– Красивая ты, Предслава, – вздыхала Хвостовна. – Тело у тя словно из мрамору выточено. Мне б такое.
Княжна смотрела на её излиха толстый живот, на рыхлое лицо с точечками угрей на вздёрнутом широком носу, и жаль немного становилось боярышню. Хоть и не сказала ничего, но простила Предслава Любаву за поносные речи, понимала: по Святополковой и отцовой указке затеяла та разговор о Болеславе.
…В Вышгороде они провели конец весны и более половины лета. Собирали спелую черешню в саду, баловались на озере охотой на уток, ставили силки на птиц. Хвостовна повсюду сопровождала Предславу. По правде сказать, больше и поговорить-то княжне было не с кем, вот и сошлась она снова с дочерью погибшего воеводы. Шляхтинка тоже отиралась возле девиц, даже из лука пробовала стрелять, правда, стрельба её вызывала у девушек лишь смех. Сами же они умели хорошо управляться с луком, а кроме того, метко бросали короткие сулицы, поражая скачущих в траве зайцев. Вместе с ловчими из местных холопов они ставили капканы на зверя, а един раз даже за оленем в пущу погнались и убили его стрелами. В азарте охоты едва не заблудились, чудом выбрели в окрестное село. Там радушная старостиха вдоволь попотчевала княжну и её спутницу вкусными поджаристыми блинами.
Жизнь вдали от стольного шла размеренно, без волнений и тревог. Отступили куда-то в сторону, покинули на время Предславу мысли о предстоящем замужестве, о Яромире, который, как сказал Святополк, обретался ныне где-то у немцев. Думалось так: придёт срок, настанет час, тогда и поглядим. А пока можно было предаваться ловам, созерцанию лесных красот, смотреть из окон терема на быстротекущий Днепр, за гладью которого прорисовывались те же леса, подёрнутые синеватой дымкой.
В разгар жаркого лета пришла вдруг грамота от Майи.
«В поход идём, на ляхов. Святополк Болеслава сговорил на Русь идти», – коротко сообщала подруга.
И защемило вмиг сердце княжны, вернулись былые тревоги, вспомнились прежние беды.
Засобиралась Предслава обратно в Киев, благо, как говорили, отстроил Ярослав погоревший город, обнёс детинец новыми стенами. Хвостовна отговаривала её, убеждала остаться в Вышгороде.
– Никуда твой Киев не уйдёт. Повоюют, замирятся вборзе. Тако всегда бывает. Не впервой. Сидела бы тихо да покойно.
…Большой отряд вершников нагрянул в Вышгород внезапно. Окованным железом пороком проломили ворота, ворвались в детинец, ринулись ко княжескому дворцу. Мамку Анастасии, которая пыталась, широко расставив руки, защитить любимую воспитанницу, на глазах у Предславы огромный чубатый ратник рубанул наотмашь саблей. На княжон набросились сразу несколько, стали хватать за дорогие суконные одежды, у Предславы с шеи сорвали ожерелье – отцов подарок.
Грозный голос снизу остановил бесчинство. На пороге бабинца возник Володарь в лёгком малиновом плаще, надетом поверх кольчуги, в высокой боярской шапке с меховой опушкой. Лицо его выражало тупое ожесточение, чёрные глаза источали огонь.
При виде его Предслава вздрогнула и заслонила собой младшую сестру.
– Ну вот, княжна Предслава, – промолвил Володарь с кривой злобной ухмылкой. – Не захотела за Болеслава идти по-доброму, приведём силою. Настал час ответить тебе за позор былой!
– Ах ты, волче! – Предслава не узнала своего голоса. – Думашь, победил, осилил?! С жёнками токмо воевать и способен! Падаль ты поганая!
Володарь аж взревел от ярости. Поднял десницу с саблей, замахнулся на неё.
– Что, засечь хочешь? Ну давай же! Что остановился? Боисся?! Болеслав-то, верно, не похвалит тебя! – Уста Предславы тронула лёгкая, полная презрения усмешка.
Володарь с лязгом вбросил саблю в сафьяновые ножны.
– Обеих княжон взять под стражу! И глядите у меня, чтоб ни един волос с их голов не упал! Убью за нерадение! – свирепо прорычал он.
Грубые руки потащили яростно упирающуюся Предславу и Анастасию, которая громко плакала и кричала от страха, вниз по дощатой лестнице. Следом за ними спешила шляхтинка. На дворе Предслава с ужасом и отвращением увидела, как один из ратных под дружный гогот остальных валит на траву и раздвигает ноги отчаянно сопротивляющейся Хвостовне.
Закрыв ладонями лицо, Предслава бессильно повалилась в возок, куда её отвели воины.
– Трогаем! – раздался за спиной приказ Володаря.
Лошади рванули в галоп.
Глава 26
В киевском детинце царили суета и шум. По двору разъезжали конные ляхи в начищенных до блеска доспехах, у некоторых за плечами колыхалось нечто наподобие крыльев. Головные уборы шляхтичей обильно украшали перья. Ржали лошади, из поварен доносился терпкий запах готовящихся яств. Прямо посреди двора накрывали дорогими разноцветными скатертями широкие столы. Рекой лилось вино, многие ляхи были уже с утра во хмелю.
Совсем другая картина представала взору, когда с высоты Фроловской горы открывался вид на Подол и ремественные урочища. Там высились лишь чёрные остовы печей, над которыми кружило хищное вороньё, да кое-где в утлых полуземлянках, сооружённых на скорую руку, чуялось осторожное людское шевеленье.
