харизмой — вдохновит массу упырей попроще на такую кровавую баню...
Любопытно было бы проследить, не связаны ли крайняя жестокость и фанатизм борцов за всеобщее счастье с какими-то физическими (с психическими — несомненно) изъянами. Ну что тут на поверхности: сухорукость, оспинки, что-то там с пальцами на ногах у Сталина, крипторхизм у Гитлера, паралитик Кутон — нет, явно статистики не набирается. Видимо, в производстве этих субъектов участвуют более сложные механизмы. Они и определяют кому куда.
Куда, казалось бы,
не направить все силы души Виталию Иосифовичу — при такой-то чуткости к словам, — если не на постижение глубоких смыслов и волшебных красот, на проникновение в манящие бездны великой русской классической литературы? Но — не случилось. Видно, и здесь сказался его паскудный характер. Ну никак не желал он впадать в благоговейный ступор от признанных во всем мире шедевров, чем конечно же себя безжалостно грабил. В детстве-юности уходил в фантастику. Сначала пустил в нем корни милый детский абсурдизм, сначала безымянный — жил высокий человек маленького роста, весь кудрявый, без волос, тоненький, как бочка, потом Виталика заворожил Хармс и надолго определил его литературные пристрастия, толкая к Эдварду Лиру, Льюису Кэрроллу, ну и так далее, подальше от мира обыденного, предсказуемого, разумно устроенного. Надо сказать, что и в зрелые годы литературные вкусы ВИ не сильно отъехали от детско-юношеских. Он с удовольствием погружался в вымороченные миры Беккета и Ионеско — чего уж он там нашел привлекательного? Правда, Аррабаля не любил — прочитал где-то у него, как два парня без конца таскают по городу труп своего приятеля, и уж очень стало тошно. Вот и решил: нет, это не для него. Удивительно, но так же случилось и с Федором Михайловичем Достоевским. Превозмогая себя, молодой тогда Виталий Иосифович одолевал том за томом (а как иначе, как же без Достоевского?), то и дело вспоминая свои ощущения от Аррабаля, и даже заглянул в дневник, где вдруг прочитал: «Хозяин России есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус — это все одно), так есть и всегда должно быть». Прочитал — и огорчился. Увы, не был он ни велико-, ни мало-, ни бело-, а потому почувствовал себя чужаком в своей стране: ну как же, сам Достоевский так сказал! Уже много позже, можно сказать, совсем недавно, и я вспомнил это высказывание классика, когда получил письмо от нашего общего с Виталием Иосифовичем старинного друга Александра Кацуры, пугающего обширностью познаний, мгновенной готовностью объяснить необъяснимое и способностью в случайном эпизоде увидеть нечто большее и прийти к ошеломляющим обобщениям — в одном, как сказано поэтом, мгновенье видеть вечность, огромный мир в зерне песка и тому подобное. В данном случае мой друг оттолкнулся от найденной в почтовом ящике записке: «Семья славян снимет квартиру на длительный срок на ваших условиях. Порядок и своевременную оплату гарантируем». И тут же изваял язвительный текст под названием
Как удачно! Ведь я давно хотел сдать квартиру и уехать в деревню, где пишется и дышится лучше, где так хорошо поразмышлять о России, ее величии и мировой миссии. Но абы кому сдавать не хочется, согласитесь. Кавказцам — страшновато, татары и башкиры — ох, чужие они какие-то, ну а калмыки и прочие буряты — о них и говорить нечего, так, мелочь. Понаехали, под ногами путаются. А тут свои, славяне. И порядок гарантирован, и деньги. Но осторожность не помешает — это еще какие славяне? А вдруг — поляки? У нас с ними, как еще наше солнышко Александр Сергеевич писал, свои счеты. Станут еще эти счеты в моей квартире сводить, оно мне надо? Или сербы, упаси Бог, вроде тоже нос по ветру держат, на Запад смотрят, а мы для них столько сделали, столько... А то еще из фашизоидной Украины, да западенцы из какого-нибудь Львова, а не из нашей Донетчины. Кошмар! Одна надежда, что из братской Белоруссии, так ведь и соврут дорого не возьмут. Чем докажут, что славяне истинные? Паспорт покажут, вот, мол, Иванов или Егоров? Да таких фамилий у якутов пруд пруди, и даже у чукчей с эвенками. Правда, у тех эпикантус, сразу по роже видать — не наш. Это надо иметь в виду. И чтоб волос не шибко черен. А глаза бы лучше голубые. Чтоб наверняка. Ох, покопаться бы в немецких инструкциях тридцатых годов, не дураки сочиняли, все прописали, как отличить немца от славянина или еврея. Дай Бог памяти, брахицефалы, долихоцефалы... Наука! Правда, славян они держали за унтерменшей. Да это когда было! А то прочел бы в той записке: «Семья унтерменшей снимет квартиру...» Ибо правда есть правда, пусть и горькая. Зато в те времена, когда Гитлер собирал земли и объединял немцев (эффективный был политик, вы уж поверьте честному историку Миграняну), в Берлине или Мюнхене писать следовало так: «Семья арийцев снимет квартиру. Нордический порядок гарантируем...»
Правда, дальше мой друг сменил тон и стало не так весело. Конечно же к авторам записки у него не было претензий. Что хотели сказать эти наивные люди, заявляя, что они славяне? Да только то, что их не нужно бояться, что они добрые, и честные, и аккуратные. Что of the same blood. А всякие прочие — они, скорее всего, хуже. Опасней. Этот нехитрый мотив взят из ритмов и звуков нашего времени. Он заполняет пространство, и если в официальных массмедиа кое-как фильтруется, то в бытовых разговорах этот расистский мотивчик звучит без стеснения: эвон что они с Европой сделали, нам это надо? Не пущать! Мы со всеми легко разбирались, мы, славяне, всегда — über alles. Вот так легко мы окунаемся в ментальное облако, которое пока еще можно назвать нацизмом мягким. Но как мы встретим стоящий на пороге нацизм настоящий? Алексей Степанович Хомяков, с которого пошло славянофильство, покрылся бы краской стыда, прочитав такую записку. Под славянолюбием он и его друзья понимали самобытность собственного сердца и собственной мысли, любовь к своей особой, органичной культуре, чуравшейся многих рожденных на Западе идей, но вовсе не оплачиваемой ненавистью к культурам иным. А других надо понимать и любить. «Нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». Хорошо сказано.