Она больше не нарушалась.
Где и как произошла катастрофа? В том, что случилось несчастье, сомнений быть не могло.
Одним из первых на поиски экипажа Леваневского вылетел из Фербенкса известный американский летчик Маттерн. На это у него были особые причины.
…В конце лета 1933 года на самолете, носящем звонкое название «Век прогресса», американский пилот Джеймс Маттерн совершал кругосветный перелет. Его широко разрекламированный полет над населенными обжитыми местами со сравнительно мягким климатом проходил успешно.
Маршрут Маттерна лежал через Советский Союз. Я помню встречу американского пилота на московском аэродроме. Высокий, широкоплечий, он стоял, улыбаясь, у своей машины и отвечал на вопросы корреспондентов. И только глубоко запавшие глаза свидетельствовали о том, как нелегко давался ему этот перелет. Впрочем, от аэродромного люда ничего не скроешь. Все уже знали, что Маттерн из-за своей мнительности и подозрительности довел себя до крайней степени усталости. Ему все время казалось, что кто-то ему готовит подвох. Он ни на минуту не отходил от самолета и все стремился делать сам: и заливать бензин, и проверять аппаратуру, и устранять мелкие неисправности. Напрасно на каждом советском аэродроме специалисты предлагали бескорыстное техническое обслуживание машины. Помощь он категорически отвергал. Сын страны, в которой конкуренты не гнушаются никакими средствами, рекордсмен Маттерн не доверял никому. И взвалив на свои, правда широкие, плечи все бремя перелета, очень устал.
На московском аэродроме у меня вдруг мелькнула озорная мысль. Я подошел и стал рядом с американцем, Маттерн недоуменно посмотрел на меня, потом поняли улыбнулся, а я невозмутимо продолжал с ним меряться: высок американский летчик, да и я не ниже; широк — да не шире меня. Я ничего не сказал, а просто рассмеялся и пожал Маттерну руку, а он похлопал меня по плечу и тоже заулыбался.
И вот этот Маттерн пропал, не закончив свой перелет. Некоторое время от него не было никаких известий.
Иностранные газеты, теряясь в догадках о том, куда он девался, договорились даже до того, что будто бы Маттерна… съели в Советском Союзе, Когда же он нашелся и выяснилось, что потерпел аварию в районе Анадыря, газеты стали кричать о том, что американскому летчику дали неправильный непроходимый маршрут.
Сигизмунд Леваневский, находившийся тогда в Хабаровске, получил правительственное задание — возможно скорее оказать помощь Маттерну, а заодно доказать, что по маршруту, предложенному американскому рекордсмену, летать вполне возможно.
И Леваневский блестяще это доказал. Сквозь туман, сгущавшийся по мере того, как самолет уходил дальше в море, он прилетел в бухту Ногаево и сел на воду. Отсюда до Анадыря, чтобы сократить расстояние, Леваневский повел свой гидросамолет над тундрой.
В Анадыре советского пилота встретил обрадованный Маттерн. Он и здесь оставался верен себе — не ел ничего, кроме шоколада.
Той же ночью летающая лодка стартовала на Аляску. Часа через полтора попали в туман. Леваневский блестяще вел машину в темноте — вслепую, по компасу. Любопытно он пишет об этом в своих воспоминаниях.
«…Чувствую, кто-то стоит сзади меня. Оборачиваюсь: Маттерн разглядывает мои приборы и, видать, напуган тем, что они не освещены. В панике он бежит в кормовое отделение, показывает бортмеханику на мои приборы, закрывает глаза — вслепую, мол, — как же будем садиться? Механик над ним подшучивает, объясняет пальцами и печальной миной — дело плохо, придется загибаться. Маттерн привязывается ремнем и предлагает бортмеханику сделать то же самое. Механик объясняет, что ему, как ответственному человеку, неудобно привязываться».
…Перескочив на последних каплях бензина через Берингов пролив, сели в Номе, на Аляске.
Перелет Леваневского Анадырь — Ном доказал всему миру, что в аварии Маттерна не виноват никто, кроме самого пилота.
Мировому рекордсмену преподал урок пилотажного мастерства рядовой, никому тогда еще не известный летчик Сигизмунд Леваневский. Так вынуждены были писать даже американские газеты, настроенные отнюдь не дружелюбно к Советскому Союзу.
Обратный путь Леваневского, очень тяжелый, с вынужденными посадками и поломками, продолжался долго, но окончился благополучно.
И вот этот Маттерн предложил свои услуги в поисках экипажа самолета Н-209.
Получив от Советского правительства новый самолет «Локхид-Электра», приобретенный по его просьбе, Маттерн не спеша вылетел из Фербенкса на север. Идя вдоль сто сорок восьмого меридиана, он достиг всего лишь семьдесят пятой параллели и… вернулся в Фербенкс.
От дальнейших поисков американский летчик отказался. Благородный порыв Маттерна, пожелавшего отблагодарить Леваневского за свое спасение, оказался неосуществленным.
А Леваневского и его товарищей надо было искать.
…Сразу после того как радиосвязь с самолетом Н-209 нарушилась, начальника Главсевморпути О. Ю. Шмидта, начальника полярной авиации М. И. Шевелева, штурмана И. Т. Спирина, летчика В. С. Молокова и меня вызвали на срочное совещание в Кремль. Все мы были участниками экспедиции на Северный полюс и Героями Советского Союза.