Только успел князь Ярослав отстроить город после пожара, как нагрянули на Киев орды печенегов. Слава Богу, степняков удалось отбить, хотя сеча кипела даже в самом городе, на том месте, где до пожара высился деревянный собор Святой Софии. Едва отогнали печенегов, едва зализали кияне раны, едва началась налаживаться какая-никакая мирная жизнь, как на западных рубежах появились ляхи, подстрекаемые к нападению братоубийцей Святополком. В бою с ними на берегу Буга Ярослав был разгромлен и ушёл с остатками дружины в Новгород, набирать новое воинство. Гордые спесивые ляхи в середине августа вступили в Киев. Навстречу им с золотым крестом в руке вышел во главе клира епископ Анастас Корсунянин. Так началась на Руси новая тяжкая пора. Казалось, нет конца кровопролитию и бедам.
…Князь польский Болеслав, высокий, черноволосый, с огромным животом и одутловатым румяным лицом, на котором выделялись густые вытянутые в стрелки усы с напомаженными кончиками, облачённый в долгий пурпурный кафтан с золочёными пуговицами и узорочьем по вороту и рукавам, в пурпурной парчовой шапке и востроносых сапогах, уперев руки в бока, встречал бледную Предславу на всходе дворца.
– Вот и невеста наша прибыла! – объявил он во всеуслышанье и громко расхохотался.
– Слава, слава князю Болеславу! – прокричал подвыпивший косматый лях.
– Слава! Слава! – раздавалось отовсюду.
Под охраной вооружённых длинными секирами воинов Предславу и Анастасию провели в терем, перестроенный после недавнего пожара и мало напоминающий теперь прежние Владимировы хоромы.
Шляхтинку оставили при княжнах, и хотя бы это было хорошо.
Едва только они устроились в свежепобелённых палатах, в которых ещё стоял свежий запах древесины, как явился взбудораженный, нервно потирающий руки Святополк.
– Вот, Предслава, помог мне тестюшко в Киев воротиться, на место моё законное, – забормотал он скороговоркой, вымученно улыбаясь. – Установим теперь на Руси мир и тишину. А ты уж Болеславу не отказывай, не гневи его. Он тебя королевою содеет.
– Ты! – У Предславы не хватало слов от возмущения. – Князь ты или холоп, прислужник Болеславов?! Гляжу, восполз высоко! Сестру готов отдать на поруганье! Да что там сестру – землю свою готов продать! Вот что, Святополче! Слов иных не найду, одно скажу те: не усидишь ты в Киеве, ежели в ногах у иноземца на брюхе валяться будешь! Не бывало николи на Руси князей таковых. Ты отца свово, деда вспомни! Стыдно, Святополк!
Она резко отвернула голову. Пристыжённый Святополк, со вздохом втянув голову в плечи, поспешил удалиться.
– Здорово ты его! – восхищённо промолвила Анастасия.
Предслава со слабой улыбкой потрепала её по щеке.
– Ничего, детонька! Молиться будем, схлынет, пройдёт беда тяжкая.
На пороге покоя возникла шляхтинка. Всё тело её пробивала дрожь.
– Княжна, тебя круль Болеслав требует.
– Вот как? Требует? Что ж, выйду. Приоденусь вот токмо, – сухо ответила ей Предслава.
…В палате, освещённой толстыми восковыми свечами в канделябрах, было светло и тепло. Предслава, сев на скамью, вопросительно воззрилась на польского князя, который грузно поднялся навстречу ей из-за стола.
– Слушаю тебя, – сказала княжна.
Она внезапно увидела на ставнике женский портрет в полный рост. Красивая молодая девушка в пурпуре смотрела с холста, и в чертах её Предслава без труда узнала себя.
– Вот, княгиня Предслава, позвал тебя, – начал Болеслав.
Непривычное обращение «княгиня» неприятно резануло слух.
– Долгая у нас с тобою толковня, – продолжал тем часом толстый лях.
Он заходил по палате, и в такт его движениям колыхался под ромейской хламидой с грифонами[162] в круглых медальонах огромный живот. Затрепетали на стене язычки свечного пламени.
– Отвергла ты сватовство моё, тогда ещё, при Владимире. Не обижаюсь. Сам виноват. Не того человека, видно, послом направил. Понимаю. Но отца твоего давно на свете нет. А Володаря, если только пожелаешь, завтра же за все те беды, которые он тебе причинил, головы лишу. Повешу, как разбойника, на древе. За мной не станется.
– Не хочу об этом говорить. Что было, то было. Володарь – да, разбойник. Но куда больший разбойник – тот, кто непрошеным в чужой дом вламывается и крушит там всё, яко медведь дикий, – возразила Предслава неожиданно спокойным и твёрдым голосом.
– Меня сим медведем почитаешь? Добре! – Болеслав вдруг расхохотался. – Ну, княжна! – Он восхищённо потряс черноволосой головой. – Знал, сказывали мне про строптивость твою, но таких речей, право слово, не ждал от тя. Ну, да не обижаюсь. Не ведаешь ты многого. Вот я тебе растолкую, кто я таков и зачем сюда прибыл. – Он тяжело вздохнул, затем словно бы нехотя погрузил нелёгкое тело своё обратно на скамью, сел напротив Предславы, заговорил снова. – Мечта у меня, светлая княжна: в единый кулак собрать все народы, все земли славянские. Были ить когда-то едины славяне. Почитай летописи старинные, те, кои не христианскими святошами писаны, а прежними нашими летописцами. Много чего доброго сведаешь. Обры да угры разделили нас. Тако вот и живём, каждый врозь, немцам, варягам да ромеям кланяемся в пояс. А то и на коленях стоим, поклоны чужеземцам кладём. Доколе?! Пора, княжна, пора, ясынька моя ненаглядная, н