– У твоего супруга немало серебра. Я это знаю. Серебро добывают на рудниках в горах. Поговори с ним, тебя он послушает. Я бы нашёл хороших воинов.
– Я подумаю над твоими словами. Но я не верю тебе. Не ведаю, что ты замышляешь.
Княгиня хмурила чело. Володарь прикусил губу, смолчал. Едва не рассказал ей, что хочет набрать войско из печенегов. Угры так поступили и не прогадали. Пожонь[195] отобрали у Болеслава Польского с печенежской помощью. Нет, лучше пока помолчать. Она догадается, она умна и сметлива, как и её покойный отец. А здорово-таки снёс ему тогда он, Володарь, с плеч голову!
Новоиспечённый воевода чуть заметно улыбнулся, поклонился княгине и исчез за дверями. Предслава осталась сидеть в кресле задумчивая и встревоженная.
Вечером она поднялась к старому пану Леху и откровенно рассказала ему о своих опасениях, а также призналась, что ждёт ребёнка. Старик как мог успокаивал её, ласкал, говорил:
– Обойдётся всё, детонька! Ничего худого твой Володарь не сделает, не посмеет!
И Предслава успокаивалась, смеялась шутливым рассказам старого пана, на время словно бы превращаясь в несмышлёную девочку с её малыми заботами. Она хвасталась перед ним своими ожерельями, браслетами, серьгами, платьями, крутилась перед большим серебряным зеркалом. Становилось ей в такие часы легко и весело.
…Ранней зимой княгиня во главе пышной свиты отправилась на ловы в Крконоше.
Глава 41
Снег серебристыми хлопьями кружился в морозном и чистом горном воздухе, падал, укутывая в белый войлок дороги и дома, густо запорашивая раскидистые лапы могучих пихт. Дорога шла вверх, Предслава ехала вслед за проводником, сменив на сей раз любимую резвую кобылу на солового венгерского фаря, который отличался спокойным нравом и шёл размеренно, не спеша, важно, помахивая светлым хвостом.
Ловчие затравили матёрого благородного оленя. Владыки, пажи и придворные дамы весело щебетали о предстоящей охоте, о погоне за быстроногим зверем. Вот заиграли в лесу трубы герольдов, раздался заливистый собачий лай. Вереница всадников круто свернула с тропы и рассыпалась по лесу. Предслава остановила фаря, повернулась к проводнику.
– Где селение медников? Далеко ли?
– Да рукой подать.
– Проводи. Устала я что-то, притомилась. Вот тебе грош серебряный.
Вдаль унеслись азартные охотники на резвых скакунах. Стих в лесу лай собак, умолкли трубы. Предслава ехала по стихшему зимнему лесу, слыша, как поскрипывает под копытами снег.
Вот случайно задела она ветку пихты. В мгновение ока засыпало снегом дорогой, саженный драгоценными каменьями кожух. Предслава взвизгнула от неожиданности, стала отряхиваться. Заметила белку с пушистым хвостом, тотчас исчезнувшую в густых ветвях.
Вскоре лес кончился, словно оборвался, открылся крутой скалистый утёс. По левую руку от него, вдоль ведущей вниз по склону тропы, показались разбросанные в беспорядке хаты.
– Вот село. А вон кузня, – указал проводник.
Предслава поблагодарила его и спешилась. Вначале думала постучать в первый же дом, но передумала и пошла к кузнице, из которой густо валил дым.
Матея Хорват, по пояс голый, весь лоснящийся от пота, ударял молотом по наковальне. В углу горел горн, двое молодцев раздували меха. Раскалённую докрасна медь охлаждали водой, всё вокруг крутилось, шипело, стучало, мастера о чём-то громко переговаривались. У Предславы с непривычки закружилась голова. Она вышла в холодные сени, отдышалась. Подойти к мастерам не решалась, боясь помешать работе. Так и стояла некоторое время, смущённая и не знающая, как поступить. Но вот дверь кузни отворилась, и Матея, уже в рубахе без ворота, на ходу набрасывая на плечи овчинную безрукавку, поспешил на двор. Тут-то Предслава и подскочила к нему сзади, обняла застывшего от неожиданности парня, закрыла ему рукой в зелёной сафьяновой рукавице глаза. Шепнула:
– Ну, догадайся, кто?
– Княгиня! – так же шёпотом промолвил Матея.
Неожиданным резким движением он подхватил её на руки. Предслава беспомощно болтала в воздухе ногами в тимовых сапожках, повизгивала и игриво отбивалась от него.
Матея принёс её в утлую избу, посадил на грубо сколоченную пихтовую лавку.
– Люблю. Каждый день, каждый час – о тебе только и думала. А тут ловы эти. Ну, поехала со всеми да по дороге свернула, – рассказывала княгиня.
– А я на Николин день в Прагу собираюсь. К купцу одному на постой попрошусь. Поделки разные на рынок понесу, на продажу. Думал, там тебя где увижу. Чай, не позабыла медника Хорвата.
Он обнажил в улыбке белые ровные зубы.
Предслава ласково провела ладонью по его тёмно-русым, слегка вьющимся волосам. Глянула в светло-карие добрые глаза и, не выдержав, вдруг расплакалась, уронив ему на грудь голову.
– Почему, почему мир так несправедлив?! Вот обрела я свою любовь, а должна прятать её, стойно награбленное добро, должна скрываться, любить втайне?! Почему, любимый?! – сквозь слёзы воскликнула она.
