Вскоре недавний учлет сам стал обучать будущих пилотов. Ляпидевский вернулся в тот самый Ейск, в котором бегал босоногим мальчишкой, чтобы посмотреть самолеты, порасспросить летчиков. Теперь он прибыл сюда как инструктор новой школы морских летчиков.
Весной 1933 года Ляпидевский демобилизовался и перешел на работу в гражданскую авиацию. Его направили рейсовым пилотом на Дальний Восток. Тут впервые скрестились летные пути мой и Ляпидевского.
…В январе 1930 года я открыл воздушную линию из Хабаровска на Сахалин. Самолет стал доставлять пассажиров из краевого центра на далекий остров за пять-шесть часов. А ведь ранее туда добирались на лошадях и собаках вдоль замерзшего Амура, а затем по льду Татарского пролива, и поездка эта занимала по меньшей мере тридцать суток.
Каждому командированному на Сахалин выдавалось 2 тысячи рублей: одна тысяча на приобретение меховой одежды, другая — на продовольствие, наем лошадей и собак. Билет же на самолет стоил 350 рублей.
Авиация нужна была здесь, как нигде.
Помнится, как, пролетая впервые над Амуром, мы увидели под крылом маленькую деревушку на высоком берегу. Это было Пермское — то самое, на месте которого несколько лет спустя вырос город молодежной славы — Комсомольск-на-Амуре.
Во время посадки в селе Мариинском нас встретили очень недружелюбно. Оказывается, здесь проживало немало кулаков, которые изрядно наживались на извозном промысле. Они смотрели на летчиков как на опасных конкурентов, отбивающих у них доход. Командированные передвигаются на лошадях, дают хороший и верный заработок, а тут вдруг — аэропланы!
Из Николаевска мы вылетели на Сахалин. Местные жители нас пугали:
— Татарский пролив славится неожиданными ураганами. Если там пароходы выкидывает на берег, то ваш самолет подавно может изломать. По четыре-пять дней суда штормуют в море и не могут подойти к берегу. Да и вообще Татарский пролив очень редко бывает спокоен.
— Вы же о летнем времени говорите, — заметил я.
— Это все равно, зимой еще хуже. Выпадет снег, ровно покроет землю, а потом свирепый ветер наметет высоченные надувы. Здесь ровного места не сыскать.
Работая больше года «воздушным извозчиком» на маршруте Хабаровск — Сахалин, я не раз убеждался, что в этих предупреждениях была большая доля истины.
Ляпидевский, летая уже по оборудованной трассе, без всяких приключений и аварий доставлял почту и пассажиров из краевого центра в Александровск, на Сахалин, на Охтинские нефтепромыслы.
Вначале ему нравилась линейная служба, привлекали незнакомые места, встречи с людьми. Потом облетанная «от куста до куста» трасса надоела. Рейсовый пилот заскучал. Ему хотелось совершить что-нибудь замечательное, удивительное, большое и значимое. Подвиг? Нет, просто что-нибудь очень нужное Родине. Ляпидевского неудержимо тянуло туда, где потрудней.
Такими самыми трудными, не освоенными авиацией местами являлись тогда необозримые просторы Крайнего Севера. И самолет был здесь особенно желанным, но пока еще редким гостем.
Об Арктике Ляпидевский не имел ни малейшего понятия. Но рассказы побывавших там летчиков настолько его увлекли, что он отправил в Главное управление Северного морского пути ходатайство о переводе в полярную авиацию.
Летная работа в суровых условиях Арктики была уравнением со многими неизвестными не только для Ляпидевского. Жестокие морозы, частая многодневная пурга, отсутствие ориентиров в ровной снежной пустыне, почти полное безлюдье — все это необыкновенно усложняло и в то же время делало романтическим труд полярного летчика.
Например, на громаднейшей территории Чукотского полуострова, где свободно бы разместился десяток малых и средних европейских государств, проживало около пятнадцати тысяч чукчей и эскимосов. Вдоль северного побережья тянулась редкая цепочка крохотных селений, удаленных на десятки, а иногда и сотни километров друг от друга. Здесь, у моря, сосредоточилось две трети всего населения Чукотки, промышлявшего охотой на морского зверя. Ведь шкуры и мясо моржей, тюленей, нерпы — это и крыша над головой, и одежда, и единственный продукт питания, а жир освещает и обогревает жилище.
В глубине полуострова, в тундре, — кочевники. Их богатство — олени и пушной зверь.
Местные горные хребты были нанесены на карты очень приблизительно, без указания высоты вершин.
Связь Чукотки с внешним миром поддерживалась с помощью двух-трех радиостанций. Ни одна регулярная авиалиния здесь, конечно, не пролегала, в эпизодические перелеты считались большой редкостью. Средством сообщения летом служили прибрежные воды, а зимой — «лающий транспорт».
Вот в какие края попал по доброй воле молодой летчик Анатолий Ляпидевский.
Он получил важное задание — вывезти людей с трех кораблей, зазимовавших во льдах. Для этого надо было два самолета АНТ-4 доставить сначала на пароходе из Владивостока в бухту Провидения, собрать их там и уже затем перебросить дальше, на север. Ляпидевскому поручили эту сложную задачу, вероятно, потому, что он уже летал на двухмоторных самолетах и не имел на своем авиационном счету ни одной аварии.
