сывать их за борт. Эта борьба с огнем довела Локки до полного изнеможения. Однако он еще нашел в себе силы, чтобы обрубить снасти и сбросить сломанную мачту через разбитый фальшборт в воду. После этого Локки буквально рухнул на палубу рядом с тлеющими головешками, совсем не ощущая боли от многочисленных ожогов.
Лишь постепенно Локки пришел в себя. Туман уже рассеялся, на небе висели неподвижные белые облака, подсвеченные ярким солнцем. Слабый ветер едва надувал паруса, медленно увлекая корабль за собой. Первыми чувствами, которые ощутил Локки, были голод и жажда. Однако сначала Локки сориентировался по солнцу и медленно двинулся на корму к рулю, чтобы развернуть судно хотя бы примерно в сторону берега. С трудом, но это ему удалось, несмотря на упадок сил. Кое-как заклинив руль топором, Локки принялся обшаривать помещения баркаса в поисках воды и пищи. Ему удалось найти немного сухарей, флягу с водой на поясе одного из убитых, да кое-какие обноски, в которые он нарядился.
«Ну что ж, теперь я имею подлинный костюм местного жителя» — усмехнулся он про себя. Вода и пища произвели на Локки довольно сильное действие. Он заснул у руля, пробудившись ото сна только на следующее утро. Подправив кое-как курс, — а ни карты, ни каких-либо навигационных приборов на корабле отыскать не удалось, — Локки сел, привалясь к рулю, и стал обдумывать сложившуюся ситуацию.
До берега он, положим, теперь доберется. Еще сутки-другие, и куда-нибудь баркас да прибьется. Но что делать дальше? Современных языков он не знает, необходимого социального опыта не имеет. Придется, видимо, начинать с низших ступеней социальной лестницы. Там никому не важно, откуда он взялся…
Ветер постепенно крепчал.
«Лишь бы шторм не разыгрался, а то и до берега не добраться» — мелькнула у него мысль. Он бросил взгляд на бронзовые пушчонки, стоявшие на палубе, — по четыре с каждого борта. — «Может быть, скинуть их за борт? Центр тяжести судна понизится…» — Однако Локки тут же оставил эту мысль — не было сил.
Берег появился внезапно, гораздо раньше, чем рассчитывал Локки. Невысокие скалистые обрывы, поросшие лесом и кустарником, проплывали мимо корабля — Локки направил баркас вдоль берега. Солнце еще не успело склониться к западу, когда на горизонте Локки увидел неясное белое пятнышко.
«Парус?..» — Вскоре ему стало ясно, что там, вдали, виден не один парус. Еще через час, неумело маневрируя, Локки все же удалось загнать судно в довольно большую гавань, плотно забитую парусными судами всех размеров — от небольшой шлюпки до трехмачтовых гигантов с десятками пушечных портов по бортам. Судов с механическими двигателями — паровыми, электрическими или какими-либо еще — видно не было.
Локки кое-как притиснул баркас к деревянному причалу. Через несколько мгновений, сообразив, он двинулся вдоль борта, отыскивая причальный конец и, наконец, обнаружив его, бросил на причал, прямо в руки сбегавшихся к баркасу людей. Люди зашумели на незнакомом ему языке, что-то настойчиво выспрашивая, но Локки только разводил руками, показывая на свой рот. Впрочем, отдельные слова что-то ему напоминали, но этого было совершенно недостаточно, чтобы уловить смысл произносимого. Вскоре на него махнули рукой и оставили в покое.
Локки устроился жить прямо в порту, среди старых полуразрушенных сараев, когда-то, вероятно, служивших складами. Компанию ему составляли несколько бродячих собак, да десятка полтора оборванцев, перебивавшихся случайными заработками на погрузке-разгрузке и мелкими кражами. Весть о прибытии в порт на сильно побитом ядрами баркасе человека, не умевшего говорить на местном наречии, не была столь уж необычной для этого приморского города, так что Локки не ощущал на себе какого-либо особого внимания. Даже портовые сторожа не слишком-то ревностно следили за тем, чтобы он не стащил чего-нибудь из съестного при работах в порту. Обычно не отказывали ему при случае и в возможности подработать — за еду или мелкую монету.
Его «товарищи по несчастью» сторонились чужака — не умевшего говорить на их языке (и приобретшего поэтому кличку «Немой»), не искавшего их общества, то и дело изнурявшего себя до седьмого пота какими-то странными упражнениями, но имевшего крепкие кулаки и длинный остро отточенный нож.
Между тем Локки день за днем овладевал местным наречием, увеличивал свой словарный запас, а заодно и накапливал запас мелких монет. Улучшалось и его физическое состояние — хотя пища была крайне скудной, а физическая работа нерегулярной, постоянные тренировки делали свое дело. Прошло почти три томительных месяца, прежде чем Локки счел возможным «выйти в город», поскольку выйти он собирался навсегда.
На собранные им медяки и серебряную мелочь он купил немного поношенную, но довольно приличную одежонку, походившую на матросский костюм, в котором можно было ходить по городу, не вызывая подозрений. В этой одежде он отправился в центр и, после долгих блужданий среди разнообразных лавочек, магазинчиков и мастерских, нашел, наконец, то, что ему было нужно.
