В Эстергоме, раскинувшемся на Вишеградских холмах на правом берегу Дуная, напротив устья стремительного Грона, ожидала молодую княгиню торжественная встреча с первыми духовными лицами Угрии. В глазах пестрело от разноцветья и разнообразия одежд. Предслава даже пожалела в эти часы, что взяла с собой Конрада: такого маленького ребёнка долгий путь и все эти приёмы, на каждом из которых получал он благословение от очередного прелата, могли сильно утомить. Впрочем, покуда сын её мирно спал в покоях, которые им предоставил Эстергомский архиепископ.
От отца Бонифертия и других прелатов Предслава много узнала об устройстве Угорской земли, о том, какие порядки установил здесь первый христианский король мадьяр Иштван.
– Вся земля наша поделена на особые области – комитаты, – рассказывал Бонифертий. – В каждом комитате замок стоит укреплённый – вар. В замке таком наместник королевский сидит – ишпан. Творит он суд в области своей, налоги собирает. Под рукой у него в том же замке живут воины-иобагионы, охраняют они замок и сопредельные земли от чужеземных разорений да от разбойничьих шаек. Землю же пашут на замковых землях удворники – люди свободные лично, но обязанные нести повинности.
– А старые родовые поместья? – вопрошала Предслава. – Там, где родичи короля сидят? Они как?
– Они тоже есть в нашей земле. Не все, конечно, довольны сложившимися порядками. Не спешат многие родичи королевские изъявить покорность свою. Бунтуют порой. Не так давно поднимал оружие супротив короля дядя его, Коппань. Побоище кровопролитное было, к скорби и ужасу добрых христиан. Слава Христу, осилил король Коппаня. Сам дядя крамольный голову в сече сложил. Другие же сидят покуда тихо – и Вазул, и Кабар Аба, и Айтонь с Дьюлою. Обширные у них владения, но с королевским доменом несравнимы. Раздаёт земли король служивым людям – мелким дворянам, баронам, опирается на них. Ну и прелаты не последнее слово имеют в совете королевском. Мы вместе с ишпанами и законы принимаем, и наиболее важные решенья. Порядок ныне воцарился в нашей земле. А чтоб укрепить его, охотно принимает государь на службу иноземцев – швабов, итальянцев, славян, печенегов даже. Ими также сильно королевство мадьяр.
Обстоятельный разговор с Бонифертием состоялся в одном из многочисленных покоев архиепископского дворца. Сидела Предслава в обитом бархатом кресле, смотрела на худое морщинистое лицо Бонифертия, жадно слушала его и… училась. Вот именно так, казалось ей, и надо управлять страной. Чтобы порядок был, мир, покой, чтоб всех устраивала власть. И сборщики налогов не злоупотребляли бы, и эти самые удворники работали бы на земле добросовестно, и чтоб воины в замке постоянно находились.
– Также важно весьма, дочь моя, создавать в стране монастыри. Вот у нас бенедиктинцы несколько монастырей создали. Живут по уставу клюнийскому, молятся и крестьянам помогают. Почитай, монастырь – как бы община маленькая. Не только учат отцы аббаты паству слову Господнему, но и тому, как лучше землю обработать и как грамотку нужную составить правильно. Ora et labora – «в трудах и молитвах» – по такому завету живут монахи. Ты вот, дочка, поезди, посмотри. И в вашей стране также надо делать. Тогда и у вас мир и тишина наступят, и любому врагу по зубам вы дать сможете.
Предслава спросила, как бы ей добраться до долины Мароша, чтобы повидать сестру. Отец Бонифертий тяжко вздохнул:
– Князь Айтонь – человек суровый, на расправу скорый. С трудом король подчинил его власти своей. На словах принял он крещение, но укрывает у себя язычников из чёрных мадьяр. Идолам поганым молятся в лесах и в степи, а Айтонь с тем не борется нисколько. Говорит: обычаи мадьярской старины уважать следует. Одного понять не может – прошло время лихих скачек и набегов, когда в ужасе от мадьярских стрел вся Европа содрогалась. Ныне у мадьяр – своя земля и вера в Бога истинного. По-иному муж державный думать должен. Но сестру твою посетить ты должна, хоть и непросто тебе там будет, дочь. С язычниками в любой час столкнуться можешь. Мой тебе совет: осторожна будь. Не знаю, что от Айтоня ждать. Но проводника тебе дам доброго.
…Вдоль берегов полноводной Тисы простирались обширные, засеянные пшеницей, ячменём и рожью поля. Выращивали здесь также и просо, повсюду раскиданы были одетые в каменные стены замки. Вежливые ишпаны угощали высокую гостью пивом, вином, разноличными кушаньями. По вкусу пришёлся Предславе угорский гуляш – густо наперченный суп из баранины с клёцками. Хоть и горело огнём горло после встречи с красным перцем, а всё едино не отказывалась молодая княгиня от добавки.
Во время посещения одного из замков подошёл к ней бледный юноша в монашеской сутане с тонзурой[206] на голове.
– Я – Варфоломей, сын князя Айтоня, – представился он. – Дозволь сопроводить тебя в замок моего отца.
– Ты принял схиму[207], стал монахом? – Предслава удивлённо приподняла соболиные брови.
– Да, я выбрал для себя такой путь, – сухо ответил юноша.
