Он, шатаясь, подошёл к Предславе, рухнул на колени, распростёрся у её ног. Дрожал всем телом, рыдал, глухо всхлипывая.
– Господа моли о прощении! – холодно изрекла княгиня. – Я же прощаю тебя! Не держу зла! Да и не предо мною – пред иными людьми виновен ты, пред теми, кого обманывал, на кого наушничал, кого отодвигал от власти земной! Рада, что каешься искренне. Каждому бы так – силы духовные обрести, не испугаться хлада и мрака. Презирала тебя, боярин, что греха таить. А теперь вот – уважаю! И молить буду Всевышнего о душе твоей, в раскаянии пребывающей! Прощай же!
– Прощай, светлая княгиня! И на прощанье скажу тебе: Володаря бойся! Волчина он лютый, и в Бога он не верует! Помни о нём.
Ивещей отполз обратно в угол пещерки. Погасла тоненькая свечка. Во тьму непроглядную погрузилось иноческое жилище. Предслава поспешила подняться по дощатой лестнице наверх. Яркое солнце вышибло у неё из глаза слезу.
«Володаря бойся!» – стучало у неё в голове.
…Сгорбленная женщина с клюкой в руке стояла у врат монастыря. Смотрела вдаль, на вершину горы, на которой из зарослей пихты выглядывала свинцовая глава церкви Рождества Богородицы. Слезинка покатилась по перерезанной глубокими, изуродовавшими лицо шрамами щеке, утонула в складках чёрного плата, женщина недовольно утёрлась и, удобно усевшись на деревянную скамью, стала, отщипывая кусочки хлебной лепёшки, кормить голубей.
Звук шагов и голоса отвлекли убогую от этого занятия, снова подняла она взор подслеповатых, неожиданно полыхнувших яркой голубизной глаз и замерла, застыла в растерянности, не зная, стоит ли ей прекращать кормить божьих тварей.
Предслава сразу обратила на неё своё внимание и достала из кошеля на поясе пару грошей.
– Да пошлёт тебе Бог здоровья, светлая княгиня, – сказала нищенка.
Голос был у неё на удивление молодой. Предслава вздрогнула и остановилась. Хорошо знакомыми были и голос, и голубые глаза женщины.
– И тебе, странница, дай Бог удачи, – произнесла княгиня и вдруг узнала, вспомнила, вскрикнула даже от внезапного волнения и ужаса. – Майя?! Ты?!
– Узнала. – По устам нищенки проскользнула мимолётная улыбка. – Значит, помнишь лета прежние.
– Что ж ты, как ты тут? – Предслава, несмотря на протесты Майи, едва ли не силой ухватила её за локоть и повела на гостиный двор.
– Знакомица давняя, с киевских времён ещё, – пояснила она игумену и недоумевающим холопкам. – Давно не видались.
Они уединились в светлице, почти такой же, какая была у Предславы в Киеве. Княгиня стала расспрашивать, со скорбью взирая на то, как сильно искалечена подруга её детских лет.
– Рада, конечно, зреть тя, Майя. Но вижу, тяжко пришлось тебе, лиха, видать, хлебнула ты полной мерою. Сказывай же: что с тобою приключилось?
– Ох, Предслава, Предслава! – Майя затрясла головой в повойнике. – Коли б ты ведала?! Расстались мы с тобою, когда супротив ляхов шла я с Ярославовой дружиною на Волынь. Налетели на нас ляхи на Буге внезапу, всех почти и искрошили. На меня сразу пятеро шляхтичей наскочило. Все разодетые, в доспехах дощатых, гордые такие, с гербами на щитах. Ну, троих уложила я, а на остальных сил не хватило. Подъехал ещё лях какой-то сбоку, копьём в живот саданул. Его, правда, успела я мечом проткнуть. Потом упала, лежу. Гляжу, немецкая пехота идёт. Те прошли мимо, не заметили меня. Потом вижу, через Буг угорцы скачут, пять сотен конников отборных, с луками, со стрелами. Главный у них – князь Айтонь, язычник нечестивый. Остановились они возле меня, и говорит сей Айтонь своим: «Раненых всех на телеги подобрать, сложить. Повезём их с собой. Может, выкуп с кого содрать потом можно будет». С трудом поняла я, что он говорит. Угорской молви не разумею, а он два раза повторил, на своём языке и на нашем. Ну, думаю, нет, вороги, живой вам не дамся. И чую, смертушка ко мне подступает уже. Лежу, гляжу в небеси, вспоминаю молитвы, коим отец Ферапонт нас учил, да плачу, совестно стало, что худо учила их. Ну, тут узрели мя угорцы, решили, молодец какой богатый. Позвали Айтоня. Тот поглядел и говорит: «Умирает сей! Бросьте его тут!» Так и осталась я лежать на поле бранном, у опушки лесной. На счастье моё, нашёл меня и подобрал Фёдор Ивещей, боярин. Раны тяжкие промыл, перевязал, отвёз в село ближнее. Тамо и оставил. Помирала я, да бабка одна, знахарка, выходила. Правда, нога калечная тако и не зажила до конца, гноится, бывало. И разогнуться не могу, хожу скрюченная. Бабка баяла, позвонки мне переломало. На лице тож, вишь, шрамы сплошь. Не узнаёт никто почти. Цельный год лечилась я в том селе, у бабки жила. И научила меня сия ворожея грядущее угадывать. Баила, немногим сей дар даден, но я вот прилежной да способной к сему делу оказалась. Окромя того, травам разноличным да заговорам обучила меня старуха. Вот как оправилась, и пошла я по Руси да прочим землям, стала близ монастырей отираться да помогать калекам и страждущим. Хвалиться не стану, но многим помогла. Единожды в Луцке брата твоего Позвизда повстречала. Не узнал меня брат твой, не упомнил. Ныне княжит он в Луцке, отнял град свой у Святополка, а посадника его, Горясера, стрелой калёной убил. Вместях с Позвиздом – нурманы, одна крулева бывшая во главе у их, Астрида.