В тот же день утвердили широкий план поисков. Их решено было организовать в двух направлениях: в западном и восточном секторах Арктики.
В западном должны были действовать наши воздушные корабли. Основной базой для нас был намечен остров Рудольфа, подсобной — льдина Папанина, дрейфовавшая в то время на нулевом меридиане и восемьдесят седьмом градусе северной широты.
В восточном секторе ледокол «Красин» направлялся к мысу Шмидта. Ему предстояло взять на борт экипажи с тремя самолетами и горючим и, насколько позволят льды, пройти к северу. Включились в спасательную экспедицию пароход «Микоян», находившийся в Беринговом проливе, и самолеты летчиков Задкова, Головина, Грацианского.
25 августа три самолета, отправлявшиеся на Северный полюс под управлением Молокова, Алексеева и моим, вылетели из Москвы в Архангельск и дальше на остров Рудольфа. На этот раз погода открыла нам «зеленую улицу»… но лишь до основной базы. Начался такой беспросветный туман, что пришлось сесть в 50 километрах от Рудольфа, на остров Райнера, круглый и белый, словно перевернутая вверх дном тарелка. Несмотря на боковой ветер, мне удалось благополучно посадить флагманскую машину. Механики тут же выскочили из кабины и, отбежав в сторону, легли, изображая собой посадочное «Т». Правда, это живое «Т» предусмотрительно шевелилось: побаиваясь, как бы Молоков и Алексеев, увлекшись, не приземлились прямо на посадочный знак.
Необитаемый остров оживился. Мы разбили палатки, достали спальные мешки, зашипели примуса…
Арктика снова шутила над нами: казалось бы, рукой подать до Рудольфа, а лететь нельзя.
Когда погода немного улучшилась, я прилетел не основную базу, а за мной — и другие машины.
Вскоре все было готово к полету на полюс, все, кроме… погоды — завыла пурга. Много дней прошло в томительном ожидании. Ночи становились длиннее, темнее. Солнце показывалось все реже. Скоро оно совсем распрощается с нами и спрячется на долгую полярную ночь.
Наконец погода прояснилась, но намело столько снега, что на колесах самолеты не смогли подняться.
На Рудольфе была только одна пара самолетных лыж, завезенная ледоколом еще в прошлом году. Посоветовались и решили, что в район полюса пойдет сначала один мой самолет.
Весь состав экспедиции готовил флагманский воздушный корабль в рейс. Прежде всего колеса заменили лыжами. И опять пришлось ждать…
В это время на дрейфующей льдине тоже не сидели сложа руки. Вот что написано в дневнике И. Д. Папанина:
«В связи с исчезновением самолета Леваневского мы получили распоряжение Москвы подготовить в районе станции посадочные площадки для самолетов спасательной экспедиции. В эти дни в лагере оставался один лишь Кренкель. Он буквально валился с ног, так как несколько дней не отходил от рации, тщетно ведя наблюдение за эфиром. Поддерживал его крепкий черный кофе. А мы втроем, вооружившись лопатами и пешнями, расчищали аэродром, несмотря на туманы и снег, приходилось сбрасывать с себя меховые рубашки. Промокли до мозга костей, но работа двигалась… Под нашими пешнями медленно разрушались гряды торосов, исчезали бугры, ледяные валы: поле становилось гладким. Морозы помогали нам, аэродромы укрепились и долго держались в готовности, к сожалению, использовать их не удалось».
Наконец 6 октября в 12 часов ночи над островом открылось чистое небо с ярко горящими заездами и затухающим серпом луны на востоке. Синоптик заявил:
— Вылететь можно, но возвращение на Рудольф, вероятно, будет отрезано, с запада надвигается циклон.
И все-таки мы решили лететь.
Мои товарищи готовили машину молча. Выражение настороженности и тревоги не сходило с их лиц. Позднее, в годы Великой Отечественной войны, я видел такое выражение на лицах многих боевых друзей перед вылетом в сложные и дальние бомбардировочные рейды.
В полете на нас упорно надвигались туман и облачность. Видимость — прескверная. Машину прижимало все ниже и ниже. Я перешел на бреющий полет. Совсем рядом мелькали черные полосы разводьев, стремительно проносились серые ледяные поля. Высотомер показывал сорок метров. Невольно шевельнулась мысль: «А вдруг придется сесть?» Льдин, мало-мальски подходящих для посадки, я не видел. Долго лететь вслепую на перегруженной машине нельзя. Любой высокий торос грозит гибелью.
Облачность повышалась. Теперь мы могли прекратить опасный бреющий полет и подняться на высоту 300 метров.
Приближаемся к полюсу. Внезапно перед нами открылось зрелище непередаваемой красоты.
Небо как бы раздвоилось. Темно-вишневая и светло-голубая полосы сливались над нашими головами. Вишневая, справа, постепенно разгоралась в сторону горизонта. Ее далекие границы, освещенные лучами заходящего солнца, казались огненно-розовыми. Слева же краски затухали, незаметно переходя в мрачные фиолетово-синие тона.