Через два дня случайный охотник, из тех, что изредка рисковали забредать в эти леса, мог бы наблюдать странную картину — четыре десятка воинов-пулагов, предводительствуемых белым человеком. Но случайный охотник им не встретился, и Обер вместе с воинами благополучно вышел к месту встречи с отрядом повстанцев-топеа. Этому отряду, насчитывавшему три сотни человек, предстояло совместно с воинами-паари сыграть главную роль в захвате артиллерии у действующей армии.
Обер провел в лесном лагере три недели. Лишь убедившись, что стена отчуждения между топеа и паари (которая, к сожалению, никуда не исчезла) не помешала им найти общий язык в их воинском деле, он отбыл в Латраиду. Наступала весна. Степи и полупустыни покрылись ковром цветов. Представители крупнейших отрядов повстанцев назначили в один из этих весенних дней срок выступления. Каждому командиру отряда был вручен конверт с его частью плана операции.
…На рассвете 9-го тамиэля весны 1467 года в дверь квартиры Обера, расположенную в Латраиде, в том же здании, где находилась контора телеграфной компании, чуть слышно постучали. До назначенного срока выступления оставалось полтора дня, и Обер почти не смыкал глаз. Он тут же подошел к двери, взводя курок револьвера, и шепотом спросил:
«Кто там?»
Ответа не последовало. Обер задал свой вопрос еще раз, погромче. Ответа не было и на этот раз. Отодвинув засов и решительно дернув дверь на себя, Обер одним движением распахнул ее. В прихожую ввалился человек, который сидел, привалившись к двери боком. На его пропыленном кавалерийском мундире были видны пятна крови. Он был без сознания.
Обер сунул револьвер за пояс и, быстро оглядев пустынный коридор, немедленно затащил человека внутрь квартиры и захлопнул дверь.
«Тиоро!» — негромко позвал он. — «Помоги положить раненого на диван».
С помощью сына Обер устроил человека на большом кожаном диване в гостиной. Открытый пузырек с нашатырем заставил того заморгать глазами и чуть приоткрыть рот. Обер влил ему в рот несколько капель крепкой алкогольной настойки. Раненый зашевелил губами, что-то пытаясь произнести. Обер тем временем расстегнул на нем одежду. Сквозная пулевая рана в левом плече. Штыковой удар в левый бок, к счастью, лишь скользнул по ребрам. Но, похоже, потеряно много крови.
Антисептика, примененная Обером, заставила раненного зашипеть сквозь зубы, шепотом перебирая отборные ругательства. Когда Обер закончил перевязку и раненный откинул голову на подушку, принесенную Тиоро, он сначала несколько раз неглубоко вдохнул, каждый раз морщась от боли в ребрах, задетых штыком, а затем заговорил, делая частые паузы между словами:
«Я не знаю пароль… Но я знаю вас… Я дважды сопровождал сюда своего командира… Оваррими Кононо, по прозвищу „Бешеный“… Прошедшей ночью он пошел навестить свою семью… Там была засада… Его схватили… Весь городок был переполнен жандармами… Вокруг рыскали драгуны… Его схватили и вытащили из дома… Он вырвался и пытался уничтожить пакет, бывший при нем… Он разбил фонарь у одного из жандармов… Поджег пакет… Но его застрелили на моих глазах… Пакет не сгорел… Он у жандармов…»
Раненный замолчал, переводя дух и собираясь с силами.
«Я отбивался, как мог…» — снова заговорил раненый. — «Убил драгуна, завладел его лошадью и пробрался к вам… Надо предупредить… Кого успеем…» — раненый снова замолчал и закрыл глаза.
Обер сел за письменный стол, потянул было ручку из чернильницы, затем снова сунул ее на место.
«Тиоро», — обратился он к сыну, — «беги-ка быстренько к помощнику главного инженера телеграфной компании, господину Датмак, и передай ему — только незаметно! — что надо немедленно найти предлог и остановить на сутки телеграфную связь с Порту-нель-Сараина и с Зинкусом» — и он добавил так тихо, что никто не расслышал — «если еще не поздно». Обер покачал головой.
«Да», — спохватился он, — «узнай, передавались ли в последние шесть часов по телеграфу какие-нибудь правительственные депеши. Узнаешь — и сразу бегом ко мне».
В полдень у Обера собрались все представители командования повстанцев, кого сумели разыскать в Латраиде и ее окрестностях. Собравшиеся были сильно удручены известием о раскрытии срока восстания.
«Это же поражение, это же неминуемый разгром!» — кипятился один их них.
«Почему?» — удивился Обер. — «Телеграфная связь мною прервана, а обычным путем власти не успеют оповестить войска и жандармов. Ведь мы начинаем на следующую ночь».
«Да, но здесь, в Латраиде, и вокруг нее войска встретят нас завтра в полной готовности!» — вступил в разговор другой член повстанческого штаба. А находившийся в комнате доктор Илерио Фараскаш обеспокоенно заметил:
«Но ведь власти заметят отсутствие телеграфной связи и выяснят, по чьему распоряжению она прервана. Это было очень рискованно с твоей стороны!»
«Отвечаю на оба возражения» — со слабой улыбкой вымолвил Обер. — «Войска в Латраиде не смогут встретить нас в полной готовности, если мы начнем не завтра, а нынче же ночью. А если мы начнем, то им будет уже не до того, чтобы выяснять, кто виновен в прекращении телеграфной связи!»