…Возле устья Мароша берега Тисы стали более низкими, то и дело дорогу путникам преграждали топкие болота. Но Варфоломей, как выяснилось, знал здешние места намного лучше предоставленных отцом Бонифертием проводников и умело обходил опасные участки.
Марош оказался довольно широкой и многоводной рекой. Был он значительно больше Влтавы, но всё же никак не мог сравниться с Вислой или с Днепром.
Дорога вдоль русла реки пошла по пологим холмам, поросшим высокими травами и кустарником. Иногда проезжали они через небольшие лиственные леса и рощицы. Становилось жарко, и княгиня, оставив сына в возке на попечение холопки, пересела на коня – спокойного солового иноходца, к которому в последнее время сильно привязалась. Она поскакала вперёд и догнала брата Варфоломея, который восседал на муле буланой масти и подгонял его, ударяя по бокам босыми пятками.
– Скоро Арад, – коротко бросил он через плечо Предславе.
Видно, монах считал грехом заглядываться на красивую женщину в белом шёлковом, приятно обрисовывающем фигуру платье. Княгиня поняла это и невольно улыбнулась. Как бы там ни было, а льстило, что так она хороша собой. А тут ещё подрумянила щёчки, подвела брови и ресницы, накрасила порфиром уста. Да и оделась по-княжески. Лёгкий голубой плащ колыхался за плечами, пристёгнутый у плеча золотой фибулой, на тимовых сапогах сверкали серебряные бодни, с высокой кики спускались вниз височные кольца.
Ей всё никак не верилось, что она увидит сестру, с которой рассталась в польском плену и которую помнила маленькой пугливой девочкой.
«Какая же она теперь, Настенька? Узнаю ли её?»
Предслава пыталась представить себе сестру нынешнюю, но не смогла и бросила это бесплодное занятие.
Расположенный на правом берегу Мароша, в излуке, Арад грозной громадой высился над плодородной долиной. Вокруг замка видны были большие шатры, возле которых ходили люди. Вот заметила Предслава огромного двугорбого верблюда, неподалёку от него пастух в войлочной шапке, с палкой в руке, сопровождаемый лохматым псом, перегонял пастись на зелёный луг отару тонкорунных овец. Ворота города были открыты, и из них навстречу княгине выехала вереница всадников на таких же, как у неё, соловых конях. Только один конь был белоснежный, статный, сидел на нём смуглый тонкостанный юноша в лёгкой хламиде из алой сирийской харерии[208], с длинными иссиня-чёрными волосами, перехваченными над челом золотистой прандией[209]. Первым к Предславе подъехал на соловой кобыле сам князь Айтонь. На нём был простой овчинный кинтарь[210] с серебряными и медными бляшками, под которым виднелась розового цвета сорочка с запанами. Голову мадьярского князя покрывала широкая мохнатая шапка меха степной лисицы, в левом ухе его болталась крупная серьга с зелёным самоцветом. На деснице он носил круглое серебряное кольцо, а на запястье – тоже серебряный витой браслет, украшенный, как и серьга, изумрудом. Айтонь был немолод, бороды он не носил, как и большинство угров, зато имел длинные и пышные вислые усы, все седые. Большие карие глаза мадьяра смотрели упрямо и твёрдо. На поясе у него висела кривая длинная сабля в ножнах, обшитых зелёным сафьяном. В орлином профиле Айтоня читалась надменность.
– Я рад видеть в своих владениях сестру своей жены. – Голос у Айтоня был резкий и твёрдый. По всему видно, привык он отдавать военные команды. Увидев Варфоломея, он недовольно скривил перерезанные шрамом уста и процедил сквозь зубы какое-то мадьярское ругательство.
Предславу окружили люди из свиты князя, помогли сойти с коня. А затем подбежал к ней тот самый разодетый в драгоценную хламиду юноша, и тут только внезапно уразумела Предслава, что это и есть её сестра Анастасия. Сверкнули из-под чуть припорошённой пушком верхней губы белоснежные ровные зубки, вспыхнули живыми огоньками большие красивые глаза цвета южной ночи, и вот уже Анастасия, обхватив Предславу руками с перстнями на каждом пальце и золотыми широкими браслетами на запястьях, крепко и пылко расцеловала её.
Сестра громко смеялась, радуясь встрече, Предслава отвечала ей улыбкой. Принесла сына, показала, Анастасия расцеловала и его, да так горячо, что бедный Конрад испугался и замочил порты. Холопки унесли малыша в большой, белый с золотом шатёр и тотчас переодели в сухое.
Позже в том же шатре был пир, Айтонь поднимал окованную серебром чашу за княгиню, за её супруга и сына, много говорил он о старых угорских обычаях, о запахе полыни и жизни в степях. Он мешал славянские и угорские слова, так что Предслава далеко не всё понимала из его долгих речей.
Только вечером ей наконец удалось поговорить с сестрой с глазу на глаз. Сидели они в другом шатре, поменьше, на кошмах, Предслава радовалась и удивлялась, видя, в какую красавицу превратилась вчерашняя маленькая девочка.
– Пятнадцатый год. Вот, вышла замуж, прошлым месяцем свадьбу сыграли. Нынче, как и ты, княгиней, госпожой владетельной стала, – говорила, смеясь, Анастасия.
Своей живостью и непосредственностью она напомнила Предславе усопшую Гражину.