– Ах, так! – Предслава вспылила. – Хозяином возомнил ся, Святополче! А по какому такому праву ты здесь распоряжаешься?!
– Я – сын князя Ярополка, коего твой отец убил. Старший я в роду нашем, Игоревом[154]. Вот по какому праву, – спокойно ответил ей Святополк и поспешил покинуть покой.
Странно, нахлынувшее на Предславу горе словно бы отодвинулось, отступило куда-то посторонь, княжна поняла: ей предстоит теперь нелёгкая борьба. За себя, за своих близких, за будущее своё, которое рисовалось сейчас неясными бледными красками.
Вскоре явилась Хвостовна, как всегда, шумная, горластая.
– Ты, Предслава, не плачь, не горюй, – увещевала она княжну. – Что поделать? Все помирают. Вот и батюшке твому час выпал. Схоронили уж его, сама глядела. В раке[155] морморяной возлежит, а люд простой – и горшечники, и ковали[156], и кожемяки – все взахлёб рыдают по ему. Даж из сёл окрестных народец набежал. Я тож всплакнула – а как не плакать-то? Велик, велик отец твой был, княжна! За ним, яко за стеной каменной, все мы жили! И ты в том числе.
Предслава молчала. Что-то лукавое, подозрительное сквозило в речах Хвостовны. Несмотря на траурный день, была дочь воеводы разряжена, как кукла, в парчу, в волосах её сверкали жемчужины, на пальцах золотились дорогие перстни, и пахло от неё всё теми же арабскими духами.
Тем временем Хвостовна продолжала:
– Вот и надобно тебе, подружка, такую же стену каменную обрести. Чтоб спокойно жилось, в достатке, и никакой ворог бы не страшен был.
– О чём это ты тут речи завела? – подозрительно сощурившись, спросила Предслава.
Хвостовна без обиняков ответила:
– Зря ты, княжна милая, польскому королю отказала. Болеслав – вот кто тебе надобен. Государь сильный, немцев, чехов бивал. И с печенегами у него, сказывают, дружба.
– Ах, вот оно что! – Предслава гневно вскочила, схватила со стола горящую свечу и бросилась к Хвостовне. – А ну, курва, сказывай, кто тебя ко мне подослал?! Святополк?! Кто велел о Болеславе молвить?! Ну, говори немедля!
Она повалила грузную боярышню на пол, ударила ладонью по густо напомаженному лицу, крикнула:
– Отвечай! Очи выжгу!
Подбежавшая шляхтинка вырвала из девичьей руки подсвечник.
– Княжна, полно. Недостойно так вести себя, – прокаркала она.
– Ты отойди! – топнула на неё ногой Предслава. – Да, и куклу сию, – указала она на всхлипывающую от боли и обиды Хвостовну, которая поднялась с пола и отряхивала свои громко шуршащие дорогие одеяния, – сопроводи до сеней! И отныне в покои ко мне её не пускай! Понятно?!
Шляхтинка поклонилась.
– Дура набитая ты, Предслава! – обернувшись возле двери, крикнула Хвостовна. – Эх, мне б такого мужа, как Болеслав! Богатства у него не счесть!
– Ступай, ступай! И чтоб духу твоего более здесь не было! – указала ей перстом на дверь Предслава.
Оставшись одна, она понемногу успокоилась и стала думать о своём новом положении. Прав, выходит, был Ярослав. Жаль, что не успела она уехать в Богемию. И что теперь? Как ей быть? Что делать? Одно знала точно: за Болеслава Польского замуж она, дочь Владимира, не пойдёт ни за что.
Глава 22
Наутро к Предславе вновь явился Святополк.
– Зря ты так поступила с боярышней Любавой, – стал сетовать он. – Теперь воевода Волчий Хвост на меня осерчал, насилу уговорил его простить твоё неразумие. Пришёл с тобой потолковать.
– Это ты велел Хвостовне о Болеславе со мною баять? – спросила Предслава. – Так знай же ответ мой: не пойду за него.
– Распустил всех вас отец, ох, распустил! Где же то видано, чтоб девиц вопрошали о таком?! – Святополк сокрушённо закачал головой. – Ох, Предслава, Предслава! Из-за тя ить Болеслав чуть войну не начал. Что глядишь? Не ведала о том? Так знай! Влюблён он в тебя.
Предслава презрительно фыркнула.
– Дак не видал ведь ни разу! Как может любить?
– Портрет твой ему прислали. И возит он его с собой повсюду, словно икону, в походы, на полюдье[157] берёт. И мой тебе совет, неразумная ты девчонка: не отказывай ему вдругорядь.
– За другого я сосватана, – напомнила Святополку Предслава.
– Это за кого же? За Яромира Богемского, что ль? А ведаешь ли, что Яромир сей… ну, в общем, безудельный он. Брат родной, Удальрик, сверг его. И обретается твой Яромир у немцев. Али отец твой того не сказывал?
– Не сказывал, – мотнула головой княжна.
– Ну ты подумай, Предславушка, – голос Святополка стал вдруг ласковым, он мягко улыбнулся. – Я тебя не тороплю. Сказал, что хотел. А перед Хвостовной, будь добра, извинись.
– Не буду я, княжеская дочь, перед сей куклой разряженной себя унижать! – решительно ответила Предслава. – Не к чему было ей речи такие заводить! Никто за язык не тянул!
Святополк досадливо скривился.
– Ни при чём она тут, – сказал он. – То я ей велел тебя подготовить. Да, и ещё. Разрешаю тебе с сестрой Мстиславой видеться. Ну, пойду я.
Святополк покинул светлицу, оставив княжну в смятении.