Это была лавка торговца разнообразным антиквариатом, среди которого, помимо прочего, Локки углядел выставленные на витрине старинные монеты. Локки толкнул дверь и вошел. Робко звякнул приделанный к двери колокольчик. Пожилой, тучный, небольшого росточка хозяин поднял глаза от конторки, за которой восседал на высоком табурете, поправил пенсне на носу, и глядя поверх него, спросил:
«Чем могу служить?»
Локки помедлил, оглянулся по сторонам, потом развязал узел матросского кушака, которым был подпоясан, и извлек оттуда золотую монету — десять шонно императора Эраты II. Положив монету на конторку, Локки вопросительно поглядел на хозяина лавки:
«Сколько я могу выручить за это?»
Довольно скверный выговор выдавал в моряке чужестранца. Да и вряд ли моряк что-то смыслит в нумизматике. А монета была редкой сохранности. Однако откуда у простого матроса такая ценность? Хозяин-антиквар быстро ответил:
«Нельзя ли узнать, откуда у вас эта монета?»
«Почему нельзя?» — удивился Локки. — «Можно. Это, собственно, монета моего бывшего боцмана, с которым мы служили на „Святых угодниках“. Он оставил ее мне на сохранение, обещав забрать через три месяца. Но вот уже четыре с лишком года, как он не появляется. Видать, пошел, бедняга, на корм рыбам». — Локки горестно вздохнул и стащил с головы матросский колпак.
Хозяин покачал головой:
«Сочувствую. Могу предложить вам хорошую цену — шестнадцать новых антуариев».
Локки в ответ жестко усмехнулся:
«Шестнадцать? Я знаю цену золоту. Даже при продаже на вес эта монета потянет не меньше, чем на двадцать два антуария! А вы, судя по вывеске на вашей лавочке, выдаете себя за знатока древностей! Или, может быть, вы сейчас стеснены в средствах? Так я найду другого покупателя. Или вообще не буду продавать монету». — Локки принялся напяливать свой колпак, который он мял в руках, снова на голову.
«Подождите!» — воскликнул антиквар, который не хотел упускать выгодную сделку. Он достал из ящика конторки большую лупу, внимательно осмотрел монету, потом сказал:
«Наверное, я смогу повысить цену. Монета неплохой сохранности, и я, пожалуй, рискну. Может быть, отыщется какой-нибудь горячий любитель нумизматики, который заплатит за нее подороже, чем обычно. А вам я предложу… ну, скажем, целых двадцать четыре антуария!»
«Это уже больше похоже на серьезный разговор» — сказал Локки. — «Но я хотел бы получить не меньше шестидесяти антуариев!»
«Что? Шестьдесят? Да это никак невозможно!» — всплеснул руками антиквар…
После долгого торга в карман Локки перекочевали тридцать два серебрянных антуария. На эти деньги он приобрел одежду получше, снял комнатку на постоялом дворе и купил учебник местного языка. У него еще остались средства, чтобы протянуть не меньше месяца — конечно, на скудном рационе портового рабочего. Теперь предстояло решить более важную задачу — приобрести легальный статус.
Размышляя над этой задачей, Локки приобретал навыки письма и чтения, стремясь как можно быстрее освоиться с окружающей его обстановкой. Он уже встретил кое-что знакомое. Так, наряду с местными системами мер и весов, в довольно широком употреблении была и метрическая, введенная когда-то им самим в бывшей Великой Империи Ратов. Из газет и разговоров в порту Локки узнал, что современный ему мир уже вступил в индустриальную эпоху. Паровой двигатель получал все большее применение, а на острове Ульпия — название, точно сохранившееся со времен древности (или со времен его юности?) — уже работала железная дорога, обслуживаемая паровозами. Появились и первые суда, приводившиеся в движение паровым двигателем, вращавшим водяные колеса. Но в порт, где более двух месяцев обитал Локки, они ни разу не заходили.
Во всех ближайших странах, как понял Локки, полностью господствовало улкасанство — религия, к распространению которой он сам в свое время приложил руку. Большинство верующих носило на груди небольшой знак принадлежности к религии — круг со вписанным в него треугольником. Локки тоже обзавелся таким серебряным знаком. Счет времени также был теперь связан с улкасанским вероучением, хотя деление на месяцы было унаследовано от Великой Империи Ратов — и ныне шел митаэль зимы 1431 года со дня Обретения Заповедей Ул-Касы.
Разузнал кое-что Локки и о судьбе столь кстати подвернувшегося ему баркаса, на котором он вернулся в мир. Небольшое государство, в котором он очутился — Долины Фризии — граничило с могущественной морской державой — Королевством обеих Проливов — имевшим обширные владения по берегам Срединного моря. Среди них был, к слову сказать, и порт Мориана (Мериана древности) — один из немногих крупных городов, сохранившихся со времен Империи Ратов. Королевство обеих Проливов вело длительную войну с другой морской державой, оспаривавшей у него первенство на море и права на заморские владения — Королевством Великой Унии Гасаров и Норншатта, что располагалось на острове Ульпия, лежавшем довольно далеко на северо-восток от Долин Фризии.