Матея молчал. Не знал он, что ответить.
Княгиня шепнула:
– Тяжела я. С той встречи нашей. Робёнок у нас с тобой будет.
И снова кузнец ничего не ответил ей, только стиснул в объятиях и покрыл лицо жаркими поцелуями.
Потом была ночь, был месяц в окне, была страсть, и было ни с чем не сравнимое светлое ощущение полноты счастья, которое, казалось, никогда не уйдёт, не покинет её. Так, прижавшись друг к другу, и уснули они на печи, а старый Матеин отец, узрев их, закрестился, зашептал:
– Прости, Господи! – И ушёл ночевать на сеновал.
Утром въехала в село вереница всадников. Владыки и паны возвращались с охоты. Многие мужи были хмельны, на возах не умолкали шутки, смех и весёлые песни. На телеге везли тушу убитого стрелами оленя.
Предслава встретила шумную толпу придворных, горделиво восседая верхом на своём соловом иноходце.
Давешний проводник объяснил, где княгиня, и никто из свиты не подумал, что вовсе не утомлённость ездой заставила её завернуть в это село. Никто, кроме старой пани Эммы.
Вскоре по возвращении в Прагу в одном из покоев княжеского дворца состоялся тихий разговор.
Пани Эмма сама не знала, почему именно Володарю решила она рассказать о виденном на горе у Сазавы.
– …На траве возлежали, бесстыжие! Нагишом, одним плащом токмо прикрыты! Думаю, и во время лова не случайно госпожа княгиня в село свернула. Там этот человек обитает.
– И кто ж сей распутник? – с усмешкой спросил Володарь.
– Хорватом его кличут. Безбожник, из меди всякие поделки мастерит. Тем и кормится.
– Вот что, пани Эмма. – Володарь почесал пятернёй затылок. – Никому о том, что видела, ни слова не говори. Пускай нашей с тобой тайной до поры до времени это будет.
Он лукаво подмигнул старухе и выразительно поднёс палец к устам: молчи, мол, добрая пани. После посмотрим, как к нашей пользе се повернуть.
«Ну вот, княгинюшка! Теперь ты у меня на крючке! – подумал он с радостью. – Ничего ты супротив меня не содеешь!»
Уверенным твёрдым шагом шёл Володарь по каменным плитам пола.
Глава 42
Юная пани Гражина умерла при родах. Случилось это горестное событие в понедельник перед Пасхой. Поражённая печальным известием, Предслава целый день провела у себя в покоях, плакала и не притрагивалась к пище. К тому времени чрево её заметно округлилось, и ни о каком выезде на ловы и вообще о конной скачке не могло быть речи. Сидела молодая княгиня у себя в покоях, грустно смотрела в забранное зелёным богемским стеклом окно на залитый солнцем сад, на высокие, разбросавшие в стороны ветви липы, и слёзы текли из её глаз. Тягостно, горестно, больно становилось на душе. Вот была жёнка, юная, весёлая и красотою не обделена – и нет её больше на белом свете! Как несправедливо устроен мир! Почему Бог взял к Себе её чистую светлую душу, почему не дал порадоваться солнцу на небеси, не позволил познать счастья материнства?! Богу виднее. Нам же, простым смертным, остаётся скорбеть и сожалеть.
Никого, кроме Малгожаты и пана Леха, не хотела видеть Предслава. С ними, единственными друзьями своими, делила молодая княгиня свою скорбь. Малгожата старалась успокоить её, говорила:
– Тебе ведь, государыня, скоро рожать. Берегла бы себя, не плакала. Любая боль душевная на чадах отражается, по себе знаю. Выкидыши у меня бывали.
Маленькая полная пани Малгожата понемногу отвлекла Предславу от тяжёлых мыслей. Но осталась и не скоро утихла в душе молодой княгини скорбь по угасшей молодой жизни.
Отпевали Гражину в церкви Святого Йиржи. Понурив головы, стояли возле гроба, украшенного цветами и лентами, ясновельможные паны и их жёны, стояли простые горожане, монахи-бенедиктинцы в долгих сутанах, стояли родичи и слуги покойной. Жалобно причитали плакальщицы, звучали сухие, мёртвые слова молитвы на латыни.
Ребёнок Гражины тоже не выжил, умер от горячки, и Предслава, стоя на хорах рядом с Рыжим, который привычно трясся всем телом, вдруг вспомнила, что хотела усопшая пани назвать сына Конрадом.
«Если у меня родится сын, назову, как она желала назвать своего. Пусть будет Конрад. А ежели дочь? Гражиной и назову. Чтобы память осталась о бедной подруге моей!»
Разволновалась княгиня, всплакнула, утираясь платочком. Она не слушала слов молитвы, только видела перед собой скульптуру Скорбящей Богоматери на противоположной стене собора, видела и вдруг ощущала ужас, страх некий за не родившихся ещё детей своих. Откуда-то из глубин памяти выплыли чёрные, как южная непроглядная ночь, глаза Володаря.
«Ворог, ворог лютый! Здесь он, верно. Всё рыщет вокруг меня волком, сожидает добычи кровавой!»
Страх схлынул так же внезапно, как и появился. Поклялась Предслава сама себе: «Николи, волк хищный, не упиваться тебе кровью в доме моём!»
Почему-то овладела ей уверенность, что непременно управится, осилит она взявшего невиданную для себя высоту Володаря.
«Что с того, что воеводствует нынче? Дай срок, всплывут на свет божий делишки его воровские!»