В бухте Провидения, которую ограждают два хмурых, лишенных всякой растительности мыса, машины, разобранные на части, спустили с борта на лед и тут же спешно скрепляли их.
Здесь же, в бухте Провидения, в конце ноября Ляпидевский узнал о бедственном дрейфе «Челюскина». Становилось ясно, что челюскинцев придется спасать с воздуха.
Несколько раз Анатолий пытался долететь до Уэлена, а оттуда к затертому льдами кораблю, но из-за неисправности моторов каждый полет приходилось прерывать на половине пути.
Механики, как и командир корабля, новички в Арктике, не знали, как заставить капризные моторы бесперебойно работать при низкой температуре. Они изучали Север, можно сказать, посредством обмороженных лиц, ссадин на руках, решения очень простых повсюду, но головоломных здесь задач. Как, например, подогреть воду для моторов? Не сразу сообразили соорудить для этой цели своеобразный «титан» из двух пустых железных бочек из-под бензина. Топили его плавником, обильно политым машинным маслом. Вода на сорокаградусном морозе грелась так медленно, что порой удавалось запустить лишь один мотор, а на второй уже не хватало светлого времени. День был короткий — казалось, солнце только вспыхнет над сопкой и тут же спрячется за горизонт. А до Уэлена лететь два с половиной часа.
И все же Ляпидевский сумел долететь до Уэлена. Это был его первый полет на Севере.
Дважды пытался АНТ-4 пробиться сквозь пургу и туманы к терпящему бедствие кораблю. И опять подводили проклятые моторы.
Не имея арктического опыта, Ляпидевский полетел однажды в открытой кабине без меховой маски. А мороз стоял тридцатипятиградусный. Леденящий ветер слепил веки. У летчика заныло лицо, он сдернул с руки перчатку и приложил ее к лицу. Ветер вырвал перчатку и забросил за борт. Голой рукой не поведешь самолет, у которого к тому же начал давать перебои левый мотор. Стиснув зубы от острой боли, Ляпидевский повел самолет на посадку. В этот раз Анатолий сильно обморозил щеки и нос. Почерневшая кожа горела, кровоточила.
В баллонах кончился сжатый воздух, а без него мотора не запустишь. Сидеть и ждать, пока подвезут из бухты Провидения, когда это будет? Бездеятельное ожидание — не в характере Анатолия Ляпидевского. Чувствуя себя прескверно, с забинтованным лицом, он отправляется на собаках к другому самолету, оставленному в бухте Провидения.
Каюр — погонщик собак — попался отчаянный. Он гнал, не жалея ни себя, ни животных. А ведь собаки для чукчи — самое дорогое, что он имеет.
Надо сказать, что «лающий транспорт» чуть позднее сыграл немалую роль в спасении челюскинцев. С его помощью перебрасывали горючее, масло, оленьи туши для питания людей, запасные части для самолетов. На нартах, запряженных мохнатыми лайками, перевозили челюскинцев из Ванкарема в Уэлен. Невиданные караваны шли по тундре. В спасательных операциях использовали около тысячи собак, собранных буквально со всей Чукотки. Некоторые из них прошли по 13—15 тысяч километров.
Но не буду забегать вперед.
Летчик Ляпидевский впервые воспользовался ездовыми собаками. Он лежал на нартах, а каюр, подбадривая резвых псов, то бежал рядом с ними, то вскакивал на санки. Ветер прибил снег, белым панцирем покрывший тундру. Нарты легко скользили по твердому насту.
За день они проходили по нескольку десятков километров, останавливаясь на ночевку в ярангах редких чукотских селений.
Яранга — круглый шатер из моржовых шкур. Он делится на две половины. В первой обычно держат собак, мясо добытого морского зверя. Во вторую, жилую, нужно пролезать на четвереньках, под особым пологом. Там так тепло, что чукчи ходят нагишом. Их тесное жилище отапливается и в то же время освещается нерповым или моржовым жиром, горящим в казанке.
Ляпидевский, совсем разболевшись, лежал на шкурах, не замечая ни духоты, ни жары. Он с трудом отвечал на расспросы хозяев яранг. Его каюр, немного знавший по-русски, был переводчиком.
Чукчи — очень любопытные и любознательные… Анатолянгина, как быстро «окрестили» летчика, они буквально засыпали вопросами. Особенно их интересовали аэропланы. Чучкей, как впоследствии убедился Ляпидевский и все мы — участники спасения челюскинцев, — чрезвычайно увлекает техника. Они к ней очень восприимчивы и проявляют поразительные способности. Не зная грамоты, они прекрасно управляются с лодочными моторами, ремонтируют их. Был случай, когда во время охоты во льдах сломался винт моторного вельбота. Чукчи выточили вручную новый винт из моржовой кости и продолжали охоту.
В тундре новостей немного. Люди все здесь держат в памяти, всем интересуются. Молва — это телеграф пустынного Севера — разносит вести о событиях с молниеносной быстротой. Когда Ляпидевскому приходилось останавливаться на очередную ночевку, он поражался, откуда в незнакомом стойбище уже все знают об Анатолянгине.