Решение было принято. Когда руководители повстанцев направились в свои отряды, Обер тяжело вздохнул и, повернув голову к сыну, бросил:
«Пора настала».
«Значит, ты пойдешь с повстанцами…» — полуутвердительно-полувопросительно произнес Тиоро. И, внезапно решившись, воскликнул:
«Я с тобой, отец!»
Обер вздохнул еще более тяжело. Он встал со стула и объявил:
«Наша цель — в гавани».
Отряд, который готовил Обер, имел время собраться для инструктажа перед предстоящей операцией. Обер развернул перед плотно обступившими его людьми схему, на которой был изображен большой военный корабль и принялся в последний раз пояснять, где расположены артиллерийские погреба, оружейные комнаты, офицерские каюты, как заблокировать матросский кубрик, изолировать дежурную команду, как обезвредить часовых…
Когда на город спустилась ночная прохлада, а на небе зажглись первые звезды, время от времени затеняемые налетевшими облаками, в бухточке неподалеку от порта несколько десятков человек рассаживались в четыре большие лодки. То же самое можно было обнаружить и в соседних бухточках, и в устье Траиды, среди множества мелких торговых и рыбацких лодок и баркасов.
Когда до новейшего броненосного крейсера Военно-морских сил Долин Фризии, носившего романтическое наименование «Неистовый рыцарь», осталось около двух сотен метров, гребцы по знаку Обера застопорили переднюю лодку. Обер проверил еще раз свое снаряжение — моток длинной прочной веревки с кошкой на конце, свернутая в тугой рулон веревочная лестница, нож в ножнах, притороченных к бедру, и две сигнальных ракеты в картонных трубках, залитых воском. Обер скинул куртку и остался в облегающих штанах и рубахе из тонкого черного шелка. На голову Обер натянул такой же черный облегающий капюшон с прорезями для глаз. Он тихо, без плеска опустился в воду и медленно поплыл к темнеющей в сумраке громаде крейсера. Тиоро, сжимая во внезапно вспотевшей руке револьвер, напряженно всматривался вперед, где едва заметно плескалась вода вокруг головы плывущего отца.
Заметит ли часовой пловца в темной воде при свете звезд и тусклого фонарика, горящего на корме? Обер надеялся, что часовой будет ходить по палубе взад-вперед, но тот неподвижно торчал у кормового флага, как ему и было положено по уставу. Порадовало то, что не надо было бросать кошку с риском нашуметь — на корме с нижней палубы по давней морской привычке были спущены в воду два каната с привязанными к ним швабрами. Обер осторожно подергал за один из них — вроде бы привязан крепко. Также осторожно, напрягая мускулы, он стал карабкаться по корме, упираясь в нее босыми ногами, а руками перебирая мокрый канат, норовивший выскользнуть из пальцев.
Аккуратно перевалившись через борт и встав обеими ногами на деревянный настил палубы, он вдруг различил во мраке фигуру в светлой форменной одежде и увидел направленный на него ствол карабина с примкнутым штыком, который почти упирался ему в грудь.
«Руки вверх» — севшим от волнения голосом еле слышно просипел часовой.
«Только бы не успел выстрелить и поднять тревогу!» — мелькнуло в голове у Обера. Резким ударом левой руки снизу он подбросил ствол винтовки вверх, перехватывая винтовку кистью и поворачивая ее за ствол вокруг своей оси и тут же нанес часовому сильный удар ногой в пах. Часовой непроизвольно пригнулся и получил четкий удар ребром ладони сверху по шее. С коротким хрипом он мешком осел на палубу. Обер придержал винтовку, чтобы она не звякнула о металлический фальшборт, быстро закрепил веревочную лестницу и сбросил ее за борт. Подойдя к самому борту, он сделал несколько круговых движений рукой. Он сам едва различал в ночи остановившиеся в двух сотнях метров лодки. Однако там уловили его жест и лодки пришли в движение. Теперь — на верхнюю палубу, к часовому у флага.
Вахтенный офицер, дремавший на мостике, резко дернул головой и схватился за револьвер, когда на баке грохнул выстрел, а за ним — еще два. Офицер бросился к окну, но из освещенной рубки было плохо видно. На трапе, ведущем к мостику, послышался топот ног и когда вахтенный обернулся, дверь была высажена мощным ударом и на него глянули сразу несколько стволов.
«Вы кто? Что вы задумали?» — растерянно пробормотал офицер.
«Брось револьвер или получишь пулю в лоб!» — неласково ответили ему фигуры в черном.
Офицер помедлил несколько секунд, разжал пальцы и уронил револьвер на пол. Обер Грайс подошел к окну рубки, распахнул его, вытянул руку с картонной трубкой и дернул за шнур. Шипя и разбрасывая искры, в черное ночное небо взвилась красная ракета. По этому сигналу лодки бросились к прочим военным судам, стоявшим в гавани, а на суше отряды повстанцев напали на часовых арсенала, штаба гарнизона, старой крепости, порохового завода, береговых батарей, дворца вице-протектора…
Где с боем, а где и без особого сопротивления, в гавани были захвачены все военные корабли. Несколько хуже обстояли дела на суше. Гарнизон крепости не удалось захватить врасплох, и хотя повстанцы проникли за ворота, после скоротечной схватки они были выбиты оттуда. Днем гарнизону было направлено предложение сдаться под угрозой артиллерийского обстрела. Артиллерия береговых батарей сделала несколько выстрелов по крепости, после того, как комендант отказался сложить оружие. Бронзовые пушки крепости не могли достать до береговых батарей — батарея N1 была