Вечером, после трапезы вдвоём с молчаливой шляхтинкой, она попросила позвать Мстиславу. Сёстры допоздна сидели в светлице у раскрытого окна и смотрели на звёзды. Стояла жаркая июльская ночь, лёгкий ветерок дул с реки, в воздухе ощущался запах зелени.
Шляхтинка улеглась в смежной каморе и заснула, до ушей Предславы доносился её безмятежный храп.
– Отца мне не жаль, – говорила Мстислава. – Груб был со мной. Ни мать мою, ни брата Ярослава не любил. Как на духу говорю: всех их ненавидела, и Александра, и прочих. Им одно: красных девок подавай. Вот Болеслав Польский – он, говорят, дочерь свою горбатую, Марицу, любил, жалел. И замуж её пристроил, и приданое дал доброе. А наш отец! Вовсе в монастырь меня сбагрить хотел. – Мстислава усмехнулась.
– И ты о Болеславе… – Предслава наморщила носик.
– Да я так. – Сестра махнула рукой.
Предслава искоса глянула на неё.
«Господи, яко старуха! А ведь молода ещё. Лицо в оспинах да в морщинах, ходит, на палку опирается, волосы седы, персты скрючены, яко у ведьмы какой! Почто, Господи, не дал Ты ей ни красы телесной, ни разума?! Отчего содеял злой, на язык дерзкой?»
Сказала вслух:
– Зря ты, сестрица, ненавидишь всех окрест. Многие тебя жалеют.
Мстислава готова была возразить, но внезапно под окном раздался подозрительный шорох. Через мгновение в окно просунулась чья-то кудрявая голова. Предслава приглушённо вскрикнула, закрыв ладонью рот.
– Не бойся, светлая княжна. То я, Моисей Угрин, – прошептала голова.
Моисей неслышно, с кошачьей ловкостью вспрыгнул на подоконник. Мстислава поднесла к его лицу свечу.
– Чего грязной такой? Одёжка-то вся изодрана, – презрительно усмехнулась Мстислава. – Али печенеги вас с Борисом побили?
– Хуже, госпожа пресветлая. – Моисей с глубоким горестным вздохом опустился на лавку, залпом осушил поданную Предславой кружку с малиновым квасом и начал скорбный рассказ:
– Печенегов так мы и не повстречали. Решили обратно идти. Мимо Переяславля прошли, стали на ночлег на Альте-реке. Шатры, вежи походные расставили. Тут прискакал ко князю Борису из Киева гонец и молвит: княже, отец у тебя умер, а Святополк уселся на его место. Все в Киеве тебя хотят на столе видеть. Не люб киянам Святополк. Ну, Борис в слёзы и отвечает гонцу: не пойду супротив старшего брата. Его, мол, право стол киевский держать. Уехал гонец ни с чем. А Борис собрал нас и говорит: не хочу ратиться более. Идите каждый куда желаете. Ну, почти вся дружина Владимирова и разбрелась. Наш брат средний, Ефрем, в Смоленск подался. Остались возле Бориса мы с Георгием да ещё пара гридней. Вдруг посреди ночи новый гонец скачет. Тайно, от доброхота одного киевского примчал. И говорит: спасайся, княжич. Послал Святополк тебя убить. Сговорил четверых бояр вышгородских на убийство. А имена их: Путша, Еловит, Талец и Ляшко. Сатана – отец им. Скачут уже, коней торопят. И ответил князь Борис: что ж, пускай. Бог Святополку судия! И пошёл Борис к себе в вежу, на колени встал да молитве предался.
– Святоша! – презрительно хмыкнула Мстислава.
Предслава больно ущипнула сестру за локоть и так гневно взглянула на неё, что Мстислава мигом притихла.
– Ну, а на рассвете ворвались в стан наш убивцы, – продолжал Угрин. – Пронзили княжича Бориса копьями, бросили на телегу. Георгий хотел было его защитить, дак его тож… – Моисей всхлипнул. – Мечом рубанул Ляшко, злодей. А после, видит, ожерелье у Георгия на шее, захотел снять, да не возмог. Так голову Георгию отрезал. Мне же брат велел на дерево забраться и схорониться там. А после, говорит, езжай скорее в Киев, княжне Предславе всё, что тут увидел, передай. Вот…
Моисей замолчал. Предслава в ужасе закрыла ладонью лицо.
– Боже, звери какие! И Святополк – изувер экий!
– Что от него ждать? Поди, отца-то тоже он прикончил, – промолвила со злой усмешкой Мстислава. – Вот что, вьюнош, – обратилась она к Моисею. – Упрятаться тебе надо. Сделаем так: бабою тебя нарядим. Млад, усов и брады не отрастил покуда. И станом тонок. За девку без труда сойдёшь. Ступай покуда тихонько ко мне в горницу. Платье те подберём, повой.
Мстислава ухватила отрока за запястье и осторожно, стараясь не шуметь, вышла. Вскоре она воротилась и сказала дрожащей от ужаса сестре:
– Крепись, сестрёнка. Думаю, дело теперь за нами. Знаю, как быть.
– Что же делать? Что мы можем?! – в отчаянии воскликнула Предслава.
– Грамотку мы напишем… ты напишешь, ты грамоте обучена. Ярославу в Новгород. Отец, мол, умер, Борис убит. Собирай, братец, рати, спасай нас от Святополка. На него, на Ярослава, единая надежда.
– Я Позвизду такожде напишу. Хоронился бы от Святополка.
– То после. Ярослава упредить – важней. В общем, так: ты пиши, а я человека сыщу, который до Нова города бы добрался и грамотку нашу передал.
Сестра ушла, а Предслава, сдерживая слёзы нахлынувшего отчаяния, достала из ларя бересту и принялась писалом выводить ровные строчки: «…Отец умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса… Берегись его…»