– Астрида? – Предслава нахмурила чело. – Она ж брата моего Всеволода сожгла заживо!
– То давно было. Нынче крестилась сия крулева, имя же крестильное её – Маргарита. И уж не крулева, но княгиня луцкая она топерича.
– Что ж, Позвизд в жёны её взял, что ли?! – удивилась Предслава.
– Знаю я, сердцем чую: любят друг дружку. Хоть и своенравна Астрида, а люб ей брат твой. Вот живут, беды не ведают. Добрую ли весточку принесла я, подружка? – Майя пристально посмотрела на потупившую взор Предславу.
– Добрую, пожалуй. Хотя… доброго про Астриду николи не слыхала.
– Ты мне поверь, Предславушка. Чутьё у меня. Да и… сама не знаю, отчего, но порой как гляну человеку в очи, тако грядущее его ведаю. Не всегда, ясно дело, да и не всё, но вижу. Вот ты, княгинюшка! Погляди-ка на меня глазыньками ясными. Обо всём, что прочту в них, тебе поведаю.
Долго смотрела Майя Златогорка в глаза изумлённой Предславы, шептала что-то задумчиво, потом поднялась, опёрлась на палку, сказала так:
– Вижу, двое сынов у тебя. У одного на челе – шапка княжеская, на втором же – сутана монашья. Добрые будут у тебя дети. Ещё знаю: ворог есть у тебя. Но победишь ты его. И есть ещё человек один… Сын твой – от него. Оставит он тебя и тем и себя, и тебя, и сына твоего спасёт.
Обронила Майя клюку, упала бессильно на скамью.
– Устала я, Предславушка. Ты прости, ежели что не по нраву тебе пришлось, ежели не рада ты провещанью моему. Прошу, холопок покличь. Свели бы меня вниз да на лавке на сенях уложили.
– Майя, Златогорка моя милая! – воскликнула Предслава. – Да как же не радоваться мне! Предсказала мне доброе! Прошу, молю, подруга милая! Останься со мною впредь! Увезу тебя в Прагу, при дворе станешь жить! Лечить страждущих будешь!
– Нет, добрая моя подружка. Извини, но иная стезя моя. Вот нынче боярина Фёдора навещу в пещерке его, поклонюсь, за спасение своё возблагодарю да отправлюсь далее. Такой крест выбрала я!
Холопки княгини уложили нищенку на сенях. Предслава спустилась за ними вслед. Она долго смотрела на безмятежно спящую Майю, вспоминала детство и беззвучно рыдала. Хрупкие плечи вздрагивали в тишине покоя, бросая тени на освещённую лампадами стену.
…Наутро Майи в монастыре уже не было.
«У каждого – своя стезя! Как же се верно! – думала Предслава, смахивая с глаз слёзы. – Во всём она права. У меня же – иной путь!»
Она забралась в возок и решительно крикнула возничему:
– Трогай! В Прагу возвращаемся!
Глава 45
До того, как Предслава встретилась с отцом Бонифертием, епископом из венгерского города Печ, латинских прелатов и аббатов она откровенно недолюбливала. Но этот, чуть ли не пешком и босой пришедший в Прагу крестить её сына, вызвал у молодой богемской княгини невольное любопытство. Она позвала отца Бонифертия к себе в горницы и долго и обстоятельно с ним беседовала.
– Не ведаю, княгиня, какой злой враг пробежал меж нами, как сумел дьявол разделить нас! – говорил, разводя в стороны руки, худой безбородый, облачённый в простую суконную сутану епископ. – И вы, христиане, и мы! Вместе боролись с язычеством, отвергали ересь ариан, несториан, монофизитов и монофелитов[197], искореняли манихейство[198]. А теперь живём врозь, враждуем, ненавидим друг дружку. Вот почитай, светлая княгиня София, Житие святых Кирилла и Мефодия. Не раз перечитывал сие сочинение. И мнится мне, мыслили святые отцы сии единую Церковь создать. Поэтому и в Рим к папе ездили, и у патриарха Фотия[199] в Ромее благословение получали. И начать решили отсюда вот, из Моравии да Чехии. Жаль, не поняли мы, сирые, великих их замыслов.
– Насколько ведомо мне, немецкие аббаты и патеры начинанья их порушили, – хмурясь, молвила Предслава. – Не по их ли воле в темнице сырой томиться пришлось святому Мефодию? Да и не одни духовные лица тут постарались. Моравский князь Святоплуг[200] предатель был народа своего. Гордыне непомерной в жертву его принёс! И погубил тем самым державу свою! И чем сам окончил? Утонул в водах Дуная, спасаясь от угров!
Бонифертий согласился с доводами княгини:
– Да, это так. Но многим ли лучше греки? Для них все мы – варвары. Мне довелось побывать в Константинополе, и ничего, кроме козней, интриг да возни чиновничьей, не увидел я там. Церковные должности покупаются за деньги едва ли не в открытую.
– Ромея – далеко от нас. Рим – ближе, – возразила Предслава. – А где Рим, там и немецкий император. Мой муж – его вассал. Император насылает на нас своих священников, которые, словно соглядатаи, вынюхивают обо всём, что творится в Чешских землях, и потом доносят своему господину. Кроме того, немцы захватывают и грабят земли полабских славян – ободритов, лютичей, лужицких сербов. Они нагло вторгаются в чужие пределы и вместе с крестом н